В. Пальман Опасные игры с землей

1

Весна, лето и, конечно, осень восемьдесят седьмого года отличались удивительно настойчивыми дождями, часто очень холодными, ветреными, так что долгожданные всеми четыре месяца тепла так и не появились, лишь в самом начале лета подразнили нас двумя неделями с горячим солнцем. И скоро ушли, сменившись очередным циклоном с северным ветром. Небо опять закрылось, и добрая половина России по погоде сделалась очень похожей на туманный Альбион.

Беда? Неурожай?…

Как сказать… Конечно, тепло — одно из первых условий для хорошего урожая. И колос любит тепло. И подсолнечники тоже. И помидоры-огурцы, и гречка с просом — все они любят понежиться под солнцем и тогда растут не по дням, а по часам. А вот трава под моросью пошла расти вдвое скорей обычного, местами уже к концу июня под косу запросилась, и если такой луг или сеяное поле удалось быстро убрать, через неделю — вот оно, свежее пастбище, а еще через две недели — и второй укос, не менее богатый, чем первый.

И хлебные нивы, хорошо перезимовав, поднялись на песчаных почвах дружно и споро, выколосились раньше обычного, налили доброе зерно и явились даже в столичной и соседствующих с ней областях с таким урожаем, что только успевай убирать, да просушивать зерно, да дивиться на небывалое обилие соломы, которую надо пристраивать в дело.

В Домодедове под самой Москвой, в Серебряных прудах поюжнее, как и в Юрьеве-Польском посевернее, на Белорусском и Украинском Полесьях глазам своим не верили, когда гектар пшеницы обернулся полновесными пятью тоннами хлеба.

В такое-то лето и картошка, понятное дело, повсюду росла споро, ботва стояла как лес, а уж когда стали копать… Под Касимовом и на брянских землях машины выбирали завидно большие звонкие клубни: что ни погонный метр борозды — то и полное ведро, что ни гектар, то двадцать, а то и все двадцать пять тонн.

Но все-таки холодное и мокрое лето присадило растения во многих местах, особенно с тяжелыми почвами.

Такие поля частенько стояли с лужами на поверхности. Не просыхали. Набухла земля, заклинило в них корни растений, остались они без воздуха и тепла, желтели до срока поля с овсами, с пшеницей, никли обреченные листья. Время уборки подошло, а выезжать в поле никак нельзя, нет хода тракторам и комбайнам в раскисшие земли.

Ругали, конечно, погоду за ее капризное непостоянство. Не у моря живем, а поди ж ты… Сегодня вот такая хлипкая напасть. А на другой год жара, зной целое лето. Атомщиков вспоминали, вроде бы от ихних всяких опытов портится погода. Но между тем готовились и работать, убирать, выбирали не только дни с просветами, но и недолгие утренние часы с ветерком, когда можно въехать на поле, покосить, помолотить, свезти кошеную траву к сенажным башням или к силосным траншеям. А глаза то на небо вскидывали, где тучи наползали, то на колеса или гусеницы посматривали — не засесть бы в очередной раз.

Кто раскидывал умом, тот не атомщиков ругал и не пасмурное небо, набухшее водой. Многие понимали, что в сбоях повинна и земля. Ведь она — и только она! — могла впитать большую воду да пропустить ее ниже, в подпочву, самой остаться мокрой, но не вязкой. Почва могла и за два часа вёдра посереть и выдержать машину. Или остаться киселем и на второй, уже ясный и ветреный, день. От нее зависело, не меньше чем от солнца, дать ход тяжелой машине или засосать все четыре колеса.

Тут никто не ошибался. От почвы зависело не меньше, чем от неба. Все дело в том, какая она, почва, — серая или черная, рыжая или белесая с виду, богатая добром или измученная и бедная. Она родит. А погода только помогает, как помогла когда-то очень давно создать саму почву, предоставив земледельцам все остальное: улучшать ее до совершенства или тянуть из нее то первоначальное, что заложено природой.

Если оглянуться назад да умом пораскинуть, то придешь к мысли, что за такой-то долгий срок, пока человек на земле хозяинует, он переделывает всякую землю: хорошую — в никудышную, а никудышную, случается, и в самую плодовитую. Нынешние пашни и луга, куда ни кинь, все рукотворные земли, все труд и опыт отцов, дедов и многих поколений за ними — тех самых, что осели в этих местах где три, где и шесть веков назад, когда на привольном и для глаза приятном пространстве между Волгой и Окой возникла Владимирско-Суздальская, а потом и вся обширная Московская Русь.

Уж какая только погода не случалась за минувшие столетия на нашем родимом пространстве! Не только дожди, даже снег в июне выпадал, а в августе морозы обрушивались. Бывали и знойные, без единой капли воды за все лето. И с бурями-ураганами, когда валило на землю самые громадные дубы и сосны. И моры великие посещали… Всего бывало. Однако деревень с распаханными вокруг них огородами-полями, с веселыми лугами по берегам рек не уменьшалось, а становилось больше, даже лютые войны и неурядицы лишь на время прореживали села. Все равно возвращались, за дело принимались. И опять кланялись поясно земле.

Перво-наперво обращались к оставленной сохе, к уцелевшему коню и к земле, нагребали ее полные горсти да просеивали с любовью сквозь пальцы, разминали, нюхали и, прикинув, что к чему, привычно брались за главное в жизни дело: пахать, навозить, сор выгребать, золой удобрять, поросль лесную вырубать. Жизнь к земле прикипела, ну как оставишь лужи на поле, как не вырыть канавку, чтобы спустить ненужную воду, не прорубить заросли осота, уже заполонившего треть надела…

Земледельца ценили не по складным речам, не по удали застольной, а по сметливости ума, по мастерству на пашне, по урожаю, какой подымался на его полосе, по весу ядреного зерна в амбаре, по отобранной картошке в яме, по высоким, шлемовидным стожкам зеленого сена, способного хранить запахи летнего луга всю долгую российскую зиму. И по животине во дворе, по навозной горушке за скотным двором, дожидающейся своего часа, чтобы уйти в землю взамен снятого урожая.

Сколько долгих дней проводил умелый земледелец на своем поле, уезжая туда до солнца и возвращаясь потемну! Сколько потов скатывалось с чела его, пока ходил по борозде за сохой, с лукошком семенным или за телегой, полной навоза! Если все подсчитать да вспомнить череду годов и столетий, проведенных русским человеком на пашне, то нетрудно понять, почему сроднился он с землей такой кровной близостью, что даже его характер и наклонности, наверное, передались пашне; похоже, что человек и земля способны без слов понимать друг друга.

Не раз отечественные писатели и ученые, тот же Энгельгардт, писали, что какой народ в деревне, такая и пашня вокруг: в ней отражено все разумение пахаря, его прямая причастность к природе: и к лесу невдалеке, и к речке за огородами, и к пруду, лопатами выкопанному, и к небу над деревней. Все это живое, близкое должно сливаться во что-то единое, пусть и бессловесное, но полное взаимопонимания, — в негласный союз человека и природы, его окружающей. Союз, поддерживающий равновесие и жизнь на восходящей линии.

Сто лет назад русский философ и сказочник Александр Николаевич Афанасьев в своем большом труде «Поэтические воззрения славян на природу» писал о человеке и природе:

«Природа являлась то нежной матерью, готовою вскормить земных обитателей своею грудью, то злой мачехой, которая вместо хлеба подает твердый камень, и в обоих случаях всесильною властительницею, требующей полного и безотчетного подчинения… В таинственных знамениях природы, в ея спокойно-торжественных и грозных проявлениях видел он одно великое чудо; слово «божество», вылетевшее из его уст, обняло собою все богатство многоразличных естественных сил и образов. В ней находил он живое существо, всегда готовое отозваться и на скорбь, и на веселье».

Хороший земледелец знал свою полосу не хуже, чем собственную ладонь, разрисованную морщинами. Знал на земле каждую впадинку и бугорок, каждый выход подпочвы к поверхности, все мокрые места, очаги осота и пырея, места первой спелости и ночного отпотевания при смене погоды. Наблюдения за небом, за восходом и закатом солнца, приметы, связанные с праздниками, помогали составлять представление о завтрашнем дне и предвидимом будущем.

Он лелеял и берег кормилицу-землю так же надежно, как своих детей, свою семью. Вот такая жизнь — в единении с природой, пусть и в тяжком труде, помогала ему избегать капризов погоды и предугадывать лучшее время и способы таких главных работ, как пахота, сев, сенокос и жатва.

Уже в наше время связь земледельца с землей порвалась под напором суровой действительности. И в первую очередь пострадали крестьяне работящие, умные, которые в любых условиях и собственным трудом сумели улучшить землю, хлебные и другие растения и обеспечили себе и семье благополучную жизнь. Их смешали в одну кучу с редкими в средней и северной полосе России кулаками и лавочниками, оторвали от привычного труда и выслали по разным местам Сибири и в Соловки, сунув в руки вместо привычных рукояток сохи каторжное кайло или тачку.

Казалось, что бедственное явление, вызванное чрезмерно азартным ультралевым направлением в руководстве деревней, нанесло непоправимый урон и обществу, и новой власти. К счастью, эта обстановка была скоро замечена уже больным В. И. Лениным. Не без борьбы со своим окружением, не без сопротивления на местах, но перемены к лучшему начались. С начала двадцатых годов стала распространяться новая экономическая политика — нэп, она и приостановила, а потом и смела одиозный подход к деревне, остановив разрушение деревенской жизни и скороспелую организацию коммун, к которым крестьяне были не готовы. Тогда Ленин писал:

«Лишь те объединения ценны, которые проведены самими крестьянами по их свободному почину и выгоды коих проверены ими на практике. Чрезмерная торопливость в этом деле вредна, ибо способна лишь усиливать предубеждения среднего крестьянства против новшеств.

Те представители Советской власти, которые позволяют себе употреблять не только прямое, но хотя бы и косвенное принуждение в целях присоединения крестьян к коммунам, должны подвергаться строжайшей ответственности и отстранению от работы в деревне».

Тогда же В. И. Ленин сказал о нэпе: «всерьёз и надолго».

В самом деле, как-то очень скоро наметились перемены к лучшей жизни. Не прошло и двух лет, как крестьяне, получившие снова земельные наделы от государства, буквально завалили рынок хлебом и всеми другими продуктами. Снова поднялся интерес к труду на земле, одичавшие поля обрели нормальный вид, поднялись нивы, пошло соревнование — кто вырастит лучший хлеб, кто создаст плодородие на будущее.

К сожалению, нэп просуществовал недолго. Вскоре после смерти Ленина опять появились признаки неладного в деревне, в земельной проблеме. Коллективизация во многих местах повторила, в еще худшем варианте, ошибки донэповского времени. Люди, связанные с землей вековыми согласными законами, снова стали уходить из родных мест, рассеиваться по новостройкам и городам. В деревнях, если верить статистике, перед Октябрьской революцией проживало 82 процента населения страны, а к началу восьмидесятых осталось менее 10 процентов. Миграция шла волнами, всякий раз усиливаясь после неудачных, неурожайных лет, после всяких нововведений — укрупнений и разукрупнений, изменения налогов и приусадебных участков. Оставались на местах преимущественно люди старые, слабые здоровьем, для которых и в городе не находилось работы. Деревни и сегодня не богаты людьми, много попало в разряд «неперспективных» и стерто с лица земли. Значит, пропали и пахотные земли около этих опустевших деревень.

Зато число городов росло быстро, их сегодня уже более двух тысяч, вся страна повернута лицом к промышленности и строительству, где работают и бывшие земледельцы, механизаторы. Они если и вспоминают места своего родства, то лишь перед отпусками, чтобы гостями возвратиться на летний месяц к дедам и прадедам на свежие яблоки и огурчики с приусадебного участка, на грибы-ягоды из ближнего к деревне лесу да на свежий воздух, который там слаще городского.

