Реванш шаха

Реванш шаха

Другой удивительный факт мог пробить брешь во всех общепринятых представлениях, но никто тогда не сделал из него сколько-нибудь разумного вывода. В 1969 году, когда баррель нефти стоил 1 доллар, мировое потребление нефти достигало 45 миллионов баррелей в день. Между 1969 и 1978 годами мировой спрос возрос с 45 до 65 миллионов баррелей в день, что составило рост на 44 % процента практически за десятилетие, хотя цена на нефть выросла в 14 раз.

Вопреки неоднократным утверждениям экспертов, рост тарифов на нефть не сдерживает ее потребления, но, возможно, по словам американского банкира Мэтью Р. Симмонса, он ведет к тому, что потребители будут, наконец, иметь более четкое представление о реальной ценности продуктов, полученных из нефти, которые они покупают. И снова факт еще замаскирован… или игнорирован.

В 1975 году шах становится ключевой фигурой в «большой нефтяной игре». Его придворные ему завидуют или запугивают, Запад перед ним угодничает, он вовсю наслаждается вниманием, объектом которого он является, и своим реваншем, одержанным над судьбой. Он полагает, что покончил с прошлым, не замечая того, где именно линия его жизни связана со ставками на нефть.

Я три раза брал у него интервью. Первая встреча состоялась в 1973 году, в его дворце в Тегеране, неподалеку от города. Я познакомился с придворным этикетом, наблюдая самые раболепные знаки почитания, оказываемые человеку, отец которого, неграмотный командир отряда охраны, состоящей из казаков, в 1921 году захватил власть с благословения англичан, а пятью годами позже и трон. Отныне он был Реза-шах Пехлеви (Повелитель), Царь Царей, Тень Всемогущего, Наместник Бога на земле и Центр Вселенной, а также основатель династии Пехлеви, единственным наследником которой будет его сын Мухаммед.

Для того чтобы лучше понять психологию этого наследника, следует прочитать проницательное суждение Рышарда Капушинского по поводу одной фотографии: «Всякий, кто вглядится в эту фотографию отца с сыном, сделанную в 1926 году, хорошо все поймет. Отцу сорок восемь лет, а сыну семь. Контраст между ними поразителен во всех отношениях: отец громадный, сильный, он стоит, держа руки на бедрах, вид у него хмурый и решительный, а рядом с ним стоит навытяжку маленький мальчик, еле доходящий ему до пояса, хрупкий, бледный, встревоженный. На нем такая же фуражка, такая же обувь, такая же форма, такой же пояс и то же количество пуговиц — четырнадцать. Отец, которому хочется, чтобы его сын — такой непохожий на него — походил бы на него во всевозможных деталях, придумал эту идентичность в одежде. Сын подчинился этому желанию и, хотя по натуре он слабый и неуверенный в себе, приложит все усилия, чтобы походить на своего деспотичного и безжалостного отца. С тех пор в мальчике будут развиваться и уживаться два естества: одно врожденное, другое привнесенное извне ради его амбиций, чтобы стать повторением своего отца. Кончится это тем, что он полностью подчинится этому своему второму естеству и годы спустя, когда он станет шахом, будет автоматически (а иногда сознательно) копировать поведение своего отца и даже ссылаться, к концу своего царствования, на его авторитет».

Когда я встретился с шахом, он приближался к концу своего царствования — чего ни один наблюдатель, даже находящийся в самой гуще иранских событий, не мог себе представить.

В 1974 году монарх был знаком с семью американскими президентами и как тонкий стратег строил безопасность Ирана на приспосабливании к Америке. После отвода британских войск из эмиратов Персидского залива в 1971 году и заключения договора о дружбе между Ираком и Советским Союзом, который предусматривал поставки Багдаду современного вооружения, Ричард Никсон и Генри Киссинджер требуют от шаха: Иран должен стать, согласно американскому требованию, предъявленному столь гордому государю, «жандармом Персидского залива». Саудовская Аравия слишком слаба, а Ирак слишком опасен.

Во время нашей второй встречи в 1974 году шах долго рассказывает мне о докладе, который он сделал в Гудзоновском институте (центре военной разведки США, славящемся беспристрастностью своих оценок), где предусматривается, что Иран вскоре присоединится к лидирующей группе индустриальных стран и через десять лет станет пятой или шестой державой в мире. Шах выражается только на литературном французском, замолкая на секунду, когда затрудняется подобрать слово, сформулировать мысль. У него печальные глаза, иногда даже меланхолические, длинный нос, осанка нарочито прямая, будто эта выправка может придать ему величия и заставить собеседника забыть об его малом росте. Мы сидим в огромном салоне на внушительной мебели, отделанной золотом. Его сотрудники в молчании стоят поодаль в глубине комнаты.

Начиная с 1971 года он очень ловко действовал на нефтяном поле, постоянно ратуя за подъем цен, но отнюдь не портя связи со своими американскими союзниками. Он не забывает о том, что первые месторождения, которые обеспечили богатства Западу, были найдены в Персии и что англо-иранский консорциум, который их разрабатывает, покровительствует его стране. Он рассказывает мне о быстрой модернизации Ирана, будто бы ему хочется отомстить прошлому или, по крайней мере, стереть его. Я слушаю его и спрашиваю себя, является ли этот человек фантазером или мечтателем, который прежде всего обращается к самому себе. На самом деле, нефть для него — наихудший подарок. Что-то вроде волшебной палочки, которая позволит, как он верит, исполнить все его желания, подчинит им реальность и поведет его страну усиленным маршем по дороге прогресса. Он говорит мне о завершенных сельскохозяйственных реформах, о правах женщин и о 35 миллионах иранцев, которые вскоре будут жить как обеспеченные европейцы. И он не добавляет, как это делают все добрые мусульмане, «если Аллаху это будет угодно». Тот Иран, который он формирует, является современным и светским государством, которое сумеет возместить свои потери. Население Ирана в своем большинстве глубоко религиозно, почти по-средневековому. И ни один из его мусульманских вельмож не позволит шаху одновременно презреть религию и выступить против обскурантистского духовенства шиитов, самого крупного землевладельца в стране. Духовенства, воплощением которого является аятолла, живущий в изгнании, в Эн-Наджафе, священном городе шиитов в Ираке (где находится могила халифа Али), чьи пламенные проповеди возглашают гибель династии Пехлеви. Шах пожимает плечами. Кто обращает внимание на злобную брань Хомейни?