Какие есть
Какие есть
Самая стабильная в мире корпорация — Россия, которая в главных своих чертах неизменна уже лет шестьсот.
Будь я специалистом по организации бизнеса, непременно ввел бы в каждой корпорации должность менеджера по революционным переменам. Этот персонаж специально осуществлял бы периодические реорганизации — максимально травматичные, жестокие и бессмысленные. Он компрометировал бы любые перемены, доводя их до абсурда, обращая в противоположность — лишь бы после его трехмесячной бурной деятельности коллектив дружно застонал: ради Бога, верните все как было! Пусть оно было отвратительно, косно, неэффективно — а все-таки лучше, чем сейчас. И все благополучно возвращалось бы на круги своя, и это звалось бы стабильностью.
Самая стабильная в мире корпорация — безусловно, Россия, которая в главных своих чертах неизменна уже лет шестьсот. Сколько она существует как государство, столько и не меняет основных своих схем. И если вас интересует не только эффективность, но прежде всего устойчивость бизнеса, — организуйте свои корпорации по образу и подобию российского государства, в котором любые перемены приводят к ухудшениям, компрометируют саму идею реформ и легитимизируют возвращение к исходной точке.
Главная особенность сегодняшнего российского телевидения, да и печатных СМИ, не в том, что из них исчезли острые ток-шоу, яркие персонажи, непримиримые дискуссии и прочие атрибуты так называемой свободы: всего этого не очень много и на американском телевидении, и на немецком, и на французском — даже в нынешние бурные для Европы времена. Главная перемена — в интонации: раньше все мы напряженно думали над тем, какими нам стать, чтобы быть счастливыми. Сегодня все уже поняли: мы такие, как надо. Как надо нам самим. Мы не можем стать другими, ибо любая реформа обрушивает страну так же, как обрушился на наших глазах нереформируемый Советский Союз. Надо не менять себя, а учиться жить с этим. С тем, что мы вот такие и другими быть не можем. Эта интонация решительно во всем: любой телевизионный или газетный разговор очень быстро уходит от сути. Зайдет ли речь о рядовом Сычеве — и все часами спорят, был он изнасилован или нет, сам себя покалечил или был покалечен сержантом, сам виноват («не умеет за себя постоять») или ни в чем не виноват. Тогда как речь должна идти единственно о том, почему российская армия вообще славится самострелами и покалеченными солдатами, почему новобранец готов скорее вызвать у себя гангрену, чем нормально служить, и так далее. Заговорят ли о том, что нынешние морозы оказались серьезным испытанием для российских теплосистем, — и опять-таки сведут все к разговору о погоде или Чубайсе, а не о том, что вся система российских котельных давно дышит на ладан. И так далее: все разговоры в конечном итоге — о следствиях, а не о причинах, о внешнем, а не о внутреннем.
Конечно, ежу ясно, что и Советский Союз был вполне себе реформируем, и сама Россия может быть приведена в человеческий вид минимальными коллективными усилиями. Но, поскольку тогда это будет уже другая страна — не столь комфортная для дураков, не столь удобная для бездарей, не столь вольготная для лентяев, — все перечисленные категории населения содержат некоторое количество горе-революционеров и поощряют самых бездарных реформаторов — чтобы они, пятнадцать-двадцать лет внушая всей стране отвращение к реформам, убеждали нас в главном: мы такие, какие есть, и другими быть никогда не сможем.
В это состояние мы снова вернулись. С этой господствующей интонацией живем. А надоест так жить — так лет через сорок очередные менеджеры по антиреформаторству к нашим услугам. Чтобы и детям нашим было неповадно задавать себе вопросы: «Что делать?» и «Кто виноват?»
17 февраля 2006 года
№ 402, 20 февраля 2006 года