338. Балконы

338. Балконы

Любопытное зрелище открывается, когда с высоты какого-нибудь балкона смотришь вниз на мчащиеся по улице бесчисленные разнообразные экипажи, то и дело пересекающие друг другу дорогу, и на пешеходов, которые, подобно птицам, испуганным приближением охотника, стараются проскользнуть между колесами, готовыми их раздавить! Один, из страха быть обрызганным мчащейся каретой, пытается перепрыгнуть через ручей, но теряет равновесие и сам себя обдает грязью с головы до ног, другой проделывает пируэты в противоположном направлении; с лица его слетела вся пудра, подмышкой торчит зонтик.

Впереди раззолоченной кареты, запряженной парой превосходных рысаков, обитой внутри бархатом, с виднеющейся в ней сквозь стекла фигурой герцогини в блестящем, великолепном наряде, тащится полуразвалившаяся извозчичья карета, крытая выгоревшей кожей, с досками вместо стекол. Бедняга понукает и бьет своих кляч, из которых одна хромая, а другая кривая. Эта еле двигающаяся извозчичья карета преграждает дорогу вспененным рысакам, рвущимся вперед; кучер с трудом сдерживает их пыл. Блестящий экипаж вынужден двигаться шагом вплоть до ближайшего перекрестка; там он стрелой вырывается вперед, выбивая искры из мостовой. Сравните его стремительность с медленным ходом тяжелых повозок, с трудом продвигающихся вперед под непомерным грузом и пугающих прохожих, которым грозит быть придавленными к тумбам осями колес.

Какой-нибудь поверенный, наняв извозчика за двадцать четыре су, преграждает путь министру юстиции; вербовщик рекрутов — маршалу Франции; девица легкого поведения не уступит дорогу архиепископу. Все сословия проходят длинной вереницей, кучера объясняются друг с другом на своем безобразно-внушительном языке, не стесняясь ни судейских, ни духовенства, ни герцогинь, а стоящие на перекрестках носильщики отвечают им в том же духе. Какая смесь величия, бедности, богатства, грубости и нищеты!

Слышите вы недовольный голосок нетерпеливой маркизы, смешивающийся с чудовищными ругательствами ломовика, призывающего и ад и рай?! Все в этой движущейся картине всевозможных визави, берлин, дезоближанов, кабриолетов и наемных экипажей кажется странным, диким, смешным.

Взгляните на сидящую в роскошной карете с зеркальными стеклами уродливую знатную женщину, с лоснящимся от помады лицом, нарумяненную и осыпанную бриллиантами, и на идущую тут же простолюдинку, одетую в незатейливое платье, но зато сверкающую свежестью и приятной полнотой.

Лекарь Тома-Великий. С гравюры неизвестного художника.

Взгляните на прелата, с большим наперсным крестом, утопающего в подушках и ни о чем не думающего; на пожилого чиновника, читающего в старомодной берлине чье-то прошение. Столичный щеголь, высунув голову в окно кареты, кричит, надрываясь: Ну что же, мошенники?! Будет ли этому конец? Его угрозы теряются в пространстве. Ему хочется выругаться, но его тоненький голосок бессилен оказать какое-нибудь действие на тугую барабанную перепонку. Все его старания приводят только в расстройство букли его прически. Какой-то доктор смотрит на него с явным сожалением, а толстый финансист с апоплексической шеей пребывает совершенно равнодушным и к тому, что происходит вокруг, и к быстрому бегу времени.

Затор все увеличивается; столпилось уже не менее шестисот экипажей и всем приводится терпеливо ждать, пока вся эта вереница не тронется, наконец, в путь.

Куда же так стремился тот безголосый франтик? Может быть, на свидание? Нет, ему просто хотелось показаться последовательно на трех спектаклях: в Опере, в Комеди-Франсез и у Итальянцев.