231. Религиозная свобода

231. Религиозная свобода

В Париже религиозная свобода возможна более чем где-либо; здесь никто не станет расспрашивать вас о вашей вере; вы можете тридцать лет прожить в одном и том же приходе, никогда не бывая в приходской церкви и не зная в лицо своего священника; но все же вам придется отсылать туда благословенный хлеб, крестить там детей, если они у вас будут, и вносить установленный взнос в пользу бедных, — взнос настолько скромный, что каждый гражданин должен был бы сам его утраивать. Когда вы заболеете, священник не придет вас беспокоить, разве если он уж очень невежлив или если вы знаменитый или известный человек. Но вы всегда можете закрыть перед ним дверь, если он вам уж слишком неприятен.

Священник заходит только к простому народу, так как у простолюдинов не бывает привратников. Ко всякому другому больному окружающие зовут священника лишь когда уже начинается агония; священник впопыхах прибегает со святым елеем и часто уже не застает больного в живых. Но доброе намерение принимается за совершонное дело.

Заказывают похороны за сто пистолей, и во время погребения присутствует подставной духовник в облачении, никогда при жизни не видавший покойника; за эту любезность ему вручают луидор и толстую свечу. Духовник, священник, наследники — все довольны. Таким путем мудрец, без большого шума, переправляется в иной мир. Искусно лавируя, он прибывает туда, не слишком нарушая обычаи здешнего мира и не производя никаких бесчинств.

Более ста тысяч человек смотрят на религию лишь снисходительно. В церквах можно встретить лишь тех, кто посещает их по собственной воле. Они бывают полны только в известные дни года. Пышность церемоний привлекает туда толпу, в которой женщины составляют всегда не менее трех четвертей. Ходят в церковь и для того, чтобы послушать более или менее известных проповедников, чтобы судить о их стиле, их красноречии и их выговоре.

Одному епископу сказали однажды: «На что вы жалуетесь? Видали ли вы хоть одно святотатство? Посягнул ли какой-нибудь философ хотя бы на самое второстепенное правило катехизиса? Встретили ли проповедники хоть одного противника? Они пользуются исключительным правом говорить все, что угодно; их никогда не прерывают, они не слышат никаких возражений!» На это епископ ответил: Дай нам бог время от времени видеть какое-нибудь кощунство! Это доказывало бы, что о нас, по крайней мере, думают. Но нам забывают даже оказывать неуважение!

В церковном погребении было отказано, насколько я знаю, одному только Вольтеру, и священник церкви Сен-Сюльпис на этот раз оказал плохую услугу религии. Десять других священников на его месте отпели бы Вольтера, раз он уже умер, и отпели бы его к тому же как покаявшегося доброго католика. И они поступили бы очень разумно.

Его тело было, тем не менее, положено в освященную землю, и, если ему было отказано в обряде отпевания в Париже, он получил его в Берлине, в католической церкви, по приказу прусского короля, умевшего хорошо пошутить всегда, когда считал это уместным. Кровь Агнца окропила могилу автора Магомета^{67}. Таким образом, партия упорствующих философов не потерпела посрамления, а Вольтер получил обедню за упокой своей души. Ни один философ не желает быть лишенным такого преимущества; такова их воля.

Евреи, протестанты, деисты, атеисты, янсенисты (не менее грешные в глазах молинистов) и равнодушные — все живут, как им вздумается; нигде больше не спорят о религиозных вопросах. Это древняя распря, старое, давно уже решенное дело. Пора! После уроков стольких веков! Ничто так не изобличает дурной тон, как насмешка над священником. Он занимается своим ремеслом так же благодушно, как солдат — своим. Никого уже это больше не возмущает, и сам он ничем не возмущается.

В случае юбилея^{68} храмы посещаются ради хорошего тона. Но это благочестие скоро проходит, и все, кто хотел выказать свою принадлежность к числу верующих для того только, чтобы отличиться, через каких-нибудь три месяца забывают свою роль и возвращаются к той всеобщей беспечности к делам веры, которая присуща всем гражданам столицы, за исключением простонародья.

К этому желанному спокойствию привели знания; теперь фанатизм вынужден пожирать самого себя. Разговоры о янсенизме и молинизме ведутся лишь в некоторых непросвещенных домах, где царят глупость и лицемерие, а также среди некоторых женщин, которые, не будучи в состоянии принимать участие в светских удовольствиях, занимаются этими старыми спорами в обществе завсегдатаев-прихожан; это врожденные руководители черни, почти что слившиеся с нею.