Считают, что сегодня среди деревенских жителей есть еще около десяти миллионов механизаторов и других специалистов по земле. Они вооружены современными машинами, обучены агротехнике, но привязанности их к земле, как живому телу, ослаблены, если не утрачены вовсе. На их плечи лег большой труд — обрабатывать пашни и луга общей площадью около полумиллиарда гектаров. Можно только удивляться, как они управляются. И угадывать — сколько ошибаются, как приблизительно, без любви и чувства родственности исполняют работы, записанные в агроправилах, а лучше — в жизни.

Но, как бы там ни было, управляются, часто с помощью городского населения, которое ропщет, едучи на копку картофеля или сенокос, забывая, что от этой работы зависит и снабжение их магазина.

О пользе машин для работы в сельском хозяйстве споров нет: без машин сегодня малым числом людей в деревнях не обойтись. Но все-таки есть проблема, ради которой, в сущности, и написан этот очерк. Он — о земле. Как все бурные события прошлого сказались на ней, кормящей нас? И сказались ли?..

2

Агрономическую науку последнего полустолетия все чаще называют наукой несколько упрощенной или облегченной, несмотря на бурное развитие биологии вообще. В ней явно недостает нравственного начала, милосердия и уважения — непременных условий, когда речь заходит о сопричастности с живым, со сложнейшей природой, где все живет, трепещет и так связано, что, по словам Б. Пастернака, «и через дорогу за тын перейти нельзя, не топча мироздания».

Эта первейшая для людей наука чуть ли не целиком направлена сегодня на обучение людей искусству использовать плодородие земли для создания как можно большего количества продуктов питания и кормов для домашней скотины, от которых тоже ждут продуктов. Словом, на обеспечение потребительских нужд. И это, в общем-то, правильно. Лучше сказать — почти правильно.

С чьей-то «легкой» руки агрономическую науку теперь чаще называют слегка переиначенно — агротехникой, то есть системой машинного возделывания и уборки полезных культур, что не одно и то же, хотя и в это понятие введено слово «земледелие», которое можно расшифровать как растениеводческую область сельского хозяйства и как раздел агрономии, изучающий приемы возделывания растений. Так, во всяком случае, это записано в энциклопедиях. А уж потом — и как рациональное использование земли.

Во всем этом вперед очень ясно выступает задача — получить как можно большее количество растений с вложением возможно меньшего рационального труда, просто труда, часто оторванного от живого духовного мира природы и направленного, разумеется, только на одну цель: получить больший урожай с каждого метра земли. И желательно высокого качества. Словом, больше и лучше. Еще больше и лучше!

В России, стране большой, красивой, разнообразной, люди испокон веков заботились не только о хлебе насущном на день нынешний, а еще и о сохранении красоты и природной целостности земли, о ее врачующем покое, о ее благополучии на веки вечные как источнике всех благ. Пожалуй, эту черту национального характера лучше других выразил уже упомянутый нами А. Н. Афанасьев, а из ученых нашего века — К. А. Тимирязев, физиолог, знаток живого мира. Он написал: «Нигде, быть может, ни в какой другой деятельности не требуется взвешивать столько разнообразных условий успеха, нигде не требуется таких многосторонних сведений, нигде увлечение односторонней точкой зрения не может привести к такой крупной неудаче, как в земледелии».

Вот так он написал, физиолог растений: в земледелии! Не в агротехнике, не в растениеводстве, которым сам занимался всю жизнь, а в земледелии!

Что он имел в виду, делая такого рода предупреждение для потомков? Наверное, все ту же агротехнику, которая хоть и обеспечивает урожай, но все более грубо вмешивается в жизнь природы, в святая святых ее — в почвы, которые после распашки уже зовутся пашней. Увлечение агротехникой может — да, может! — привести к очень крупной экологической неудаче. Даже к беде широкого размаха.

И уж коль скоро мы заговорили о красоте и целостности живого мира, то приведем еще слова Льва Николаевича Толстого, написавшего уже на склоне лет, когда душа человека очищается мудростью прожитого, вот такую мысль:

«Одно из первых и всеми признаваемых условий счастья есть жизнь такая, при которой не нарушена связь человека с природой, т. е. жизнь под открытым небом, при свете солнца, при свежем воздухе, общении с землей, растениями, животными. Всегда все люди считали лишение этого большим несчастьем».

Во всем мире торопятся создавать как можно больше продуктов питания, без которых нельзя жить. И оглядываются на быстро растущее сообщество людей: экое великое множество, уже пять миллиардов ртов, на шестой миллиард пошли! А ведь в начале новой эры нас было всего 230 миллионов, в тысячном году 275 миллионов, в 1900-м уже 1,6 миллиарда, а в 1980-м больше 5 миллиардов…

Естественно, стараются превратить в пашни все пригодные для этой цели почвы. Даже болота осушают. Даже пустыни орошают, хотя дело это дорогое. В горы забираются, строят там террасы и на них разводят сады-огороды. А голландцы и японцы создают земли на морских мелководьях, отгораживая их от воды плотинами.

Мы тоже кое-что в этом направлении предпринимали, но как-то очень с ходу, часто без достаточного научного обоснования и без загляда в отдаленные последствия того или другого шага. Р-раз! — и почти сорок миллионов гектаров целинной степи обратили в пашню, не оставив вокруг и клочка дернины с травой. А вскоре ужасались зачастившим пыльным бурям, которые с трудом удалось ослабить с помощью дельного, уже покойного, биолога А. И. Бараева, настоявшего на плоскорезной обработке и частых кулисах из высокорослых трав, т. е. полосок все той же степи, своими корнями державшей почву и при ветрах. Целина облегченно вздохнула, она продолжает давать хлеб, хотя грех наш перед нею огромный.

Еще р-раз! — и в течение трех лет уничтожили едва ли не все многолетние травы в севооборотах, оставив поля без клеверов и люцерны, а скот — без хороших кормов. Таким образом «выгадали» дополнительные 2–3 миллиона гектаров под зерно. А поплатились (и еще расплачиваемся!) быстрым ухудшением качества пашни, смывом мелкозема и ростом оврагов, которые уже погубили, как утверждают почвоведы и биологи, более шести миллионов гектаров чернозема.

В семидесятые годы были еще раз наказаны неуёмным осушением песчаных почв в Белоруссии, где задумали создать огромные, высокоурожайные картофельные поля. А создали не столько картофельники, сколько летучие пески, которые в иные годы, как в Каракумах, взвихряются ветром в небо. Сегодня там срочно сеют люпин и другие травы, которые закрепляют пески и создают гумусированные почвы.

Почти тогда же отличилась солнечная Молдавия, где по задумке своего руководства посадили неоглядные сады на много верст во все стороны. Эту противоестественную монокультуру природа никак не хочет усыновлять. Сады-великаны плохо плодоносят, зато хороши для размножения вредителей и болезней, справиться с которыми труднее, чем провести посадку. Что там придумают для рачительного использования земли — пока неясно.

Беспокоясь о хлебе насущном, о молоке-мясе, которых все время недостает, мы в то же время с легкой душой перепрудили Волгу, Каму, Днепр, затопили или подтопили на веки вечные много миллионов гектаров пойменного луга, пастбища, леса и превратили эти вольные реки в каскад стоячих прудов, зарастающих ряской. Считалось, что тут мы получим бездну энергии. Энергию получили, правда далеко не такую, о которой думали. А заплатили за нее потерей кормящей земли, подзабыв непреложную истину, что земля — важнейшая форма энергии, способная самовосстанавливаться. Вечная энергия. Без нее народу просто нельзя жить.

Наши старопахотные земли, до которых не дотянулись руки «преобразователей природы», сегодня ослаблены более чем наполовину. Приходится тратить огромные средства для восстановления плодородия и для защиты от эрозии на склонах. Быть может, теперь, когда освободятся крупные средства, неразумно переданные «поворотчикам рек», удастся хоть часть этих денег использовать на настоящую мелиорацию — на удобрение, травосеяние, посадку лесополос, о которых мы как-то слишком легко позабыли.

На фоне крупных ошибок в землепользовании лучше просматриваются задачи долговременного улучшения почвы, ее мелиорация проверенными методами, тем более что разового, облегченного способа возрождения плодородия не существует, а искатели таких чудесных способов показали свою нравственную недостаточность уже не один раз.

А вот откуда возникает такая недостаточность, стоит разобраться, поскольку ошибки и сегодня встречаются не так уж редко.

Среди причин, порождающих у специалистов узкопонятую агротехнику, надо назвать ошибки в образовании на разных уровнях — от курсов в районе и до институтов в центре. Здесь с начала и до конца как-то очень рационально и узко определяют пашню как «средство производства» в ряду других «средств», таких, как уголь, нефть. Добыл — и успокоился: энергия твоя.

Учение о способах пользования плодородием почвы утилитарно, оно воспитывает в студентах технократизм, равнодушие к судьбе мира живого, куда относят пашню, вообще почву. Так закрепляется мысль о необходимости получения от земли ее благ без всякой благодарности или хотя бы элементарного уважения. Брать, брать и брать — вот главное, что выносят будущие механизаторы и агрономы из учебных заведений. И с такой же мыслью приезжают на поле, на луг.

Что это природа живая и ранимая, что пашня есть особое животворное тело, что существуют обязательные законы возврата использованного плодородия — все это выглядит на практике второстепенным и часто забывается, тем более что заработок идет не от сохранности земли, а от определенной работы, не от урожая, а от нормы выработки.

В таких условиях и теряется многовековая уважительность крестьянина к земле. Законы землепользования забываются, остается озабоченность о сегодняшнем успехе с урожаем, а не судьба пашни в будущем и не дума о судьбе самой пашни.

Ведь таких совестливых и озабоченных воспитателей, какими были в свое время ученые из школы В. В. Докучаева, потом из школы современных почвенников, где выделяются В. А. Ковда, В. В. Егоров, М. С. Гиляров, А. Г. Назаров, А. Н. Тюрюканов, Б. И. Розанов и их предшественники — А. Г. Дояренко, С. К. Чаянов, Н. М. Тулайков, К. К. Гедройц; таких обеспокоенных ученых сегодняшнего дня, как A. Л. Яншин, Н. В. Усольцев, Ф. Я. Шипунов, Н. Н. Моисеев, Д. С. Орлов, В. Ф. Вальков, Я. И. Потапенко, А. И. Бараев, Т. С. Мальцев, явно недостает в учебных заведениях, в научно-исследовательских учреждениях, чтобы повлиять на престиж почвоведения и экологии, развенчать идею сиюминутности в землепользовании.

Мы уже не говорим о системе Агропрома, где потребительство оттеснило за кулисы едва ли не все нравственные аспекты землепользования.

Вот уже много десятилетий продолжается азартное, экстенсивное, т. е. одностороннее, использование плодородия пашни. В этом порочном, тупиковом направлении действуют почти все люди, вооруженные тяжелыми машинами, которые ускоряют разрушение верхнего слоя почвы — распыляют, уплотняют, уродуют эту самую нежную «кожу земли». Лишь бы взять побольше урожай сегодня. О завтрашнем дне — потом, когда можно без ущерба для плана сегодняшнего… Но и завтра — тоже план, чуть больший, требующий дополнительного напряжения, поиска земли под зерно. И снова за счет травяных полей, паров…

Вот так много лет ведется довольно опасная игра с пашней, лугами, которые пока выдерживают нарастающий стресс — не без ущерба для плодородия, конечно.

Остановиться бы. Подумать…

Но где там!

Каждый день по радио и телевидению, с газетных полос, даже со страниц агрономических изданий в глаза бросаются призывы: «собрать», «взять», «снять», «получить», «убрать», «вырвать», «выполнить», «дать сверх плана» столько-то и столько-то зерна, картофеля, травы, силоса, овощей, корнеплодов… Призывы, вселяющие надежду на доброе обеспечение. И тут же разговоры о новых технологиях, об оперативности, мастерстве, которые должны «обеспечить», иначе говоря, помочь «взять», «получить», «выполнить».

