«Я изучал новых русских с внутриутробного периода»

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

«Я изучал новых русских с внутриутробного периода»

Он не вполне типичный русский писатель. Не гонимый, не оплеванный, не забытый. Более того, популярный, успешный, действительно читаемый, начиная с первой книжки «ЧП районного масштаба» и конечно же последующих: «Козленок в молоке», «Небо падших», «Замыслил я побег…», после которых хочется жить, любить и быть счастливым. А еще хочется с Поляковым поговорить. Тем более и повод есть – только что вышедший в издательстве «Молодая гвардия» четырехтомник.

– В своих книгах, Юрий Михайлович, вы предстаете очень уж симпатичным – ироничным, легким, добродушным. Вы и в жизни такой же пушистый?

– Для литературы, в сущности, не имеет значения, какой человек Поляков. С точки зрения бытового интереса окажется, что Тургенев был трусоват, работал на спецслужбы, вел непонятную личную жизнь… Про Гоголя черт-те что рассказывают, про Достоевского тоже… Серьезное сочинительство – это не только изготовление текстов, это еще и выстраивание своей идеальной личности. Идеальной не в смысле образцовой, а той, в которой доминирует какая-то идея. Эта идеальная личность и отражается в тексте.

И потом, есть два типа писателей. Одни своей задачей ставят концентрацию темного и негативного. Сейчас это огромное направление в литературе: Сорокин, Ерофеев… Такая антиэстетика. Другие считают, что писатель должен максимально концентрировать позитив. На мой же взгляд, литература просто должна быть жизнеемкой.

– Юрий Михайлович, так вы все же сильно отличаетесь от себя-писателя?

– Да в общем-то нет.

– Вы стараетесь быть лучше? Ведь есть люди, которым все равно, что о них скажут и что подумают, – в этом они видят некую независимость.

– Мне не все равно. Когда человеку все равно, что о нем думают, он непременно превратится в хама, не важно – в бытового, политического или литературного…

– То, что ваши герои носят такие почти узнаваемые, всем известные фамилии – тот же Комаревич, счастливый, как кролик… Это хитрость, когда есть соблазн поиронизировать, но, сознавая, что прототипы могут и иск подать, вы прячетесь за якобы вымысел?

– Зачем прятаться? Мои литературные учителя – Гоголь, Салтыков-Щедрин, Чехов, Булгаков, Ильф и Петров… – были до чрезвычайности привязаны к описываемым реалиям. Если взять те же псевдонимы, за которыми Булгаков скрыл бесившую его литературную Москву 20–30-х годов, они прозрачны, и прототипы абсолютно узнаваемы.

Если говорить совсем напрямую, есть вещи, которые меня раздражают чисто по-человечески. Я, как и Макаревич, тесно был связан с комсомолом, так что не нужно задним числом изображать из себя чуть ли не жертву тоталитаризма. Да, советская власть любила подрезать крылья «синим птицам». А кто в таком случае сегодня заставляет певца и композитора заниматься рекламно-кухонной стряпней? Капитализм? В таком случае чем он лучше социализма? Когда человек в песне призывает, что «не стоит прогибаться под изменчивый мир, пусть лучше он прогнется под нас», а сам прогибается… Почему я должен ему верить? Отсюда и Комаревич – образ собирательный… Кстати, в своей публицистике я никогда не подменял реальные фамилии вымышленными, поэтому со многими политиками, деятелями культуры и телебоссами у меня достаточно сложные отношения…

– Есть люди, которым вы руки не подаете?

– Есть люди, с которыми я стараюсь не общаться…

– До того как вашу фамилию «начали набирать если не жирным, то полужирным шрифтом», вы уже были в писательской тусовке. Кто на вас произвел впечатление?

– Не в тусовке, а в литературном процессе. Он и сейчас есть, просто по телевизору показывают именно тусовку. Я, кстати, никогда не был ни в чьих учениках. Есть такой тип молодых авторов, которые, едва явившись в литературу, пристраиваются к крупному писателю, живут у него на даче, бегают за водкой. Так длится десятилетиями. Потом покровитель помирает, и вчерашний бегатель всю оставшуюся жизнь вспоминает, как бегал за водкой для классика и как они разговаривали о литературе… Даже премии за это получают – Государственные. В этом смысле у меня никогда не было патрона. Но духовные авторитеты, безусловно, были.

