17

…Есть у Пастернака строка: «Я с улицы, где тополь удивлен». Когда бы не была она написана тридцатью годами раньше, эта строка могла бы сойти за начало строфы о вечере в Конюшках, где под сенью белкинского тополя БЛ доверил старому альманаху свой очередной самообман: «Мы всё с тобой победим»!

Есть у него еще строка 31-го года с «горькой тополевой почкой». Она тоже к месту. В сущности, она-то всего более и к месту: горькая! Едва наступил следующий — 1948-й год, как оба они, Борис Леонидович и Анатолий Кузьмич, взамен победы надо всем, были оба побеждены на полях той самой рукописи или верстки, каковой занимались в памятный вечер.

Вертятся в памяти и другие тополиные отрывочки из его стихотворений разных времен. Марбургский: там в шахматной партии с бессонницей «тополь-король». Московский: там подхваченный ветром на бульварных аллеях, «гуляет как призрак разврата пушистый ватин тополей». Спекторский: там весеннее утро приходит с «головомойкой в жизни тополей». И еще есть у него тополино-тополевые места. Но сейчас — бог с ними со всеми: вызванный тополем-врубелем на рандеву с былым, я открываю нечто непредвиденное в неопубликованном очерке Маши Белкиной о муже.

Хотя пастернаковские мотивы не исчерпывают этого очерка, но они в нем — главные. Однако мне казалось, что я и без того их знал наперечет, да еще «в натуральную величину»…

Все тарасенковские статьи, предисловия, заметки, выступления с похвалами и защитой Пастернака. И все тарасенковские критические пассажи против Пастернака, начиная с очень ранней «Охранной грамоты идеализма» (наивно-философской — ему было 22) и кончая чуть ли не последними его «Заметками критика» (постыдно-политиканскими — ему было 40).

И все тарасенковские муки хитроумной демагогии во спасение Пастернака от патологической ненависти Алексея Суркова и расчетливого бешенства Всеволода Вишневского.

И все тарасенковские сердечные приступы от вечных проработок со стороны друзей… В дружеские проработки и мне случалось сделать свой вклад — то устный, то письменный. Маша напомнила, как я написал ему летом 48-го про его статью в «Большевике»:

«…Ты сказал немало совершеннейшего легкомысленного вздора (прости!)… Тебя можно было бы просто высечь (прости!)… Совершенно незаконно, противоестественно сопоставление Уайльда и Бор. Пастернака… Ты все-таки совершенно ложно истолковал его мысль… Белинский часто говорил, что нельзя ложью доказывать истину. А ты так небрежен… что это уже не дело. Черт с ними, с М. и с А. Ж., но Пастернак — ведь он твоя же собственная искренняя страсть и вечная привязанность!!

Не могу не написать тебе всего этого: я думаю, что наша долгая и неизменная дружба основана на прямодушии. Какого же черта я стал бы заниматься «тактичными» двусмыслицами!.. Думаю, ты не рассердишься на меня за это».

Конечно, забыл я не только об этом письме. Но сверх забытого обнаружилось и прежде мне неизвестное. И сейчас я счастлив, что оно обнаружилось!