По этим каналам массовой связи очень редко звучат слова озабоченности о матери всех благ — пашне и лугах, о природном, экологическом обеспечении урожая, о Законе возврата вместо эксплуатации, чтобы поддержать природное равновесие.

Наверное, в любой почве есть некая конечная черта, когда последняя молекула гумуса — этого плодородного начала пашни, уйдет с водой в корешок, в зеленый лист, где произойдет переработка сил земли и солнца в продукт органики. Ближе к осени пройдет по ниве комбайн, подцепит зубастым хедером колоски и метелки, обмолотит и увезет к дороге. То же сделают с соломой. Поле останется голым и беззащитным. Лишь мелкий зеленый сорняк успеет до пахоты подняться, вызреть и лечь на породившую его землю, передав ей капельку органического вещества, из которого образуется гумус. Тысячную долю того, что увезено с этой нивы.

Так год за годом. Столетиями. К счастью, не всюду. Находились земледельцы, которые возвращали, кто сполна, кто частично, органическое вещество, увезенное с урожаями. Это крестьяне, не утратившие врожденную нравственную чистоту. Но где они? Ученые подсчитали, что в Кировской области ежегодно изымается с урожаями 800 тысяч тонн органической части почвы, а возвращается лишь 400 тысяч. Можно судить, какая сегодня пашня в этой области и что ждать от нее даже при отличной обработке.

Безвозвратное изъятие органического вещества усилилось с тех пор, как только скотина в комплексах отодвинулась от пашни словно для того, чтобы затруднить перевозку навоза на поля. Некому теперь грузить и возить, людей мало, работа эта неприятная и тяжелая. Обойдемся, удобрим минеральными туками, с помощью химии уничтожим сорняки, вот и довольно для выполнения плана. А навоз — в овраг…

Такая подмена первозначного второстепенным — страшное дело для пашни! Почва без органики непременно истощается, родит хуже и хуже. Малейшая засуха — и нет урожая. Беззащитна она без навоза, без трав.

3

В истории Земли были периоды катастрофических неурожаев на огромных площадях. Они случались короткими и продолжительными, иногда затягивались на десятки лет. Родящая почва сперва превращалась в бесплодную, в худое пастбище, а если люди не помогали ей — то и в пустыню.

Целые государства древности лишались продуктов питания и рассеивались по чужбинам. Так было некогда в срединной Америке, богатой землей и народом, в Африке, Азии.

Века просвещения, расцвет естественных наук позволили упреждать, обдумывать ошибки в землепользовании. Явились законы сохранения вещества и энергии. Применительно к почве, как самостоятельному, полному жизни образованию живой природы, эти законы объяснили людям отличие почв изобильных от почв бедных. Немецкий естествоиспытатель Юстус Либих выразил эту мысль с позиций нравственных: «Причина возникновения и падения наций лежит в одном и том же. Расхищение плодородной почвы обусловливает их гибель, поддержание этого плодородия — их жизнь, богатство и могущество».

Дальнейшее развитие наук показало, что почвы в естественных условиях являются саморегулирующимися системами: все зеленые растения, которые вырастают на земле, остаются на почве и умирают, телами своими пополняя запас органического вещества, созданного на 93 процента за счет углерода воздуха и энергии солнца и на 7 процентов из пищи, отобранной у земли.

Новое органическое вещество всегда больше старого. В естественных условиях оно накапливается, аккумулируя энергию солнца и углерод. Органика со временем превращается в новую форму живого — в гумус, богатый микро- и макрофауной и питательными веществами, необходимыми для новых поколений растительного и животного сообществ.

Как видим, почва способна самоусовершенствоваться, развиваться, богатеть, ее генезис — непременно от изначального к богатейшему, ее двигатель — солнце и зеленый лист растения, несравненная по сложности и величию лаборатория, отлаженная за миллионы лет существования. Почва — продукт этого прекрасного природного процесса. Этот процесс сделал планету Земля единственной — живой в Солнечной системе, он обеспечивает вечность всему живому. Нарушить его или замедлить способна только стихия, прежде всего атомная катастрофа, эта дьявольская придумка изощренного человеческого ума.

Как показывают история и нынешние процессы в земледелии, хомо сапиенс способен притормозить этот великий планетарный процесс и другим способом. Он может уничтожить почву — основу всего живого, а вместе с ней и все прекрасное — живое на Земле.

Людям, собранным в большие города-мегаполисы, нужна пища. «Люди, живущие на земле, создают все больше и больше продуктов питания и везут их далеко от места произрастания, и не возвращают их в почву, истратившую свое плодородие на создание пищи. Почва, обреченная на голодный органический паек, истощается и в конце концов делается бесплодной. Оголенная земля сильнее разрушается водой, ветром и солнцем. Плодородная земля превращается в пустыню, в безжизненную среду.

Картина эта, конечно, упрощенная, но не такая уж фантастическая. Локальных случаев уничтожения плодородных почв за историю человечества предостаточно.

Ученый почвовед Б. Н. Розанов считает, что сегодня на планете Земля опустынено около полутора миллиардов гектаров некогда плодородной земли. Прежде всего в Африке, Азии и Австралии. Площадь опустыненных земель почти равна площади обрабатываемых, кормящих земель во всем мире.

Грустное сравнение. Оно не делает чести разумному человечеству, населяющему страны земного шара. Уже проникший в космос, в тайны микромира, познавший ремесла и высокое искусство, современный человек как-то очень незаметно растерял громадные территории продуктивных земель. И поставил на грань истощения многие из оставшихся пашен и лугов.

Нельзя не согласиться с тем, что состояние кормящих гектаров есть отражение благоустройства или неблагополучия общества.

Ст?ит правдиво и критически оглянуться на историю нашего великого государства, чтобы обнаружить несомненную связь между продуктивностью земли и способом пользования этой землей.

Полезно вспомнить о страшном для земледелия периоде крепостничества в России, когда земля с 1497 по 1861 год — четверть тысячелетия! — принадлежала помещикам, высокопоставленному чиновничеству, генералам и приближенным к царскому двору. Крестьяне обрабатывали чужую для них землю, конечно, спустя рукава. Урожай не принадлежал им, и земля все более становилась для них не родной, не любимой. Какой смысл вкладывать труд в землю, богатства которой идут владельцу, живущему в городских дворцах?

Отмена крепостного права лишь очень приблизительно облегчила жизнь крестьян, успевших утратить главное качество сословия — любовь к земле.

В. И. Ленин прекрасно понимал эту существенную для жизни нового общества проблему. Один из первых лозунгов советской власти звучал лаконично и весомо: «Фабрики — рабочим, землю — крестьянам!» Крестьяне получили личные наделы земли, стали ее хозяевами, поскольку отдана она была в частную собственность. И все изменилось. «Обеспечила быстрое восстановление народного хозяйства и его социалистическую перестройку» — так пишется о нэпе в Энциклопедическом словаре 1980 года.

Воспрянула оголодавшая было деревня, а за ней и город. Почувствовав себя хозяевами земли, лучшая часть крестьянства жадно взялась прежде всего за улучшение этой земли. Быстро разрасталось скотоводство, а с ним и производство мяса и молока. Вновь появилось много — до двух миллиардов тонн — навоза в год, он весь пошел на удобрение полей. Поднялся интерес крестьян к агрономической науке, начали заниматься травосеянием, луга поддерживали и косили общиной и делили сено по вложенному труду. Земля наращивала плодородие.

Нэп обновил и поставил на ноги бесчисленные деревни, в которых проживала тогда большая часть населения страны.

Со смертью В. И. Ленина стали слышней настойчивые голоса противников нэпа. Приводили примеры возрождения крупных хозяйств — такими становились неразделенные семьи, в которых жили сыновья, невестки, внуки. Объединенные семьи работали, как нынешние звенья на семейном подряде. Завистники называли их кулацкими, хотя никаких наемных работников в семьях не было. Но даже мысль о богатых частных собственниках раздражала ортодоксальных руководителей страны, которые сами жили, естественно, в богатстве и довольстве. И к середине 1930 года нэп был отменен, крестьянские семьи обложены крупным налогом. Если налог выполнялся, назначали новый, еще больший. И тогда деревня очень быстро вновь начала разрушаться.

Последовала коллективизация со всеми своими противоречиями, плюсами и минусами.

Пока шла эта странная и бурная человеческая деятельность, поля обрабатывались все хуже, только «для себя». Пашню перестали навозить — не до того! Постепенно исчезали клевера и пары на полях, размножались сорняки. И, конечно, рушились семьи. Самые работящие мужики не по своей воле исчезали из деревень, они оказывались на положении ссыльных в северных лесах, на рудниках.

Потребовалось долгое время, чтобы возникло и пообвыкло на земле отцов новое поколение земледельцев. Но и этому поколению все больше мешали постоянные приказы сверху, неразумные прожекты вроде укрупнения колхозов, передачи земледельческих орудий в МТС, двойственное руководство землей, затем разгром малых деревень, миф об агрогородах, все более чуждый времени волевой характер руководства, когда всякая личная инициатива загонялась в угол. Ставка на «сильную личность» не только в совхозах, но и в колхозах чем-то очень напоминала уже позабытых землевладельцев прошлого века.

Нет, страна не умерла от голода. Пусть только часть колхозов и совхозов выполняла ежегодно нарастающие планы хлебосдачи, пусть продолжалась утечка крестьян, но продукты с полей и ферм получали, продавали по карточкам, потом и свободно. Страна выдержала и этот суровый период — даже в тяжелейшие годы войны, которая принесла победу.

Однако и теперь, через десятилетия, при возросшем индустриальном потенциале, все еще ощущается дефицит самых необходимых продуктов, часть которых наша великая земледельческая страна вынуждена закупать за рубежом. Что случилось с землей?

Неустройство общественное, конечно, сказалось и на жизни почвы, создающей продукты питания для общества.

Вспомним лысенковщину, которая надолго внесла в сельскохозяйственную науку дикое невежество и разброд, когда всякий ученый, несогласный с мальчишескими теориями этого академика-неуча, объявлялся инакомыслящим, а научная дискуссия превращалась в политическое преступление. Гибель таких ученых, как Н. И. Вавилов, Н. К. Кольцов, С. С. Четвериков, А. С. Серебровский; видных агрономов Н. М. Тулайкова, А. Г. Дояренко, С. К. Чаянова, В. И. Кондратьева, Д. А. Сабинина; разгром, в сущности, всего ВАСХНИЛа отбросили сильную русскую биологическую науку и, в частности, почвоведение далеко назад. Перед учеными уже не ставили задач по разработке долговременных проблем, от них требовали сиюминутных успехов, которые, как известно, озаряют мир лишь на основе как раз наук фундаментальных. В земледелии одна ошибка накатывалась на другую. Тут и яровизация как панацея от всех бед, и скороспелая попытка полезащитной лесопосадки, и нарушение севооборотов — все, что через много лет ученым приходится пересматривать, выводить научные истины из тупика.

О судьбе почв перестали думать. Распространилась экстенсивная форма земледелия. Из почвы брали с урожаями пищу, но почве эту пищу не возвращали, обрекая ее на истощение. Такого давно уже не было на российских землях.

Когда все беды ушли в прошлое и многое позабылось, ученые и земледельцы стали возвращаться к истинам вечным, к теории и практике землепользования, считавшимся запретными.

