334. Современные комедии

334. Современные комедии

Почему в наши дни смеются меньше, чем смеялись в прошлом веке? Возможно, потому, что теперь люди более образованы и обладают более тонкими чутьем, позволяющим им с первого же взгляда распознавать фальшь и натянутость в том, что заставляло наших предков хохотать от души. В обществе теперь смеются меньше потому, что там стали больше рассуждать на всевозможные темы, и потому, что, истощив все шутки, поневоле должны были обратиться к более точному и внимательному обсуждению отдельных вопросов.

Мы читали, путешествовали, видели и наблюдали нравы, резко отличающиеся от наших; мы их восприняли мысленно, и с тех пор контрасты стали поражать нас меньше; мы поняли, что оригиналы по-своему мыслят и действуют, точно так же, как и те, кто следует наиболее общепринятым правилам. Естественно поэтому, что вместе с знакомством с обычаями, диаметрально противоположными нашим, многие насмешки и шутки должны были потерять свою остроту.

Примеры наших ближайших соседей, чтение о новых путешествиях, увеличившееся число газет, полных необыкновенными и неожиданными сообщениями, смешение всех европейских народов — все это ясно показало нам, что у каждого своя манера видеть, судить, чувствовать; тот или иной характер, поражавший нас своими странностями, оказался у наших соседей весьма обычным явлением, а следовательно, перестал нас удивлять и сделался неподходящим для нападок комедиографа.

Заметьте, что во сто раз больше смеются в каком-нибудь коллеже, в какой-нибудь общине, в монастыре, в доме, подчиненном определенным правилам. А почему? Потому что как только там съезжают с обычной колеи, уклонение становится заметным и дает повод к смеху. В маленьком городке между жителями завязываются более тесные, более оживленные отношения, чем в большом городе, оттенки там выступают гораздо резче, потому что всё ограничено, однообразно и все друг за другом следят. Во мнениях, в обычаях, даже в одежде господствует один общий тон, нарушить который нельзя.

Но в Париже человек чересчур затерян в толпе, чтобы лицо его могло броситься в глаза; смешное проходит незамеченным. В виду того, что здесь каждый живет по-своему, а также в силу существующего поразительного смешения нравов здесь нет такого положения или характера, которые нельзя было бы извинить. И если среди этого множества народа и ходит много острых словечек, основанных на глубоком знании вещей, то отдельного человека они задевают редко; его уважают, а если случайно в него и пускают остроту, то другая на следующий день сглаживает первую. Злословят не столько по злобе, сколько для того, чтобы разогнать тоску и скуку. Понятно, что при такой точке зрения искусство комедии не может итти дальше общих картин и что на поэта, который резко объявил бы войну той или иной личности, стали бы смотреть как на нарушителя общественного спокойствия. К тому же и сходство вряд ли было бы замечено.

Комедия, не имеющая возможности нападать ни на уважаемые всеми пороки, ни на благородные странности, естественно должна ограничиваться разговорным стилем, и именно это и случилось. Она может быть тонкой, изящной, но всегда будет сдержанной, холодной и бессильной; она не осмелится говорить ни о чиновном мошеннике, который ходит с гордо поднятой головой, ни о продажном судье, ни о бездарном министре, ни о битом генерале, ни о самонадеянном гордеце, попавшемся в собственную ловушку, и, несмотря на то, что во всех гостиных о них говорят и потешаются на их счет, — ни один Аристофан не найдет в себе достаточно храбрости, чтобы вывести их на сцену.

Венчание бюста Вольтера. С гравюры Гоше по рисунку Моро младшего.

Он должен писать яркие картины на современные темы, но ему запрещается согласовывать заботу о нравах с требованиями искусства. Нападать на порок он может, только изображая добродетель, и, вместо того чтобы таскать этот порок за волосы по сцене и наглядно показывать его отвратительный облик, он вынужден произносить вялые нравоучительные тирады. Ни о какой комедии с жизненными характерами не может быть и речи при нашей форме правления.

Сам Мольер, находивший поддержку и в своем имени и в Людовике XIV, осмелился сочинить всего только одну комедию этого жанра; она-то и является его шедевром. В других произведениях его кисть не обладает уже ни такой силой, ни таким подъемом. Неопределенные мазки делают характеры менее выпуклыми. Мизантроп[32] представляет собой еще и в наши дни довольно трудно разрешимую моральную проблему, и я замечаю, что впоследствии Мольер сам сдал в композиции своих картин, что он больше уже не решался выбирать в качестве материала определенные личности, которые придали бы портретам бо?льшую жизненность.

С тех пор современная комедия, отказавшись от изображения буржуа, утратила свойственные ей веселость и естественность. Поэт, стремясь показать, что он бывает в самом лучшем обществе, выставляет теперь только герцогов, графинь и маркиз. Он старается утончить и свой стиль и идеи и создает ряд изысканных выражений. Вместо того чтобы думать, как бы придать жизнь действующим лицам, он гонится за хорошим тоном и этот деланный тон принимает за присущий театру и обществу.

Что же произошло? Честный буржуа, как ни старается, ничего не понимает в этом новом для него языке, а светские люди своим его не признают. Словечки, которые поэт старался сделать как можно более тонкими и остроумными, обращаются в манерность и производят самое слабое впечатление на зрителей, которые аплодируют отдельным деталям только с тем, чтобы строже осудить в целом лишенную движения и жизни пьесу. Этот жеманный язык является крайне неуместной и неловкой потугой, какой-то утомительной непрерывной гримасой, а поэт, отказавшись от изображения характеров, в которых все смешные стороны правдивы и выпуклы, создает только мимолетную раскрашенную картинку, тогда как рассчитывает создать долговечное полотно.

Тут сказывается ум самого автора, — говорят зрители, — это он сам говорит, а не его персонажи. Он думал написать комедию для перворазрядных лож, но не имел успеха и у них, так как характеры должны быть схвачены с точки зрения партера^{193}, а никак не иначе.

Таким образом, когда комедиограф слишком стремится перещеголять своих предшественников, он впадает в ошибку; он должен стараться скрыть свое мастерство; выставление его напоказ в комедии еще несноснее, чем в трагедии.

Вот чему ни за что не поверят наши комедиографы, которые дают пощечину самой природе, когда пишут пьесы стихами, да еще загадочными. А между тем неуспех должен был бы убедить их в том, что краски фальшивы; но они будут упрямо придерживаться старого, потому что никогда не советуются с доброй служанкой Мольера^{194} и читают свои пьесы одним только собратьям-острословам, вместо того чтобы спросить мнение умных людей, вникающих в сущность каждой вещи, не довольствуясь теми аксессуарами, которые эту вещь зачастую душат или уродуют.

Но все же нам преподнесли несколько комедий, не зараженных жеманством, как, например, Севильский цирюльник и Обманутый опекун. Но эти пьесы можно рассматривать только как фарсы, в которых есть и остроумие и удачные словечки. Это все еще далеко не те хорошие комедии, которые радуют душу правдивой и тонкой живописью. Она одна только и в состоянии понравиться развитому уму.