Человеком, оказавшим на меня огромное влияние, был замечательный поэт Владимир Николаевич Соколов. Он умер несколько лет назад. Соколов написал предисловие к моей первой стихотворной подборке в «МК». Мы с ним не очень часто встречались. А однажды, когда я ехал к нему за предисловием, то так разволновался, что не рассчитал силы и здорово перебрал в Доме литераторов. Приехал нетрезвый и с бутылкой водки. После этого случая его жена, Марианна Евгеньевна, оберегая покой мужа, на год отлучила меня от Владимира Николаевича. И правильно сделала – надо уважать старших. Соколов учил главному – тайной свободе, умению принимать сложившийся порядок вещей, не пытаясь ему истерически и бессмысленно сопротивляться, но при этом оставаться самим собой в жизни, а главное – в книгах. По моим наблюдениям, писатели, прославившиеся шумным трибунным правдоискательством, в своих сочинениях, как правило, сервильны и скучны.

– В «Козленке…» под фамилией Костожогов, случайно, не Соколов выведен?

– В известной мере… Хотя и этот образ, извините за банальность, тоже собирательный.

– Вот вы всячески подчеркиваете мысль, что человек не должен приспосабливаться. Но эпохи меняются, под их влиянием меняется и человек. Вы-то сами сильно изменились, скажем, за последние десять лет?

– Конечно. Но это мучительный процесс, а не подобие военно-морской команды «Все вдруг!». Те перемены, которые случились в 1991-м, я несколько лет не принимал. Не хотел. Не мог понять, почему будущее непременно нужно строить на обломках. Ведь обломки – ненадежный фундамент. Мне казалось, что люди это скоро поймут и откажутся от революции в пользу эволюции. Это продолжалось до 1994 года. Писал соответствующую прозу, публицистику и соответствующим образом строил свою жизнь, потом понял: надо встраиваться в новый порядок вещей и делать то, что делала русская интеллигенция, которая не погибла и не уехала после Октябрьской революции. Она отвозмущалась, ототчаялась, а потом начала делать то, что Бердяев называл преодолением большевизма. Это преодоление хаоса за счет утверждения духовности, честной оценки происходящего, возвращения незаслуженно поруганного.

Вообще неверно думать, что новое побеждает старое потому, что новое лучше. Старое всегда лучше. Добрее, человечнее, гораздо более приспособлено к человеческой жизни хотя бы уже потому, что люди поколениями обживали это историческое пространство. А новое – всегда агрессивнее, циничнее, аморальнее… Но оно всегда побеждает. В этом тайный, не нами заданный смысл мировой истории.

– Безрадостная картина. Откуда черпать оптимизм? Будут ли у нас когда-нибудь благородные богатые? Типа: не вернул долг или нарушил слово – вышел в соседнюю комнату и застрелился… Я, конечно, утрирую, но новые русские – это же новая общественная формация.

– Оптимизм в том, что новое со временем станет старым. А новые русские – моя тема. Проблему новых русских по моим книгам можно, наверное, даже социологически изучать. Я старался показать процесс их еще внутриутробного развития. Что такое «ЧП районного масштаба»? Это же, в сущности, не о комсомоле, а о том, как вызревал новый Чичиков. Не важно, что у Чичикова был брусничный фрак с искрой, а у них – аппаратная «тройка» с комсомольским значком. Кстати, вызревал он не только в комсомоле, а вообще в Аппарате. Вызрел и обогатился. За чей счет – понятно…

– Как вы считаете, внуки «новых» будут лучше дедов?

– Если нас снова не развернут в обратную сторону… Многое зависит от того, какая духовная доминанта восторжествует у нас в стране. Если сегодняшняя либерально-упадническая, а фактически – колониальная, тогда внуки будут снобами и мерзавцами. Если же мы все-таки придем к идеологии разумного патриотизма и созидательной державности, тогда другое дело. Любить и усиливать свою Родину для человека гораздо естественнее, нежели презирать и обирать ее. Все зависит от того, как наша элита будет воспитывать своих детей.

– Давайте уберем эти «если». Вы же во все это пристально всматриваетесь, изучаете…

– Естественно, от слоя богатых мы никуда не денемся. Они будут и должны быть. Но сейчас у нас чудовищное, превышающее все нормы социологии количество людей бедных, очень бедных и практически нищих. С точки зрения нормальной западной социологии мы страна, где давным-давно должен был произойти социальный взрыв.