В украинском городе Полтаве, где сто лет назад В. В. Докучаев произнес свою блестящую речь о «царе почв, главном богатстве России, нашем русском черноземе», в 1986 году состоялась научно-производственная конференция, посвященная творческому развитию почвоведения на новом этапе ее жизни. Выступил на конференции и тогдашний секретарь областного комитета КПСС Ф. М. Моргун. В частности, он сказал:

«Мы с вами — и философы, и писатели, и партийные работники, и аграрники — часто говорим о любви к земле, бережном отношении к ней. Имеется в виду не только красота, так сказать, экзотическая ценность, но и сохранение ее плодородия. Крестьянин смотрит на землю прежде всего с практической стороны. Его отношение к ней в значительной части зависит от того, является ли она кормилицей, средством его существования. Сегодня он хочет не просто безголодной жизни, а равных условий жизни со всеми членами общества. Если требования крестьянина игнорируются, рано или поздно это отразится в его психологии, он станет смотреть на землю не как на кормилицу, а как на мачеху. Отсюда и отношение к земле будет другое».

Эта мысль о крестьянине-творце, а не просто исполнителе чьей-то воли перекликается с ранее высказанными словами умнейшего нашего писателя Федора Абрамова, который в обращении к своим землякам в деревне Веркола сказал:

«Исчезла былая гордость за хорошо распаханное поле, за красиво поставленный зарод, за чисто скошенный луг, за ухоженную, играющую всеми статями животину. Все больше выветривается любовь к земле, к делу, теряется уважение к себе…»

Вот как далеко проникла в сознание людей теория «винтиков» в общегосударственной машине. И хоть развенчана она и вроде бы похоронена, а живет, действует, поскольку и сегодня немало ее приверженцев остаются на постах, откуда могут командовать делами на земле. Безнравственность приказных работ особенно остро ощущается на живой природе, на пашне и лугах.

Сколько еще есть совхозов и колхозов, где командуют так называемые «сильные личности», способные и нынче загонять в подполье всякую свежую и добрую мысль земледельца — творца! Так отучают пахаря от самостоятельности, от красивой работы, от радости выращивания хорошего урожая — высшей радости человека!

Кто из настоящих крестьян не знает, что выходить на пашню без «искры божьей», без творческой мысли, которая соединяет, роднит человека с природой, — это насиловать себя. И тогда труд покажется тяжким вдвойне, а результаты не порадуют. Стопорится и урожай, и развитие в почве жизненных процессов.

В таких условиях земледелие становится неразумным, опасным для поля, для урожая, для настроения людей, поскольку они не получают за свой труд и половины того, что намечали.

4

Пришло время сказать о фактическом положении с пашней и лугами, как их видят сегодня ученые — биологи, почвоведы и агрономы.

Природа не обидела нашу страну землей. В последние полвека, когда была распахана целина в Казахстане и в Сибири, площадь пашни перевалила за двести миллионов гектаров. Не вся она, конечно, равноценная, потому что охватила огромную территорию двух великих равнин — Восточно-Европейской и Западно-Сибирской, продвинулась на север до Белого моря и на юг до границы с Ираном, Индией и Китаем, забралась в долины и предгорья Памира и Тянь-Шаня. Сегодня в СССР насчитывают 225 миллионов гектаров пашни и почти 300 миллионов гектаров пастбищ и сенокосов, местами очень хороших пойменных лугов, а в других местах просто неосвоенных, полупустынных или болотистых, особенно в плоских долинах северных сибирских рек и на склонах гор.

По последним данным, на одного человека у нас приходится 0,82–0,84 гектара пашни, вдвое, а то и втрое больше, чем в США и, конечно, в Западной Европе, в Индии или Китае. Богатство, разумеется, солидное, но надо помнить, что далеко не все гектары — это хорошие, плодородные от природы земли. Черноземов и черноземовидных почв в СССР, по данным Почвенного института, около 190 миллионов гектаров — три четверти подобных почв во всем мире. Остальные распаханные 35 миллионов — это темно-серые или серые лесные подзолистые почвы, и болотно-торфяные, и скудные песчаные почвенные разновидности. Их десятки и сотни.

Но вот что смущает. Даже при таком богатстве страна все-таки получает урожаи очень невысокие, а в сухие годы — и катастрофически низкие. Вызывает опасение большая зависимость урожаев от погодных условий, что не делает чести земледельцам и ученым, напротив, наводит на размышления: что-то в сложном механизме экологических связей и зависимостей у нас не срабатывает, хотя наука о почвах, почвоведение, родилась сто лет назад именно в нашей стране, ее отцом был Василий Васильевич Докучаев. И современная школа почвоведов, которая продолжает развивать докучаевские мысли, тоже на высоте. Ею разработана стройная теория и практика землепользования и создания таких биоценозов (В. И. Вернадский), в которых пашни, луга, леса, реки-озера составляют единое целое, способное и сохранить накопленные в почвах богатства, и рачительно тратить их, пополнять, полностью обеспечивая свое отечество изобильными продуктами земледелия и скотоводства.

Теория есть. Практика не использует ее и частично, иногда просто не замечает. Все остается, как было при Докучаеве, когда он написал в начале века:

«Мы решительно ничего не сделали, чтобы приноровить наши пашни к засухам, чтобы утилизировать в сельскохозяйственном смысле наши речные, снеговые и дождевые воды; мы до сих пор еще всю ответственность за наши неурожаи преспокойно возлагаем на погоду».

С тех пор прошло сто лет. Докучаев и его соратники успели организовать в черноземных районах опытно-производственные учреждения, такие, как «Каменная степь», где зависимость урожаев от погоды сведена к минимальному, а пашня щедро одаривает урожаем. Мы бросились было создавать в 1948 году систему всеобщего полезащитного лесоразведения. И легко расстались с ней, не сделав даже десятой доли задуманного. Мы как приняли за шаблон плужную пахоту — глубокую, еще глубже, еще! — так и ворочаем землю добрых три четверти века, не обращая внимания на призывы ученых (Дояренко, Овсинский, Чаянов) пожалеть землю, подумать о будущем. И доказательная книга Г. Канта «Земледелие без плуга» у нас переведена и широко известна. И много агрономов, приверженцев такого типа обработки. Однако плуг все еще властвует на полях, оставляет пашню под зиму оголенной и открытой.

Мы плохо обошлись со многими специалистами, ратующими за посев многолетних трав в севооборотах. Травопольщиками обзывали всякого последователя Клингена, Вильямса, которые доказали необходимость травосеяния на полях, поскольку травы спасали пашни от истощения и поверхностного смыва.

Все это дало повод академику Александру Леонидовичу Яншину сказать уже в наши дни:

«Мы, к сожалению, не всегда по-хозяйски, заботливо и с радением относились и относимся к нашей житнице, не всегда берегли и бережем драгоценное наше достояние. Поэтому и возникли неотложные проблемы защиты черноземов от разрушения ветром, водой и плугом, восстановления их плодородия».

К слову надо заметить, что травосеяние с успехом распространилось по Европе и США. И обеспечивает там и почвенное плодородие, и хорошие урожаи.

Зато в нашей стране создано и много десятилетий работало Министерство мелиорации и водного хозяйства, как раз и нацеленное, по замыслу, на защиту пашни от эрозий и потери плодородия. Что же оно? Каковы результаты его деятельности? Чем обернулись миллиарды затраченных рублей?

Задачи этого крупного учреждения ясны. Их очень четко обрисовывает ведущий почвовед страны, эксперт ООН по окружающей среде, Президент Всесоюзного общества почвоведов Б. А. Ковда:

«Мелиорация, — цитируем, — это целенаправленное улучшение земель, повышение плодородия почв и их устойчивости к воздействию неблагоприятных природных и антропогенных факторов с помощью целого комплекса приемов и методов, выработанных наукой и практикой мирового земледелия. Мелиорация — это улучшение почв с целью повышения ее плодородия, изменение природы почв или отдельных ее горизонтов, отдельных слоев…»

Прямо скажем, что наше мелиоративное министерство за долгие десятилетия почти ничем не помогло земледелию, если не считать повышения урожайности на ограниченных огородах, бахчах и на хлопковых полях, где орошение ведется очень давно. Зато самые крупные деньги оно истратило и продолжает тратить на водную мелиорацию, на ошибочные, грандиозные проекты орошения, хотя этот вид мелиорации самой природой противопоказан для равнинных почв, для наших черноземов: они создавались природой в условиях некоторого недостатка воды, когда органика не промывается в глубины земли, накапливается у поверхности. Этот гумус, толщина слоя которого достигает полутора метров, и сегодня все еще позволяет на юге получать высокие урожаи всех культур. Тратим дедовские запасы…

Неловко писать о таких, казалось бы, простых, элементарных явлениях, но ведь напор мелиораторов, жаждущих обратить южные черноземы в поливное хозяйство, продолжается и сегодня, хотя опыт многих поливных устройств уже привел к естественному исходу — к засолению полей, ко вторичному их заболеванию.

Мелиораторы совсем не берутся за работу вовсе уж необходимую чуть ли не по всему государству нашему — за борьбу с оврагами, которым несть числа; считается, что дело это самих хозяйств. Так оно и было, пока оврагов не стало множество, даже не оврагов, а целых овражных систем. С ними колхозы и совхозы не могут совладать, они разрастаются и уже «съели», по разным данным, от 5 до 7 миллионов гектаров пашни в центре и на юге России, в Башкирии и в приволжских автономных республиках. Министерство мелиорации и водного хозяйства всегда считало «овражные дела» не своим ведомством. Но ведь речь идет о шести миллионах гектаров потерянных черноземов! Часть из них не поздно вернуть в разряд продуктивных. Еще больше можно сделать для предупреждения новых размывов, особенно в Воронежской, Курской, Орловской и Ростовской областях. Иначе мы навсегда утеряем громадные площади самой драгоценной пашни.

Словом «опустынивание» называют наступающее бесплодие земель по причинам истощения, перевыпаса, жары и ветров. Вокруг больших пустынь Средней Азии таких земель более чем достаточно. Опустынивание наметилось в Ставропольском крае, в Калмыкии, на юге Украины, даже в Белоруссии, где песчаные почвы лишились естественного покрова — гумуса и растительности, погибших при осушении.

Ежегодно опустынивание отбирает у земледельцев и скотоводов по 50–70 тысяч квадратных километров земли в год. Приостановить эрозию можно посадкой лесополос, травосеянием, всеми другими способами, которые позволяют прикрыть оголенную землю живыми растениями. Эти гибнущие земли послушны воле человека, они бедны и на всякое доброе дело отвечают выздоровлением.

Как пример рачительности и добра по отношению к земле я с великим удовольствием привожу деятельность группы ученых и рабочих ВНИИ агролесомелиорации ВАСХНИЛ, специалистов и механизаторов Министерства лесного хозяйства РСФСР, которые за десятилетие посадили по югу России, на песках Нижней Волги и Дона один миллион двести тысяч гектаров соснового леса. Из них сегодня уже почти половина так называемых приспевающих лесов: посадка шла новым способом, крупноразмерными саженцами. Это успешное начало программы, которая охватит посадками шесть миллионов гектаров опустыненных земель юга.

Возглавлял деятельность лесоводов академик ВАСХНИЛ В. Н. Виноградов, Председатель Всероссийского общества охраны природы. Среди работавших много лет мы назовем Ю. М. Жданова, А. Г. Гделя, Н. С. Зюсь, В. А. Кузнецова, И. Ф. Кулик, А. Н. Недашковского, В. И. Петрова, С. Н. Руденко, С. Ф. Хуруджи, Г. И. Цыплакова, Ф. М. Щербакова. Вместе с В. Н. Виноградовым, ныне покойным, эти энтузиасты получили в 1986 году Государственную премию по науке и технике. И, прямо скажем, преподали наглядный урок Министерствам мелиорации СССР и РСФСР, взявши на себя труд, о котором мечтал В. В. Докучаев сто лет назад.

Не мелиораторы, а сами земледельцы-лесоводы сажают и ныне в степных районах по 100–300 километров лесополос за год. Мало, конечно, ведь нам надо иметь не менее 12 миллионов гектаров полезащитных лесополос в стране, или, если вытянуть их в десятиметровую ленту, 120 миллионов километров лесополос! Задача не одного года, и усилия не одного ведомства, хватит работы и лесникам, и, тем более, мелиораторам.

