277. Тюрьмы
277. Тюрьмы
Вернемся теперь от этих возвышенных проектов к действительности. Оставим прекрасные мечты, чтобы обратить внимание на нашу нужду и бедность. Отдадим себе отчет в нашем крайнем равнодушии ко всему, что касается человеколюбия. Вокруг меня только что реяли светлые образы; тюрьмы, цепи, звук запираемых засовов пробудили меня от грез!
Закон одинаково хватает и сажает в тюрьму как невинного, так и виноватого, пока не выясняются все обстоятельства преступления. Но так как тюрьма представляет собой в высшей степени тяжелую кару, то наказание это должно быть по возможности смягчено. Ведь для того, чтобы удостовериться в моей личности, не требуется губить мое здоровье, лишать меня солнца и воздуха, запирать меня в зловонное помещение и заставлять томиться среди шайки разбойников, один вид которых является настоящей пыткой.
Если имеется подозрение и требуется лишить свободы, — пусть меня ее лишают, но пусть не отдают во власть алчного тюремщика; если меня вырывают из родного дома, пусть не смешивают с теми, кого ведут на виселицу, так как я могу оказаться и невиновным.
Закон не возместит мне никаких убытков, когда признает мою невиновность. Я против этого не возражаю, так как закон действует во имя общего блага, которому должно быть все подчинено. Но пусть бы только я не вынес из тюрьмы какой-нибудь ужасной болезни, тем более, что так легко оградить меня от всех этих ужасов, предоставив мне немного воздуха во время заключения.
Тюрьмы тесны, воздух в них нездоровый, зловонный; их совершенно правильно сравнивают с глубокими и широкими колодцами, к стенкам которых пристроены отвратительные, узкие каморки. Если заключенный желает помещаться отдельно от других, он должен платить шестьдесят франков в месяц за маленькую каморку в десять квадратных футов! В тюрьмах все продается по двойной цене, словно нарочно, чтобы увеличить нищету заключенных.
Громадные собаки делят с тюремщиками обязанности сторожей и даже надзирателей. Аналогия в их характерах поразительна! Эти ученики так выдрессированы, что по первому знаку хватают заключенного за шиворот и тащат его в камеру; они слушаются малейшего знака.
Маленькая плотная дверь открывается в течение четверти часа раз тридцать. Вся пища и вообще все необходимое для жизни вносится через эту дверь; другого выхода нет.
Камеры являются средоточием всех несчастий и ужасов. Там укоренились самые чудовищные пороки, и праздный преступник только глубже погружается в новые мерзости.
Тех, кто задыхается в этих подземельях, называют pailleux[19]. Тут человечество предстает в отвратительном и страшном виде. Поспешим же опустить занавес…
У входа в тюрьму стоит общественный гроб в ожидании покойника из числа временно заключенных и pailleux. Милосердие отказывает им в отдельном гробе; с них достаточно савана. Гроб этот очень толст и крепок; в нем ежедневно переносят всех мертвецов. В тех случаях, когда покойники — подростки, их перетаскивают в гробу по два сразу. Гроб в тюрьме Шатле служит уже восемьдесят с лишком лет.
Сами pailleux называют его коркой пирога. О вы, дикари, кочующие в лесах Северной Америки, — вы съедаете своих врагов, вы делаете из их скальпов кровавые трофеи, и, тем не менее, вы никогда не доставляли дрожащей от ужаса руке историка таких картин, какие мне следовало бы описать здесь… Но нет! Оставим под плотной завесой эти чудовищные гнусности развратного человечества. Свирепых тюремных сторожей ничто не трогает, они сами усугубляют жестокость своих обязанностей.
Благодетельный, чисто отеческий указ прекратит бо?льшую часть этих злоупотреблений, а добро, которое уже творится, является залогом того, которое ждет нас впереди. Но как медленно оно совершается!