Миллион баррелей по 1 доллару за баррель

Миллион баррелей по 1 доллару за баррель

Моя последняя встреча с ним состоялась в 1975 году, когда он проводил свой зимний отпуск в своем шале в Сен-Морице, превращенном швейцарской полицией и его собственной службой безопасности в укрепленный лагерь. Я терпеливо ожидаю около двух часов в отеле, расположенном рядом с обширной приемной, в обществе десятка людей — членов его двора и западных бизнесменов, то есть среди двух разновидностей придворных. В комнате царит полная тишина, прерываемая иногда тихими и краткими репликами. Мои встречи с несколькими государями и диктаторами навели меня на мысль о двух характерных чертах придворных: у них беспокойные глаза и они часто шушукаются.

У входа стоит охрана, и внезапное волнение возвещает о прибытии шаха. Все, кто окружает меня, подскакивают, как на пружинах, и склоняются, как автоматы, перед проходящим мимо них государем в лыжном костюме, несущим толстый анорак и черные лыжные брюки. Секунду спустя он поворачивает голову в нашу сторону и, не сказав ни единого слова, исчезает в своих апартаментах. Ожидание продолжается, и через сорок шесть минут меня вводят в его комнаты, где он встречает меня, уже одетый в пуловер с круглым воротом. Он кажется восхищенным тем вниманием, которое оказывает ему весь мир, и мне думается, что это смягчает глубокую рану, приоткрытую в признании, сделанном британскому журналисту Энтони Сэмпсону: «Мы были независимой нацией, пока Советы без предупреждения не вторглись в нашу страну[7], в то время как вы, британцы, заставили моего отца удалиться в изгнание. Затем до наших ушей дошел слух, что компания [«Бритиш петролеум»] нашла марионеток, людей, которые довольствовались тем, что щелкали каблуками по ее приказанию. Она предстала перед нашими глазами как некое чудовище, что-то вроде государства в иранском государстве». Я вижу сквозь окно крошечные хлопья снега, которые напоминают легкие пушинки, разметанные ветром. Секретарь шаха сидит на краю кресла, застывший и молчаливый, держа на коленях какое-то досье. Шаху нравится изъясняться по-французски, на языке, который он выучил во времена своей юности, проведенной в швейцарских колледжах в Женеве и в Цюрихе. Его суждения стали резкими, и он трактует события с презрением и высокомерием. В какой-то момент он говорит мне спокойным голосом:

— Через десять лет мы достигнем того же уровня развития, что и вы, англичане и немцы.

Я говорю:

— Но, ваше величество, чтобы этого достичь, потребуется много веков. Считаете ли вы десять лет реальным сроком?

Секретарь заерзал на своем кресле, а я замечаю во взгляде шаха, услышавшего вопрос, веселые искорки, до того как он отвечает безапелляционным тоном:

— Я в этом уверен.

Затем он говорит о слепоте Запада, который должен наконец поверить в то, что царствие дешевой нефти закончилось, и добавляет:

— Не забывайте, нефть — это благородный продукт, действительно благородный.

Он повторяет эти свои последние слова, затем умолкает на несколько мгновений, будто они, эти слова, навели его на размышления.

— Зачем требовать от стран-производителей, чтобы они расточали свое добро ради поддержания вашего благосостояния? Следует подумать о наших будущих поколениях и производить не более 8 миллионов баррелей в сутки.

Сказав эту последнюю фразу, он идет по следам Моссаддыка, старого лидера националистов, а «8 миллионов баррелей в сутки» — это такая информация, которая со временем для меня становится драгоценной. Иран никогда не был в состоянии превысить ежедневное производство нефти от 4 до 6 миллионов баррелей в сутки, и сказанное увеличивает сомнения относительно истинного состояния его резервов, как я это объясню в следующей главе.

Он дал мне на интервью один час, и это время истекло. По-видимому, он думает уже о чем-то другом и проявляет легкие признаки нетерпения, постукивая пальцами правой руки по краю письменного стола. Я поднимаюсь, чтобы откланяться, и все же спрашиваю его:

— Ваше величество, как вы можете утверждать, что за десять лет вы преодолеете слаборазвитость своей страны? Секретарь внезапно съеживается, и в течение краткого момента иранский правитель, похоже, колеблется между гневом и весельем. Он вновь садится, и я тоже, между тем как он наклоняется ко мне:

— Потому, месье Лоран, что я не верю ни в существование рока, ни в процессы, которые управляют человеческими жизнями и жизнью народов и влияют на них.

Он добавляет важную фразу:

— Все может измениться, все может перевернуться.

Похоже, он впервые замечает присутствие своих сотрудников и обращает к ним несколько слов, сказанных по-ирански и более спокойным тоном.

— Я приведу вам один пример, — его суровые черты внезапно смягчаются, словно он готовится рассказать мне о какой-то шутке, и в некотором роде так оно и есть. — В марте 1969 года я отправился в Соединенные Штаты, чтобы присутствовать на торжественных похоронах президента Дуайта Эйзенхауэра. В те времена нефти было много, и она была невероятно дешевой. Она стоила 1 доллар за баррель. В Белом доме я имел долгую встречу с президентом Никсоном, рядом с которым находился госсекретарь Киссинджер[8], и я сказал Никсону: «Господин президент, я считаю, что вы покупаете недостаточно иранской нефти, и я хочу сделать вам предложение, которое будет плодотворным для нас обоих. Я предлагаю вам 1 миллион баррелей в сутки в течение десяти лет по чрезвычайно выгодной для вас цене 1 доллар за баррель, как бы ни менялся в дальнейшем курс ее стоимости. Вы также сможете создать стратегические запасы, которые вы сможете хранить в ваших бездействующих шахтах, и это защитит вас в случае конфликта или прекращения добычи. Если вы согласны, я готов подписать такой договор немедленно». Он посмотрел на мое изумленное лицо. — Никсон дал мне понять, что ему надо подумать над этим, и я уехал в Тегеран, не получив ответа. Через неделю посол США попросил встречи со мной и передал мне послание американского президента. Это был окончательный отказ, который подкреплялся юридическим аргументом: «Правительство США не занимается покупкой нефти, за исключением той, что необходима для военных нужд». Речь шла о коммерческих соглашениях — они, стало быть, должны заключаться с частными компаниями. Я думаю, что на самом деле Киссинджер утопил мою идею, с тем чтобы впоследствии к ней вернуться. Создание, по его инициативе, в 1975 году AIE[9], где промышленные страны располагают свои стратегические запасы, является продолжением моего предложения. В свете происшедших событий я поздравляю себя с тем, что не подписал подобного соглашения. Но кто мог представить себе, что через четыре года мир радикально изменится и цены на нефть взлетят вверх? Стало быть, вы сами видите, все может произойти.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.