Много земли мы потеряли вокруг перепруженных равнинных рек, плотин, воздвигнутых по идее Гидропроекта. Эта идея, когда электрическая энергия получается за счет уничтожения плодородных земель, т. е. другой важнейшей энергии, по сути своей является безнравственной, страна и люди счастливее от подобной замены одной энергии другой не становятся.

И сегодня эта проблема продолжает беспокоить общество. Минмелиоводстрой и Гидропроект обострили проблему, поскольку уже «пустили под воду» миллионы гектаров лугов и пашен.

Мы вообще очень щедры на передачу плодородной земли для всякого строительства: под города, дороги, заводы, полигоны. «Правда» сообщала, что за три пятилетия в нашей стране ухитрились отдать под промышленные объекты 5,5 миллиона гектаров сельхозугодий! Только в четырех областях Сибири промышленность заняла за десять лет почти миллион гектаров сельхозугодий.

Если эти потери перевести на деньги… К сожалению, у нас нет цены на землю вообще, даже на архиплодородную. Она считается общенародным достоянием и почему-то не оценивается в рублях. А оценивать надо, тем более что в пашню, луг, сад и сегодня продолжают закладывать труд людей и машин, дорогостоящие удобрения.

В одном колхозе имени Ленина Лискинского района Воронежской области насчитывают пять тысяч гектаров пустоши между оврагами. Ни пашни на них, ни пастбища. Треть всех земель хозяйства бездействует много лет. В какую копеечку влетает это колхозу!

Но и такие потери меркнут перед главной бедой, о которой речь пойдет дальше.

5

Плодородным началом в каждой почве служит гумус.

Это особый класс органических соединений, которых нигде больше в природе не существует. Только в почве. Гумус определяет способность пашни создавать растения, кормящие всех нас. От гумуса зависит, в большинстве случаев, цвет почвы. Он придает почве темный цвет. Ему — гумусу — наша планета обязана живой жизнью. Он занимает в биологическом круговороте свое устойчивое место наряду с солнцем, хлорофиллом в зеленом листе растения, самим растением, органическим опадом из мертвых растений и животных на поверхности почвы. Гумус — сложнейшее вещество, создатель тех самых биологических молекул, которые вместе с водой и с многочисленными элементами менделеевской таблицы воссоздают новые поколения растений, замыкая вечно действующий живой круг, двигателем которого было и остается солнце.

Мы еще не знаем всех тайн этого круга, как и особенной роли гумуса в нем. Но уже достаточно ясно понимаем, что при реакции с водой, при определенной температуре и газообмене гумус выдает, как из хранилища, все потребное для жизни растения, являясь одновременно «родительным домом» для множества живых представителей микрофауны и микрофлоры.

В естественных природных условиях биологический круговорот энергии и вещества действует безотказно и с обязательным ускорением, поскольку для создания живого растения используется 93 процента углерода из воздуха и лишь 7 процентов вещества почвы. Живое вещество как бы делается из ничего, постоянно прибавляя на планете органику в разных видах и формах.

Так возникли и продолжают возникать, совершенствоваться все почвы на планете. Так родился царь почв — чернозем. А с появлением человека разумного начал складываться через века практики и наблюдений единственно правильный, крестьянский способ землепользования: кто намеревается получить с поля и огорода высокий урожай, тот должен разводить и домашний скот как источник навоза для внесения его в почву взамен взятого из нее урожая. Закон возврата органического вещества действует повсеместно.

Так возник и плодосмен, севооборот, когда ежегодно на каждом поле меняются культуры, когда все поля проходят через многолетние травы, способные оставлять в пахотном слое наибольшее количество свежего органического вещества (масса корней травяного сообщества составляет 60–80 процентов веса всего растения). Плодосмен и органическое удобрение, внесенное вместо вывезенного с поля урожая, обеспечивают восполнение истраченного гумуса, поддерживают равновесие веществ, близкое к естественному, накопительному.

Такое использование почвы, даже многовековое, не лишает поле плодородия, гумусовый слой его остается на одном уровне или прирастает.

Закон возврата действовал и продолжает в несколько уменьшенном виде действовать на Русской равнине с первых времен землепашества на Руси, примерно около тысячи лет. Даже в лесной зоне, где естественные почвы из-под леса развивались очень медленно — по сантиметру гумусированного слоя за 200–300 лет, — и тут землепашец в Суздале или Муроме все же собирал урожаи, позволяющие ему жить спокойно. Когда он обзаводился скотиной и мог унаваживать свое поле, то и на серых лесных почвах, на подзолах удавалось выращивать приличные урожаи хлеба и корнеплодов. Было замечено, что при навозе и травах самая слабая земля — облагораживается.

Новоселы лесной зоны России не ошибались. Спустя четыре-пять веков, сегодня на приусадебных участках в старых деревнях где-нибудь у Каргополя или в Холмогорах можно увидеть почвы со слоем гумуса толщиной в 20–25 сантиметров. Рукотворные почвы!

Степная часть Русской и Западно-Сибирской равнин, где некогда произрастали густые травы, оказалась в самом лучшем положении: там в почвах накопилось огромное количество гумуса, до 300–600 тонн на каждом гектаре. Такие степные черноземы могут очень долго выдерживать очень интенсивные способы выращивания урожая — без заметного ущерба для собственного плодородия. Конечно, при условии сохранения всех элементов биоценоза: трав, перелесков, рек и озер.

Долго, но не всегда. Закон возврата действует и здесь. Что взял, то и верни! Иначе почва истощается, и это сразу сказывается на урожаях. Навоз остается главным средством удерживания высокого почвенного плодородия. Именно потому Нечерноземье испокон веков значилось зоной мясо-молочного назначения: всюду держали коров, все разводили скотину, получали нужный продукт и навоз для удобрений полей и огородов. Естественные луга, которых было много, способствовали такому направлению сельского хозяйства.

Когда появились минеральные удобрения, некоторые землепользователи решили, что настало время освободиться от тяжелого и неприятного труда с навозом. Еще до революции схватились за новинку богатые землевладельцы, некоторые крестьянские общины. Покупали чилийскую селитру, фосфорную муку, калийную соль и видели, что урожаи прирастают.

В колхозно-совхозное время производство и потребление минеральных удобрений возросло. По этой причине навоз был с легкостью оттеснен на второй план. Его теперь вносят больше на огороды, а не в поле.

Это ошибка.

Вот уже в течение нескольких десятилетий пашня получает все меньше и меньше органики. Незаметно, но с удивительным постоянством истаивает запас гумуса, накопленный в почвах. Пашня без свежей органики становится плотней, она хуже удерживает воду, кислород. Биологические процессы в ней затухают. Исчезает даже тот изумительный запах, что издает спелая и теплая земля, набранная в горсть. Растениям на безгумусной почве явно недостает привычной пищи и воды. Растворы минеральных солей не восполняют нужду в природных биологических молекулах, из которых строит свое тело растение.

Следствием этого явилась все увеличивающаяся зависимость урожаев от капризов погоды. Участились засухи, неурожаи. Земля теряла былую силу. Она болела.

Не хочу бросить тень на наши научные учреждения. Биологи знали о происходящем. Об ошибочном пренебрежении к органике упоминал Докучаев. Ученые Почвенного института ВАСХНИЛ изучили процесс истощения почвы без органики и призвали к удобрению навозному, поскольку по навозу резко увеличивалась продуктивность и минеральных туков. Но их голоса не вызвали беспокойства. Минеральные удобрения выпускали во все большем количестве, все более сложные, вплоть до жидкого аммиака. А навоз… Он накапливался на задворках ферм, горы его росли за комплексами, гидросмыв привел к проблеме жидкого навоза, в таком виде он вообще неуправляем, его просто спускали в овраги, даже в реки. А на поля вывозили самую малость.

Все чаще случались неприятности. Так, на реке Томь прорвались из накопителя от свиноводческого комплекса почти сто тысяч кубометров стоков и отравили воду. Птицефабрики не знают, что делать с жидким птичьим пометом, и готовы зарывать в землю это ценнейшее удобрение. На Каттакурганском откормочном комплексе в Узбекистане накопилось более миллиона тонн навоза. Он угрожает целой округе… Из первейшего, самого ценного удобрения скотский навоз вдруг превратился в отравителя земли и атмосферы! А пашня стонала от истощения, она требовала органики. Ей подсовывали чуть не по тонне на гектар минералки. Не то… Совсем не то…

Полумеры не помогали. У нас не было механизмов, транспорта для вывозки навоза, тем более жидкого. Не было хороших разбрасывателей, и, конечно, не хватало людей на эту неприятную работу. Но что-то надо было делать!

Несколько лет назад во Всесоюзном НИИ органических удобрений ВАСХНИЛ его директор Петр Дмитриевич Попов и кандидат сельхознаук Александр Иванович Жуков положили перед собой на стол две почвенные карты России. Одну, составленную Докучаевым сто лет назад, другую — 1980 года, созданную при участии Почвенного института ВАСХНИЛ, Росгипрозема и других опытных учреждений. И сравнили запасы гумуса. Сто лет назад и теперь.

Было отчего побледнеть! Оказалось, что за это время количество гумуса в пахотном слое почвы повсюду уменьшилось на 20–45 процентов. Съели мы его с хлебом, картошкой, кашей, молоком и со всем прочим, чем живем-кормимся. Съели, поистратили, не восполнив и четверти изъятого. И выглядим уже не рачительными хозяевами, а хищниками на своей земле. Еще сто лет — и все? Бесплодие земли?!

Оказалось, что даже на мощных черноземах юга России и Украины ежегодно безвозвратно расходуется по 0,2–0,7 процента гумуса из тех 3–5 процентов, которые имеются сегодня в пахотном слое. В Нечерноземной зоне каждый год количество гумуса снижается на 0,1–0,3 процента, хотя до трети хозяйств имеет его в своих почвах всего 1,5–2,3 процента. Почвоведы считают, что на формирование нормального урожая в почвах зоны надо иметь не менее 2,5 процента гумуса. Это, конечно, приблизительные выкладки, в почве много неясных, не понятых нами процессов, но уже само приближение к опасному рубежу должно бы насторожить и земледельцев, и руководителей областей, агропромы, наконец.

Карты плодородия показали всю опасность работы в поле без отдачи этому полю взятых у нее питательных веществ. Критический рубеж приближается. Сотни и сотни хозяйств в Нечерноземье уже на подступах к бесплодию, а горы навоза так и лежат за скотными дворами или растекаются по оврагам. В Меленковском районе Владимирской области гумуса всего 1,3 процента. И соответствующие урожаи зерна в 6–8 центнеров с гектара. Отнимите два центнера затраченных при посеве семян, и останется то малое, что дает человеку гектар… Самые большие дозы минеральных удобрений здесь не помогут, а только углубят беду. Известкование не срабатывает, когда в почве нет органики, она инертна, минеральные соли промываются дождями и отравляют грунтовые воды и водоемы. Пользы от них мало.

Нарушив биологическое равновесие истощением главного звена в природе — почвы, мы вызываем цепь самых неожиданных разрушений в природном равновесии. Безнравственно не думать о будущем земли и надеяться, что планы и задания выполнятся сами по себе. Нет оправдания людям, которые доводят сельское хозяйство в отдельных областях до роковой черты. Считают, что это пройдет незамеченным? Но сегодня есть возможность точных анализов, положение с землей известно в агропромах, но мер к быстрому исправлению истощенных земель так и не принято.

А между тем есть все условия для скорого излечения больных земель. И лекарства поблизости. В колхозах и совхозах сегодня лежит примерно 1,6 миллиарда тонн навоза — столько его дают фермы и комплексы со скотом. Разделим эту гору добра на 225 миллионов гектаров пашни. Получится на каждый гектар 6–7 тонн навоза. Мало, конечно, но добро. Спасение пашни начнется и продолжится, если вывозить все накопленное. Но вывозится сегодня, по данным статистики, только 0,7–0,9 миллиарда тонн, чуть больше половины имеющегося, это всего три тонны на гектар, триста граммов навоза на квадратный метр пашни, смехотворная доза, гомеопатическая!