– Почему же не произошел?

– Во-первых, в людях, населяющих Россию, на генетическом уровне существует понимание того, что мятеж против государства, его разрушение чревато страшными опасностями и потерями. Тот же Крым мы потеряли в годы новейшей смуты. На протяжении столетий русский человек понял: да, сильное государство давит, но когда оно ослабевает, то начинается такая смута и такие нашествия, по сравнению с которыми гнет государства не так уж и тяжек. Второй момент – наше православное сознание, которое заставляет смиренно переносить невзгоды. И конечно же нельзя не сказать о тотальном предательстве элиты, которая все эти 10 лет фактически осуществляла эмоциональный и интеллектуальный наркоз. Мол, вот сейчас хороший человек соберет ваучеры, купит завод, повысит вам зарплату, и вы будете выпускать на заводе не «Волги», а «Мерседесы»… Ну и где зарплаты и «Мерседесы»?

– Может, они искренне заблуждались?

– Когда человек заблуждается по нескольку раз в году в зависимости от того, кто платит, это называется по-другому. Презрение к интересам Отчизны – вещь постыдная. Когда это войдет в моральный кодекс нового русского, страна изменится. И тут очень многое могут сделать деятели культуры. Люди, независимо от того, сколько у них денег на счете, склонны к подражательству. Просто они сегодня подражают не тем героям и персонажам.

– Среди наших новых русских вы часто встречали людей, которые делают добро не для того, чтобы налогов поменьше платить?..

– Встречал. И среди них много творческих, энергичных людей. Но с самого начала они были поставлены государством в безвыходное положение. В минувшее десятилетие хорошо заработать, не преступив закон, было фактически невозможно. Все оказались преступившими черту: и те, кто занимался рэкетом, и те, кто открывал колбасное производство. Сделано это было специально – чтобы новый класс был в полной зависимости от режима, был управляем. Это очень грамотно использовалось в целях поддержания абсолютно безнравственного ельцинского режима. И таким образом режим, который должен был рухнуть еще в 1993-м, продержался до 2000 года.

– В своей книжке вы написали, что есть только две важные вещи: женщина, которую любишь, и книга, которую пишешь…

– Это не я, это мой герой говорит.

– Вы с ним не согласны?

– Согласен.

– Женщину, которую любите, не настораживает ваш опыт, ведь от привычек так трудно избавляться, а «тему» вы знаете хорошо?

– У меня достаточно редкая в писательских кругах ситуация: 27 лет я женат на одной женщине. Моя жена всякий раз, прочитав новую вещь, смотрит на меня долгим изучающим взглядом, потом вздыхает, вспомнив, что она писательская жена, и, как говорил Фадеев, продолжает жить и делать свое дело.

– Вы редактор «Литературной газеты». Назовите несколько имен, которые, может, и не очень на слуху, но с которыми вы связываете определенные надежды.

– Во многом я пошел в «Литературку» потому, что меня задевало разделение нашей интеллигенции на духовно-культурные гетто. В это десятилетие плодотворный диалог между традиционными для России либерально-индивидуалистским и державно-почвенническим направлениями был утрачен. Они не то что полемизировать – замечать друг друга не хотели! Надо было соединить в одном издании людей разных взглядов, разных политических лагерей и снова заставить их вести плодотворные дискуссии. Я знал: ныне покойного уже Проскурина никогда не напечатают ни «Независимая газета», ни «Известия», а «Завтра» не напечатает Фазиля Искандера…

Сейчас мы по своей идеологии, увы, находимся где-то на уровне 1927 года, когда рассуждали приблизительно так: «При царе-то? Ну, были приличные люди… Толстой… Хотя, конечно, путаник был… Гоголь… Хотя и религиозный был, но ничего вроде был мужик…» Так и мы: «Шолохов? Коммуняка, конечно, но ничего…» Вот это революционное, черно-белое мышление, которое снова навязали одному из самых культурных народов, чудовищно.

Что касается имен, их немало. Чтобы никого не обидеть, скажу так: «Литературка» для того и существует, чтобы быть путеводителем по серьезной культуре. Читая нашу газету, вы получите полное представление о реальном современном литературном процессе, а не восторги по поводу сочинений товарища по партии или филиппики в адрес идеологического врага и к тому же неверного любовника…

Беседовала Гузель АГИШЕВА

«Деловой вторник», 4 декабря 2001 г.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.