10

Я прихвастнул, сказав, что в том апрельском письме «уловил всю низость» псевдобратишки на капитанском мостике. Не всю, не всю! Среди прочих есть у меня копия еще одного каинова письма Вишневского тогдашнему Авелю Кузьмичу. Оно писано было годом раньше — в 46-м. И если в уже цитированном он самовлюбленно пометил над датой — «7 часов вечера», то в этом столь же самовлюбленно пометил «Утро». У меня есть его письма ко мне и к Тусе Разумовской с пометками не только часов, но и минут написания. Он воображал свою жизнь эпохально значимой, а будущую биографию — научно-дотошной. И заранее помогал историкам: «Вот как гениально выражался я в 4 часа пополудни, а уж по утрам — читайте, изучайте, комментируйте!» Но жена его, Софья Касьяновна Вишневецкая, недаром после смерти Вишневского упрашивала Толю вернуть ей оригиналы писем ВВ: она понимала, как дурно будет выглядеть в этой переписке ее супруг, и хотела уничтожить, как нынче выражаются, «компромат». Толя и Маша были доказательно в этом убеждены.

Думаю, Борис Леонидович не знал о тех эпистолярных событиях за его спиной.

26. VI. 46

Утро.

Ан. Тарасенкову

…Ты в полемическом задоре готов опрокинуть всю советскую критику и библиографию по Пастернаку и объявить его великим советским поэтом, забыв совсем, что значит в народном, боевом, партийном плане слово «великий»… Случай превращения марксистского критика в апологета аполитичного, стихийного, мечущегося поэта.

…Кстати, в дни бегства из Москвы Пастернак говорил Соф. Касьяновне: «Как я рад, что у меня сохранились письма из Германии…» (подчеркивание Вишневского. — Д. Д.). Деталь, которую ты не смеешь пропустить (в литературном портрете Пастернака. — Д. Д.). Я довожу ее до тебя открыто, официально. О «великом» — полезно знать побольше.

…Я не продолжаю. Просто утром, встав, набросал тебе эти неск. слов предупреждения и совета.

Вс. Вишневский

Вот теперь его низость, кажется, улавливается вся! «Кстати» и «официально» доводится до сведения критика — автора требуемой статьи против Пастернака — дурацки предположительное, но зловеще-доносительское: Пастернак ждал прихода гитлеровцев в октябре 41-го — «в дни бегства из Москвы»… Это писалось черным по белому писательской рукой и уже после войны! «О «великом» — полезно знать побольше». Полезно. Побольше.

Моя рука противится моей воле: не хочет настукивать черным по белому этот стукаческий сволочизм. «Стукаческий» — не оговорка и не излишество отвращения: не только Тарасенкову, но и мне, внештатному знаменцу, стало тогда известно от весьма ответственного аппаратного деятеля (Александра Михайловича Еголина), что ВВ посылает в ЦК копии своих личных («Дорогой Толя!») редакторских писем!.. Трудно ли понять Тарасенкова, что свой немедленный ответ на то утреннее письмо самолюбующегося шефа он датировал в его же стиле — с указанием времени суток, хотя обычно никогда этого не делал: надо было зафиксировать незамедлительность отклика на политическую инсинуацию:

26 июня 46

Вечер.

Вс. Вишневскому

…Разговор с Софьей Касьяновной. Я не могу его принять.

Пастернак говорит очень сложно… Софья Касьяновна могла его не точно понять, перепутать, позабыть (разговор имел место 5 лет назад). Скорее всего, Пастернак разумел письма к нему от Рильке, крупнейшего немецкого поэта, умершего в 1926 г. Знаю, как Пастернак вел себя в дни бомбовых атак на Москву, он героически тушил немецкие «зажигалки», работал на крышах ночами как член команды МПВО. Я категорически отметаю приклеивание Пастернаку каких-то пронемецких разговоров. Этого не могло быть и не было. Я в это не верю и никогда не поверю. (Разрядка Толи. — Д. Д.)

…Сними твое письмо ко мне от утра 26 июня с. г.

Давай весь наш спор начинать на новой, подлинно творческой основе…

Ан. Тарасенков

Не знаю, «снял» ли Вишневский свое постыдное письмо. Не помню разговора об этом. Но помню, как почти год агонизировали их отношения, пока в конце апреля 47-го не кончились уходом Тарасенкова из журнала. Чертов случай привел меня накануне в их спаренный кабинет на улице Станиславского, где в трамвайной тесноте и всеслышимости работала редакция «Знамени». Они расставались громко. ВВ «в последний раз» требовал покорности от Авеля по куче разных пунктов. Пастернак был лишь заглавным. Нет, не только заглавным, но и решающим. Увидев меня на пороге, Всеволод Витальевич вдруг прервал свое обычное морганье: его осенила оргидея! Тарасенкову комиссарским тоном предлагалось, раз уж он сам отказывался от этой высокой чести, вывести вместо себя на огневой рубеж партийного разгрома Пастернака меня, как «критика-фронтовика». Доведенный почти до сердечного приступа, глотающий воду Толя прокричал что-то вроде: «Вот он, Д., сам и выводи!» Вишневскому не пришлось «выводить» — я увильнул от высокой чести с мгновенной ловкостью, без героических слов: не задумываясь, соврал, что мне уже заказана статья о БЛ другой редакцией, а зато я смогу осчастливить «Знамя» через месяц большим сочинением о Симонове…