Безумие расточительства в том, что большая половина наличного навоза остается в оврагах, растекается по низинам, отравляет природу, тогда как поля жаждут удобрения.

Грохочут день и ночь заводы, размалывая и обогащая фосфориты; дымят удушливыми газами азотно-туковые комбинаты, вырабатывая аммофос и жидкий аммиак. Тащат составы минералки по областям, рассеивают туки и соли по полям. Зачем? Без навоза пашня — что сито, все проваливается вниз. В годовом приросте навоза, в этих 1,6 миллиарда тонн, содержится 12–15 миллионов тонн дарового азота, фосфора и калия, почти половина питательных веществ, вносимых сегодня в виде минеральных удобрений. Уже есть планы увеличения их выпуска к 1990 году до 31 миллиона тонн…

Мы встречаемся с абсолютно несносным, диким положением: тратим огромные деньги на создание искусственных солей и туков, возим их за тысячи километров и одновременно выбрасываем с навозом куда попало миллионы тонн даровых азота, фосфора и калия! И загрязняем без того уже сильно подержанную среду обитания.

Ученые Института органических удобрений обратили внимание на другой источник органики, способной увеличивать гумус в почвах. Это прежде всего солома. Сейчас она в малой степени идет на корм скоту, но корм-то из нее никудышный. А больше всего солома сжигается прямо на поле, чтобы скорей освободить это поле для осенней пахоты — зяби и под озимые. Огромные костры пылают от Ярославля до Кубани в августе — сентябре месяце! Подсчитано, что более ста миллионов тонн соломы ежегодно остается за комбайнами, которые, между прочим, имеют заводские устройства для резки ее и разбрасывания. Правда, не очень совершенные устройства.

Одна тонна соломы равна по органическому веществу 3,5 тонны навоза. Значит, при сжигании теряется до 350 миллионов тонн вещества для нового гумуса. Резаная солома хороша и для подстилки, дает навоз, удобный при транспортировке. В старину ее использовали именно так. Не пропадала!

Очень мало хозяйства используют для удобрения торфяную крошку. Торфонавоз гораздо удобней для внесения — не пропадает и капли навозной жижи. Компост — отличный создатель гумуса. В Нечерноземье сегодня можно использовать за год до 140 миллионов тонн торфа. Не берем и половины. Хлопотно, машин мало. А между тем в Белоруссии, где песчаные подзолы и где используют много торфа, имеют положительный баланс гумуса: почвы улучшаются!

Явная ошибка в планировании — это насыщение слабых почв зерновыми культурами. Зерно потеснило многолетние травы уже давно. Урожайность зерновых едва превышает 10 центнеров с гектара, а вред такого перекоса в плодосмене огромен. Клевера и люцерна облагораживают пашню, их надо сеять больше там, где хуже с гумусом, травы восстанавливают плодородие пашни скорей, чем другие формы лечения земли. Но практически их сеют в Нечерноземье на площади менее 3 миллионов гектаров. Это 1,5 процента пашни в стране. Вспомним: трава оставляет в почве до 80 процентов массы от веса всего растения. И накапливает азот. И улучшает физическое состояние почвы.

Даже исконно мясо-молочные области — Вологодская, Ярославская, Костромская, Калининская, Владимирская, вообще Нечерноземье — имеют зерновые культуры на 45–55 процентах пашни. Таков план агропрома по зерну. Вал нужен…

Небрежение к органике даже у специалистов привело к явному перекосу в мышлении; одолело желание идти по легчайшему пути в земледелии — брать из земли, пока она отзывается, иначе говоря, нещадно эксплуатировать пашню на износ. Возникли труднопоправимые изменения в природе больших регионов страны, прежде всего уменьшилось плодородие земли.

С цифрами и фактами на руках директор Всесоюзного института органических удобрений ВАСХНИЛ П. Д. Попов много раз убеждал Владимирский агропром ввести в самом тяжелом районе — Судогодском — научно обоснованную систему земледелия, в частности уменьшить на тысячу гектаров зерновые и заменить их клеверами. Ровно год решалась проблема, хотя очевидность перемен была, как говорится, на ладони: истощенные пашни Мещеры дают всего 6–8 центнеров зерна с гектара, этот же гектар дает 30 центнеров сена, равный 15 центнерам кормовых единиц, — в два раза больше, чем их в зерне. Наконец просьба была удовлетворена. Но это в одном районе! А таких по области — половина.

Так что пока особых перемен к лучшему нет.

А между тем за последние 15–20 лет содержание гумуса понизилось в Нечерноземье с 1,7 до 1,5 процента — до грани бесплодия, в Предкавказье с 3,4 до 3,2 процента. А вывозка навоза по РСФСР так и остается на уровне 3,8 тонны на гектар. Это в 1,6 раза меньше такого же показателя в мировом земледелии и всего третья часть органических удобрений, вносимых странами Европы на гектар.

Потеря гумуса в почве на 0,4 процента, по данным Всесоюзного института органических удобрений, оборачивается для страны недобором урожая зерна в 50 миллионов тонн. Утрата одной десятой доли процента гумуса снижает урожайность зерна на 0,5–1,0 центнера.

Естественно, что повсеместное накопление гумуса на те же 0,4 процента (это 240 тонн навоза на гектар) приведет к получению дополнительных 50 миллионов тонн зерна. Как раз столько нам не хватает в последнее десятилетие до намеченной цифры в 250 миллионов тонн зерна в год.

Это, так сказать, возможности, если земледельцы станут вывозить весь навоз в поле, запахивать резаную солому на месте.

Но будем реалистами. Пока что мы теряем, а не наращиваем гумус. Даже в Московской области, где ежегодно вносят на гектар по 400–600 килограммов минеральных удобрений и трижды известковали все пашни, но не вносили и третьей части запланированных органических удобрений, почти 40 процентов пашни продолжает терять плодородие: гумуса здесь от 2,1 до 2,5 процента, что сказалось на урожайности зерна: она снизилась с 23 центнеров в 1971–1975 гг. до 21 центнера в 1981–1985 гг. Не прирастает урожайность картофеля и овощей.

Из пятнадцати союзных республик лишь в четырех (Белоруссия, Эстония, Латвия. Литва) гумус в почвах стабилизировался на уровне в 1,8 процента или выше. В остальных одиннадцати республиках продолжается потеря гумуса — 0,4 процента за 25 лет. Причем в Узбекистане и Туркмении эти потери выросли. Сильно заметны потери гумуса на Украине, в Армении, Узбекистане и Туркмении. В самой обширной Российской Федерации потеря гумуса составляет 0,1 процента в год.

Если эти потери не остановить — что же будет с нашими почвами к началу третьего тысячелетия?..

Диагноз учеными поставлен. И лечение назначено. Но навоз все так же в оврагах и в балках, а не на поле. Явление это не просто опасное — за ним стоит нехватка продовольствия. И виноваты мы все — и ученые, и машиностроители, как всегда не построившие машин для органических удобрений, и плановики — едва ли не на первом месте, поскольку они меньше всего считались с возможностями пашни при севооборотах. Сказывается и уход крестьян из деревень. А ведь только разумное пользование землей, при севооборотах, дает возможность получать оптимальное количество зерна, картофеля, кормов. Планы «сверху» и без учета плодосмена в землепользовании устраивают чехарду на полях, отчего урожайность того же зерна, трижды посеянного по зерну, падает чуть не вдвое.

Плановое хозяйство строится, как дом, снизу, с фундамента, которым в земледелии является севооборот. План по району, области и выше есть слагаемое всех возможностей пашни и урожайности культуры в рамках севооборота. С этой истины и надо начинать.

6

Возрождение почвенного плодородия, этой основы всестороннего благополучия страны, связано с образом мышления земледельца, с его добрым или равнодушным отношением к пашне и работе на ней. Здесь чувство хозяина на первом месте, поскольку успех в землепользовании — дело не одного года, а долгого времени. Вложенный труд, мастерство дают знать после того, как на ладонях не раз сойдут старые мозоли.

Человеку надо опять привыкать к земле, полюбить ее. Работа без любви к делу не приносит добра. В этом мы можем убедиться на сотнях примеров.

В каждой области, районе сегодня имеются колхозы и совхозы, прямо-таки выделяющиеся своим добросовестным отношением к земле. Это, как правило, и самые богатые хозяйства. Если они в чем и нуждаются, то лишь в налаженном партнерстве с поставщиками машин, горючего, удобрений, материалов для строительства, ну и, наверное, в новых сортах, в новых породах скота. Завоевав себе авторитет, такие хозяйства могут позволить себе критически отнестись к разного рода опеке со стороны. Они знают сами, как совершенствовать свою землю, и делают это с заглядом на многие годы. Подобное чувство неистребимо присутствует в душе каждого настоящего крестьянина. Это — наше национальное богатство, родники благополучия.

Таких коллективов сегодня больше всего в Прибалтике. Там благополучнее с пашней и лугами, плодородие их особенного беспокойства не вызывает. Баланс гумуса в республиках положительный, ежегодно на гектар пашни вносят по 12–16 тонн навоза, в севооборотах много клеверов.

Слегка прирастает гумус в почвах Белоруссии, где органика по 20 тонн на гектар — прием обязательный. И севообороты неколебимы.

Такие хозяйства, где не утрачено доброе отношение к земле, могут спокойно заниматься дальнейшим наращиванием продуктивности, не опасаясь потерять достигнутый уровень плодородия.

В последние годы средства массовой информации очень упорно и настойчиво твердят об интенсивной технологии. Приводят примеры быстрого роста урожаев, созданных такой технологией. Но сообщения эти строятся как-то упрощенно, словно любое хозяйство, стоит только ему захотеть эту технологию, сейчас же и подымет урожаи. На деле, все сложнее. Большой урожай требует и большого количества пищи, которую дает земля. Пища эта создается гумусом. Значит, растрата гумуса увеличивается, а если его мало, то полив, загущенный посев, увеличение дозы минеральных удобрений вытащат и этот малый гумус, окончательно истощив бедную пашню. И на следующие годы хозяйство почувствует это по сниженному урожаю.

Значит, при такого рода рекомендациях надо говорить о непременном увеличении органики на интенсивные гектары, об увеличении органического начала в почве, о больших дозах удобрения почвы для воссоздания гумуса. Без заботы о пашне интенсификация как технология обратится в средство обкрадывания пашни, еще одной формой экстенсивного землепользования. Интенсивная технология без наращивания гумуса в пашнях есть технократический прием обкрадывания земли, сиюминутное благо за счет будущего.

Но вернемся к социальной проблеме, с которой мы начали разговор в этой главе.

Благоустроенных хозяйств и подрядных звеньев, как в Прибалтике, по стране пока немного. Телевидение, как нам кажется, хорошо делает, показывая передовые хозяйства и звенья. И не показывает хозяйства, где дела продолжают идти плохо. Вольно или невольно у зрителей и слушателей создается впечатление всеобщего благополучия на селе. А жизнь под боком у нас другая. Продуктов в магазинах все еще мало, они некачественны, на рынках дороги, не по карману.

Подавляющее количество хозяйств в стране работают по-прежнему плохо, тому есть объективные причины. Самое страшное — это утрата своеобразного земледельческого характера, когда делу — время, потехе — час. Всюду остро недостает толковых и трудолюбивых людей с чувством личной ответственности за землю и урожай, с верой в оплату по труду. И нехватка самого необходимого для жизни — жилья, школ, детских садов, больниц, дорог, особенно дорог! Понятное дело, работа на земле и на фермах была и остается тяжелой работой, летом — от восхода и дотемна, относительный отдых лишь зимой, а мы дразним колхозника восьмичасовым рабочим днем и пятидневной неделей, отпусками в сезон сенокоса и жатвы для горожан. Вот и тянутся из деревень в города. По закону сообщающихся сосудов.

