Пустые места

Пустые места

В девяностые годы, чего уж там, не было социальной политики. Полагали, видимо, что она нарастет сама собой. И рынок сам себя отрегулирует, и культура на себя заработает. В результате пустое пространство принялось стремительно зарастать хищными неконтролируемыми образованиями — назвать их «корпорациями» язык не поворачивается. Социальная политика свелась к грабежу и вымариванию, а вместо самоокупаемых рыночных продуктов во всех областях человеческой деятельности — от культуры до бизнеса — нагло расцвела откровенная халтура. Впоследствии у нас образовался другой вакуум — в области идеологии. Механизмы его образования понятны: русская традиционная борьба нутряного с зарубежным, западного со славянским, демократического с государственническим неразрешима, потому что ложна по определению. Противопоставляются друг другу взаимообусловленные, нераздельные вещи, ни одна из которых не лучше другой. Этого никто не сформулировал внятно, все оппозиции остались прежними, хаос в умах господствует, четкой идеологической концепции у России как не было, так и нет. В результате мы живем в обществе, в котором единственной дозволенной идеологией стал фантастический цинизм, немыслимый даже и в брежневские времена: тогда у людей хоть совесть была, они хоть понимали, что такое хорошо и что такое плохо. Сегодня же Максим Соколов и Игорь Иртеньев — люди полярных идеологий — открытым текстом признают, что более подлых времен не припомнят и что совесть при позднем Путине вообще представляется рудиментом. Почему это так? Да потому, что пустое поле зарастает сорняками. Вместо того чтобы серьезно думать о российской миссии и судьбе, нас предпочитают кормить протухшими еще в советское время суррогатами, руками всяческих якеменок вовсю насаждают двойную мораль, выращивая из очередного поколения новых комсомольчиков, «готовых на все ради завтрашних дней»… Поэтому плодятся любые идеологии — от оккультных до фашистских. Новый российский политический словарь состоит из трескучих мнимостей вроде «суверенной демократии» — и все это нам пытаются выдать за возрождение. В возрождающихся странах, увы, студенты рынков не взрывают… если, конечно, эти студенты вообще хоть каким-то боком причастны к трагедии.

Теперь, во вторую годовщину Беслана, мы переживаем новый (увы, циклический, календарный, а потому слишком объяснимый) всплеск интереса к самому страшному теракту в российской истории. Доклад комиссии Юрия Савельева вызывает массу вопросов, а вывод о том, что теракт спланирован спецслужбами, ничем не лучше подозрения насчет причастности ФСБ к московским взрывам 1999 года. Но почему процвели и набрали столько адептов и та, и эта версии? Да потому, что правда так и не прозвучала. Чечня замирена (не знаю, как долго еще Рамзан Кадыров будет выглядеть гарантом тамошней стабильности) — но конкретные виновники и попустители тех терактов не предъявлены обществу. Не внесена ясность в рязанский эпизод, когда, если помните, во время экспериментальной проверки рязанцев на бдительность в подъезде дома вдруг оказался настоящий гексоген. То же и с Бесланом: суд над Нурпаши Кулаевым оставил больше вопросов, чем ответов. С бесланскими матерями умеет внятно разговаривать, кажется, только оппозиция. Вся правда о захвате школы по-прежнему либо не выяснена, либо не сказана; роли Масхадова и Басаева во всем произошедшем не уточнены; внятной книги о Беслане нет — а оппозиция их выпустила уже несколько. Так что пусть власть не обижается на то, что доверием масс пользуются именно альтернативные версии.

Это не злонамеренность. Это стойкое непонимание того простого факта, что пустые места зарастают бурьяном, пустые души — ненавистью, пустые страницы — ложью и спекуляциями. А страна, в которой пустые места правят всем, очень скоро превращается в дикое поле.

1 сентября 2006 года

№ 428, 4 сентября 2006 года