342. Оспопрививание
342. Оспопрививание
Так долго отвергавшееся нами оспопрививание наконец восторжествовало. Целый ряд неизменно удачных опытов утвердил его господство; его выгоды теперь признаны. Пример монарха, его братьев, многих принцев и более трехсот тысяч простых смертных европейцев, которые подверглись без всякого вреда оспопрививанию, расположил умы в его пользу.
Когда вспоминаешь все, что было сказано и напечатано против этого спасительного средства, то отдаешь себе отчет в партийном упрямстве и в том, как часто представители медицины возражают против самых интересных открытий. Но вместе с тем убеждаешься и в том, что время, действуя заодно с опытом, является владыкой общественного мнения, так как не неблагодарные современники награждают удачливого изобретателя, а потомство.
Прежде ошибочно думали, что оспа представляет собой случайное заразное заболевание и что от него можно уберечься надлежащими заботами и предосторожностью. В числе прочих и г-н Поле{204} писал об этой болезни, руководствуясь существующими взглядами на чуму. Если бы действовать по его указаниям, достаточно было бы издать особые законы и распоряжения и принять ряд полицейских мер против оспы, подобно тем, что касаются удаления уличной грязи и очистки улиц.
Это заблуждение привело г-на Поле к осуждению оспопрививания; для борьбы с опустошениями, причиняемыми этой болезнью, он советует полнейшую изоляцию больных, но все его предложения совершенно неисполнимы и химеричны.
В таком городе, как Париж, подобные мероприятия только стеснили бы жителей, прервав все отношения, все связи между гражданами, друзьями и родными. И разве удалось бы применить все это на практике, если бы даже и захотели в точности исполнить такое странное предписание?
Поскольку, согласно собственному признанию г-на Поле, стрелы этого бедствия совершенно невидимы, поскольку решительно все служит им средством передвижения, они все равно распространятся повсюду, и их не остановят никакие преграды. Как же в таком случае сковать их в различнейшие минуты человеческого существования? А между тем оспопрививание дает единственное верное средство уничтожить болезнь и спасти и жизнь и красоту множества людей. Многочисленные опыты не позволяют уже больше в этом сомневаться.
Сколько призрачных страхов распространил г-н Поле! Какими вымышленными ужасами он нас окружил благодаря своей учености! И как хорошо, что можно немного посмеяться надо всеми этими бреднями, рожденными в тиши кабинета, где автор накапливает тысячи разнообразных доводов, опровергаемых множеством фактов!
Но в Париже оспопрививание пользуется уважением только среди высших классов и среди богачей; оно еще не спустилось ни в среду мелкой буржуазии, ни в среду ремесленников, не говоря уже о бедном люде.
Живя в Швейцарии, я вижу во время прогулок, с каким вниманием отец семейства относится к прививке оспы своим детям, начиная с самого нежного возраста. Он счел бы, что не выполнил одну из важнейших обязанностей, если бы по нерадивости не сделал этого. И в результате я вижу там новое поколение вырастающим красивым, свежим, прекрасным. На лицах не видно знаков, оставляемых этим жестоким бичом. Все лица отличаются сверкающей свежестью, придающей красивым чертам еще большее очарование.
Когда же я прогуливаюсь по Парижу, то с грустью вижу, что старые предрассудки здесь все еще живы: какое тяжелое зрелище — вид обезображенных оспой лиц у крепких, стройных людей! Ведь прибегали даже к помощи религии, прося ее противодействовать новому обычаю, принятому всеми благоразумными народами, и неизвестно, сколько еще времени на парижских красавиц будет сыпаться ужасный град{205}, который щадит города и деревни счастливой и безмятежной Гельвеции{206}.
Почему упрямый парижанин продолжает мириться с точно изгрызанными щеками и носами, с вывороченными веками своих дочерей, тогда как они могли бы сохранить тот лоск, который в соединении с живостью и изяществом сделал бы их самыми очаровательными созданиями Европы? Походка, осанка, уменье одеваться — все это выгодно отличает их от женщин других народов.
Первые труды в защиту оспопрививания вышли из недр нашей столицы; швейцарцы поспешили заимствовать это новшество. Пока мы теряли время и силы на бесплодные брошюры, пока мы сражались против очевидности, пока духовенство вмешивалось в разрешение этих чисто врачебных вопросов, мудрый народ, смеющийся над суевериями и широко понимающий свободу, воспользовался благами оспопрививания, предоставив нам безрассудные споры и слепое упрямство.
Но в Париже здравый смысл представляет собой, пожалуй, самое редкое явление, во всяком случае гораздо более редкое, чем ум. Именно его-то и нехватает здешним жителям. Если приглядеться к ним поближе, то у всех у них окажется больше остроумия и воображения, чем логики. Здравый смысл, более свойственный республикам, гораздо реже встречается у народа, не живущего политической жизнью. Он не дает себе труда разыскивать истину, ибо что стал бы он с ней делать? Каждый относится совершенно безразлично к тому, что не составляет его профессии. Он видит только ее одну, а все знания, касающиеся общественных интересов, или ускользают от него, или задевают его очень поверхностно.
Мы не раз обращали внимание на то, что парижанину недостает образования, что он упрямо следует предрассудкам, идущим вразрез с его действительными выгодами, что многие устаревшие идеи ему еще дороги. Недостаток образованности в народе представляет собой далеко не пустяшный изъян, так как он с каждым днем суживает как религиозные, так и политические представления, подвергает важнейшие вопросы пустым шуткам и насмешкам; благодаря невежеству народа очень легко заставить его двигаться в любом направлении, как марионетку, пока он не приобретет некоторых основных знаний.