А страдают пашня, луг, где некому работать, где стоят машины, где в овраги течет навоз — великое богатство для поля.

Пока есть только один верный, хотя и нелегкий, способ возвратить крестьянское мировоззрение, разрушенное еще в тридцатые годы и разрушающееся даже сегодня: сделать колхозные и совхозные семьи полноправными хозяевами основного средства производства — земли и скота, арендованных у слабых, безнадежных хозяйств. В слово «полноправный» вкладывается понятие такого хозяина, который сам распоряжается той частью продуктов, что остается после сдачи государству подоходного налога за землю, за машины, услуги и материалы. Вот тогда, возможно, «взыграет ретивое». Ведь чтобы создать для себя и семьи комфортные условия жизни, надо поработать до пота, суметь расплатиться и самому иметь вдосталь всего необходимого. Продать лишнее зерно, корма, все другое, что заработано, можно через колхоз-матку, которая его снабжает и опекает. Иначе говоря, через посредника.

Чувство хозяина в семейном подрядном звене будет возрастать тем скорее, чем удачнее сложится и первый, и второй год. Пусть первые пять лет арендная плата не будет высокой, пусть больше труда затратит человек на создание плодородной земли, которая потом окупит все с лихвой. И за навоз тогда не будет нужды беспокоиться — весь пойдет в поле. Уже теперь в колхозе «Серп и молот» в Татарии фермы продают подрядному звену навоз по полтора рубля за тонну. Прибавка урожая зерна от тонны на три центнера. Звенья уплатили за навоз 9 тысяч рублей, а зерна собрали на 45 тысяч!

Пока настоящих хозяев в звеньях до обидного мало, хотя препоны на этом пути почти все убраны. Мало звеньев в Нечерноземье, где природное землеустройство — небольшие обособленные севообороты, небольшие деревеньки, правда, многие уже пустующие, ждут не дождутся хозяев, способных вдохнуть в одичавшую землю новую жизнь и плодородие — мать всякого добра.

Настораживает подмена подлинного хозяйственного подряда каким-то гибридом из хозяина и наемного рабочего. Создают звенья, но продолжают командовать ими, держат на голодном пайке, когда речь заходит о машинах, горючем, удобрениях, придумывают сложнейшие способы расчетов за все созданное, не помогают строить жилье, забывают о дорогах.

Странно выглядят звенья возле коров, бычков. Семья взялась обслуживать ферму. Но корма выращивает не звено, а колхоз, за лугом ухаживает кто-то третий. Неизвестно, кто и как управляется с навозом. Вроде бы звено, но оно только выталкивает навоз за стены, словно это не ценность, значение которого для земли очень велико, даже первозначно. В таком звене возникнет трещина в самом уязвимом месте: навоз не попадет на поле или луг, они не родят без навоза достаточного количества кормов, а скотина и в новых условиях окажется такой же голодной, как и до подряда.

Разделение скотоводства и земледелия в лесной зоне страны противоестественно. Где в почвах мало гумуса, такое разделение противоречит природным законам накопления плодородия. При новой форме крестьянского труда это единство должно укрепиться. Корова дает молоко, если есть хорошее сено. Бычки и свиньи дают привес, если есть трава и зерно. Все корма создаются на пашне и лугах, они отдают на создание урожая часть своего плодородия. Навоз от животных есть главный восстановитель плодородия, он позволяет собирать высокие урожаи кормов. Таков цельный природный мир землепользования.

Если создано подрядное звено, то оно должно получить и скотный двор, и пашню с лугом. Это подряд уже не на одну семью — одна не справится. Тут нужен коллективный подряд для пяти — десяти семей, для малой деревни, которые еще недавно ладно и спокойно работали, пока их не стали разрушать — по причине неперспективности.

Вся история крестьянской России показывает, что связка земли и скотины в деревнях, где дружно работали семьи на общественных лугах и на земле своего надела, жизнедеятельна и плодотворна, когда есть посредник — торговая организация.

Десятки тысяч малых деревень в Нечерноземье продержались на Руси со времен Ивана Калиты и до тридцатых годов нашего столетия. И создали неплохие земли, поскольку связка человека и земли оставалась плодотворной. Хорошее это слово — плодотворная: плоды родить — творить.

Новые звенья должны получать землю в аренду не менее чем на двадцать или на пятьдесят лет. Тогда, заботясь о внуках и детях своих, будут неустанно заботиться о плодородии земли, о породном скоте, чтобы не поминали их потомки плохим словом или укором.

Возможны, конечно, и другие варианты. Не будет лишним внимательное изучение опыта прибалтийских, сибирских, может быть, венгерских подрядных звеньев. С честным, тактичным отношением к новому порядку землепользования связана у нас не только продуктивность земли вот в этом, сегодняшнем году, но и вообще улучшение пашни и луга в предвидимом будущем.

Поиск настоящего хозяина для земли, заботливого и честного крестьянина — дело для решения Продовольственной программы обнадеживающее. На первый план, как и положено, выходит отбор талантливых земледельцев, которым надо создать все условия для работы и для обеспеченной жизни, конечно.

На этих людей возлагается забота о главном национальном богатстве страны — о почвах. И, конечно, труды по сохранности на веки вечные всей среды обитания для человечества.

7

Сидим с Петром Дмитриевичем Поповым в его директорском кабинете, разговариваем о делах Всесоюзного научно-исследовательского института органических удобрений, со дня рождения которого пошел восьмой годок. Посматриваем на дверь: ждем двух товарищей, чтобы с ними ехать и смотреть институтские земли и созревшие нивы на этих землях.

Не в первый раз, между прочим, поедем. Уже дважды мне пришлось бывать на опытном хозяйстве института. И каждый раз отмечал какие-то живительные перемены. Все такой же пейзаж перед глазами — леса по сторонам, луга по низинам, небольшие пашни среди лугов и лесов; все такое же не очень яркое небо. Но на пашнях удивительно видеть густые, чуть поникшие нивы, рослую кукурузу, чистые клевера. Они-то и придавали природной картине некую удивительную особенность, обжитость, что ли.

Место это выбрано для института прицельно — на самых что ни на есть бросовых, вернее запущенных, землях: владейте и богатейте, товарищи ученые! Но для них, понимающих красоту земли как первую необходимость для нормальной жизни, очарование пейзажа перед глазами затушевало и бедность земли и запущенность — явления временные, если приложить труд и разумение.

Теперь мы смотрим из окон кабинета на западную сторону и видим кудрявую зелень, столпившуюся возле прудов. За прудами вдаль уходит просторное сосновое редколесье, а в нем прямая прорезь хорошей асфальтовой дороги из Мурома во Владимир, до которого два десятка километров. Далеко за лесом по всему горизонту возвышается голубоватый от дали и летнего воздуха серый бугор, застроенный белыми корпусами жилых кварталов с притягательной центральной формой — старинным Успенским собором. Он много выше всех строений в городе, отсюда, из далека, кажется не созданием рук человеческих, а видением чуда, сотканного из белизны, золота и голубых куполов с сияющими крестами в светозарном солнечном освещении.

Судогодский подъем, где обосновался институт, когда-то дал приют двум деревенькам, от них еще осталось несколько изб. Названия у них были прозаические, скучные — Бараки и Вяткино, они немного возвышались над лесной низиной, по которой у самого владимирского бугра протекает река Клязьма. Она-то и отделяет высокое левобережное ополье от Мещеры, низинной стороны Владимирской области, от лесной, песчаной, торфяной, болотистой, комариной, травяной, черничной и еще бог знает какой, где тоже селились и поныне живут и кормятся люди, распахавшие здешние белесые земли и с удовольствием ступившие на прекрасные луга, где можно кормиться стадам коров и бычков.

Теперь тут первый в Мещере институтский городок, почти тысяча жителей, веселые современные дома в один, два, три и даже четыре этажа, улицы, огороды-садики с цветами, ягодами, картошкой, пленочными тепличками, довольно уютный городок, где солидно стоит большеоконное здание института, где новенькая школа, по городскому проекту построенная, магазин и все другое, что нужно людям. Есть еще светлый деревянный дом над прудом, по-старому все еще называемый сельсоветом, хотя он уже поселковый Совет, такой опрятный дом, где решаются житейские дела.

Дальше за городком по волнистым полям вниз-вверх уходят просторные земли, они спадают к еще одной балке, уже перепруженной. Там блестит вода третьего пруда, затененного ветлами. По берегу его тянется рядок старых изб, выкрашенных все, как одна, почему-то в голубое, а через улицу, в бурьянах и с печально склоненным православным крестом над ржавым пятиглавьем, над любовно выложенным когда-то верхом с арками, пилястрами, шатрами, над разрушенной оградой с заросшим крапивой древним кладбищем стоит церковка, похоже XVII века, такая тихая старушка из российского прошлого. До этого места руки мастеров еще не дошли. Но подумывают, подумывают воскресить. Все-таки старина, память наша. Да и деды-прадеды под холмиками с крестами…

Явились, наконец, нужные нам люди, они вошли друг за другом, один коренастый и плечистый, с крестьянским открытым лицом, смелым «володимирским» взглядом; другой повыше, потоньше костью и помоложе, посветлей головой, глазами, в джинсах и кедах, по-модному. Поздоровались за руку. Попов показал на стулья, оба остались стоять, видать, уже при входе нацелились на короткий разговор. Дела, дела…

— Ну, что там? — спросил Попов у Виктора Ивановича Королева, директора опытного хозяйства, того, что постарше и посмелей видом.

— А что? — Королев вскинул голову. — Все на месте, земля, фермы, другое-прочее.

— Я про кормораздатчик. Опробовали в коровнике?

— Там доделывают кое-что… Часа на два работы.

— Ах, Королев, Королев! Знаем мы эти два часа. Сейчас поедем, разберемся.

— Мы туда и направлялись, а нас сюда завернули.

Главный агроном опытного хозяйства Борис Михайлович Маринин переступил с ноги на ногу. Сказал негромко:

— Получится тот кормораздатчик, — и кивнул, подтверждая, что получится.

А Попов пояснил уже для меня, несведущего:

— Мы тут одну заводскую машину приспосабливаем для разброски подстилочного торфа на фермах. Рук на это дело не хватает.

— У нас только крупного рогатого скота тысяча семьсот голов, — ввернул Королев.

— Не рогатыми головами сыт человек. Ты молоком похвастайся, — тотчас ответил Попов.

— В этом году перевалим через три тысячи от коровы. Есть такая перспектива. — И посмотрел на агронома, чтобы подтвердил.

— Будет, — сказал Маринич. — Викоовсянка хорошо помогает. Спелого зерна в вике почти по шестнадцать центнеров с гектара. Да и сама масса…

— У Ивана Григорьевича Бугая, говорят, центнеров по двадцать той вики с гектара. Несправедливо забытая культура. На камнях растет.

— Это мы про совхоз «Пионер», — пояснил директор. — Там хозяином кандидат наук, мы его с плачем отдали из института. Большой совхоз. Надо было подымать. Лежал… Сколько там земли?

— Семнадцать тысяч, — быстро сказал Королев. — И двадцать шесть деревень. Почти треть района. И отряд плодородия бессменно в работе. Это двадцать — двадцать две тысячи тонн компостов в год. На тысячу сто гектаров. Делится ровно…

Королев вскинул голову и сказал, посветлев:

— Вы на наш люпин поезжайте. Весь продисковали, уже запахиваем. Вот где органики!

— У нас есть такие поля, где голый песок, — добавил Маринич. — По песку сидераты посеяли — люпин, значит. Дождило часто, он густо поднялся. Зерно взяли, теперь стебли запахиваем. Много органики. Года через два-три образуется хорошая пашня.

— А что с соломой колосовых? — спросил я, вспомнив, как горячо Попов ратовал за измельчение соломы комбайнами при уборке, чтобы тут же ее запахать.

— Пока заделываем на полутораста гектарах. Во всех базовых наших хозяйствах будут запахивать резку, всего около семи тысяч тонн. По Владимирской области избыточной соломы — больше двухсот тысяч тонн. Ее сжигают перед зяблевой пахотой. Так вот, если измельчить и запахать, это полмиллиарда тонн органики!

Когда Королев и Маринич вышли, Попов не без гордости сказал:

— Мыслящие мужички! Все догмы проверят, а в дело примут, когда убедятся лично. На днях спор был о севооборотах. Считают, что применяться должны по обстоятельствам, с учетом почвенных особенностей и погоды. У нас, как по всей Мещере, лоскутные поля. Не в том смысле, что мелкие, рваные, а сложные по природе своей. То песок, то глиняные «тарелки» на треть метра — песок, а глубже — глина, как цементный подпол. Дождь прошел — вода неделю на поле стоит. Не просачивается через глину. Клевера вымокают. Картошка выстуживается. Вот и смотри, где, что и когда сеять. Озимые мы сеем как страховой фонд, если что с яровыми. И наоборот. Маринич уже приспособился. И Королев понимает. Осваивают плодосмен на ходу. Но главное внимание — органике. Пока нет гумуса, все другое — решено.

— А что с урожаями?

— Судогодский район самый, пожалуй, бедный почвами. Тут радовались урожаю зерна в восемь — десять центнеров с гектара, девяти-десяти тоннам картошки. Правда, было несколько годов, отличных по погоде, тогда немного подымались. Наше опытное поле на таких же землях. Урожайность идет вверх, от десяти — тринадцати центнеров поднялись до восемнадцати, потом до двадцати шести центнеров. В этом году еще выше, пока не могу сказать, не все убрали. Картошка дает по восемнадцать — двадцать две тонны. Травы отличные, полностью обеспечиваем свои фермы кормами, и молоко приличное, к трем тысячам от коровы. Все хорошее от прибавки плодородия, от гумуса, который облагораживает истощенные поля. У кого из наших работников есть крестьянская жилка, тот понимает с полуслова; вот в отряде плодородия мужики один к одному. Азарт умного труда: видят, как на глазах новая почва образуется их руками. Нелегкими трудами! Когда мы заявились, тут в пашне было девять десятых процента гумуса — следы, не больше. А сегодня уже около двух процентов, будем вытягивать до трех-четырех. Сам высокий урожай способствует наращиванию гумуса.

Мы поднялись и вышли.

Голубое небо, которое так обрадовало всех с утра, уже затянулось серым, но подувал ветерок, и на дождь что-то не походило. Везде шла работа, в поле зрения попадало сразу по три-четыре агрегата. Докашивали овес и ячмень, вдоль дороги стоял готовый под косу клин колосовых, нива настолько густая и колосистая, что выглядела центнеров на тридцать. И картошка, судя по сильной, зеленой ботве, наверное, даст все двести центнеров. Удивляла двухметровым ростом и многими початками кукуруза. Не вызреет, конечно, но гектар даст тонн по двадцать силосной массы.

Земля под зеленью, подсушенная ветерком, приобрела устойчиво темный цвет. Так выглядит только богатая органикой пашня. Облагороженная травами и большой дозой торфонавоза, она будет хорошо родить много лет.

Тепло смотрелась эта славная земля на бедной Мещере, не верилось уже ни в голые пески, ни в глинистые подпочвы, которые бесконечно много лет огорчали земледельцев до такой степени, что уходили они с этих мест куда глаза глядят.

На опушке леса, где стояли корпуса молочных ферм, гудели моторы, слышались команды, звенело железо. Именно здесь и начиналось создание почвенного плодородия.

Испокон веков земледельцы едва ли не во всем мире рассчитывали на скотский навоз как на главного восстановителя почвенного богатства. Держали коров, лошадей, овец, всю зиму бросали им под ноги солому и траву, к весне складывали навоз в кучи, он согревался и перепревал, в нем теряли всхожесть семена сорных трав, терялось и все вредное, что могло заразить почву. Перепревший навоз везли на пашню и запахивали. Никаких особых проблем не возникало, просто труд, тяжелый, конечно, труд, но русская деревня никогда тяжелого труда не боялась.

Проблемы возникли уже в крупных хозяйствах. Известно, чем больше ферма, тем трудней управляться с навозом. Сто коров — еще ничего. Вытаскивать навоз можно. А вот четыреста, а то и тысяча голов — тут много трудней. Как подстилку раскинешь в этом ангаре, как вытаскивать навоз? Еще больше проблем в комплексах, где додумались смывать навоз водой. Вонючей жижи получалось в десять раз больше, чем подстилочного навоза. На чем возить, как вносить? Вот и стал навоз оседать вокруг фермы, комплекса, до полей доходил далеко не весь.

Ошибка, непродуманность. И возникла «проблема навоза». Все, что ныне делается для разрешения этой «проблемы», есть не что иное, как попытка исправления собственных ошибок, невежества, командования сверху, откуда мало чего видно. Прямо скажем: не очень это благодарное дело — сперва глупость творить, потом эту глупость исправлять. Но куда же денешься? Вот и Всесоюзный институт органики пришлось создавать, и десятки других научных и производственных учреждений, подсчитывать урожаи и проценты гумуса в почвах. А тем временем навоз все накапливается возле комплексов, становится не просто помехой, а существенной угрозой среде обитания, отравителем воды и земли.

Такого еще не было в истории нашего земледелия, безотходного по своей направленности.

И люди вынуждены об этом говорить, заботиться, писать. Исправлять ошибки, как это делают в Институте органических удобрений.

…В больших скотных дворах, на 200 коров каждый, гудели машины. Механики переделывали заводского изготовления раздатчик кормов КТУ-10-А для разбрасывания торфяной подстилки. Приделали сбоку роторный барабан, и МТЗ потащил большой кузов вдоль кормушек — на диво коровам. Барабан сработал, торф полетел через кормушки под ноги животным. Но к поилкам пришлось приделывать резиновые экраны, чтобы подстилка не попадала в воду.

Еще раньше занялись совершенствованием буртоукладчика РОУ-6; он забирал навоз из накопителей, вез чуть дальше и укладывал его послойно в бурт по тысяче и более тонн, где навоз перепревал. Это важно: ведь в тонне свежего навоза до двух миллионов семян сорных трав, они гибнут при высокой температуре. Но и сверху бурты зарастают щеткой из лебеды, осота, сурепки, которые осеменяются. Нашли способ избавления: рассеивают на каждый метр поверхности бурта килограмм аммиачной селитры, сорняки гибнут, а бурт обогащается азотом.

Сколько же труда с этим «неуправляемым навозом» придумали мы сами для себя! И погрузчики институт доделывает, и смесители, и разбрасыватели жидкого навоза, которого по одной области у них бездна! Клязьма уже объявлена непитьевой рекой, во Владимир тянут водопровод из лесной реки Судогды… Главный инженер института Александр Андреевич Егоров, человек опытный, знающий, и тот теряется временами.

— Где ваше опытное производство? — спрашиваю его.

Вздыхает, показывает в сторону Москвы:

— Планируют…

— Ваш институт не только научно-исследовательский, но и проектно-технологический, у него должен быть свой маленький завод или экспериментальные мастерские? Где они?

— Увы. Чего нет, того нет.

— А станки?

— Во Владимире, в Москве.

И все же в институте немало сделано с механизмами, технологией. В подопечных институту совхозах и колхозах стали лучше управляться с землей.

Показательны дела в совхозе «Пионер».

Это огромный совхоз, 50 километров от межи до межи, он дает более 30 процентов продукции Судогодского района. Директором в нем бывший заместитель Попова — Иван Григорьевич Бугай. Человек смелый и решительный, он начал с земли, за год здесь вносят по 120 тысяч тонн торфонавоза, на гектар попадает по 20 тонн. Крестьянин и ученый, директор понимает, что никакие перемены без хорошей пашни и луга не принесут успеха. Заслуга его и в создании хорошего жилья. Много домов-коттеджей построил совхоз в Судогде и по деревням для механизаторов и животноводов.

К сожалению, большинство совхозных деревень — Бережки, Райкова, Дворушнево, Травинино, Овсяниково, Марисин ложок, Попково, — добрая половина из 26 деревень совхоза, или вовсе обезлюдели, или остались со старыми людьми. Немало сил и времени потребуется Ивану Григорьевичу, чтобы вдохнуть жизнь в эти человеческие гнезда, сделать плодородными ослабевшие пашни и луга. Под рукой директора 17 тысяч гектаров!

В эти летние дни красиво здесь, вольно, зелено. Чистая трава на лугах, живописные леса-перелески, деревни обязательно по бугоркам — все со столетними ветлами, липами, вязами. Много лугов, прозрачная река, озера. А рядом ослабевшая от многолетнего истощения, от бесхозности пашня, из которой брали и брали добро, но ничего не возвращали.

Хорошо, что есть ощущение начавшихся перемен. С этим ощущением и живут люди в деревнях, приветствуют подряд, когда земля будет в руках того, кто ее обрабатывает. И уже не один директор, а сами они станут хранить силу земли, поскольку эта сила переходит и в земледельца, придавая ему уверенность в нормальной, несуетной жизни.

Но чтобы нелегкая судьба наших пашен и лугов затронула за живое миллионы людей, живущих по деревням-селам, нужна не только агитация — нужны общегосударственные меры, и прежде всего подрядная форма труда, при которой земля навсегда переходит к тем, кто ее обрабатывает. Нужен нэп в ленинском его понимании. И всемерная помощь земледельцам, постройка деревень, дорог к ним, реальные деньги за хозяйские дела, обернувшиеся высоким и устойчивым урожаем. Нужно развитое скотоводство.

Пока же мы больше проводим дискуссий, только говорим о переходе к новым формам работы с землей и на земле. А тем временем продолжается исход людской из деревень в города; все меньше остается на пашне и лугах той силы, которая способна вернуть земле плодородие. «И сегодня в стране, — как сказал вице-президент ВАСХНИЛ А. Н. Никонов, — уже 152 миллиона гектаров эродированных и эрозионно опасных земель».

Продолжается скорое, страшное разрушение среды обитания в самом уязвимом для жизни месте, разрушение почв — создателей пищи для человека и животных, сферы активнейшей биологической деятельности, где происходят главные процессы появления живого из неживого.

И это в стране, где В. И. Вернадский завершал свой многолетний труд о биосфере и ноосфере; где В. В. Докучаев дал человечеству новую науку — почвоведение, а Н. И. Вавилов установил Закон гомологических рядов в наследственной изменчивости организмов, упорядочив теорию и практику селекции новых сортов.

Слепы мы, что ли?..

Обладатели самой обширной площади пахотных земель и лучших в мире почв — черноземов, мы безоглядно растрачивали это богатство природы, не возвращая и половины органического вещества, которое уходит с урожаями. Мы даже не имеем в стране единой службы землепользования и защиты земли, почти не готовим специалистов-почвоведов, согласились с отходом огромной армии мелиораторов от их главного дела, на которое им выделили миллиарды рублей, — на сохранение в почве по крайней мере устойчивого равновесия в приходе и расходе гумуса на каждой пяди земли.

Равновесие это давно и сильно нарушено. Экологическая опасность исчезновения почв — вот она, рядом.

Посмотрим же в глаза этой опасности. И отыщем в обществе разумных землепользователей, а в обществе и среди деятельных ученых — руководящую силу для восстановления плодородия на истощенной земле.

Удастся это — и общество вздохнет спокойно, получит огромное облегчение для деятельности во всех других областях жизни.

«Все зачинает земля…» — пророчески изрекал Тит Лукреций, вглядываясь через два тысячелетия в наше время.