Среднеазиатская тоска

Кадровая ситуация в среднеазиатских «органах» была непростой. По доброй воле в опасный, отсталый и чересчур жаркий регион мало кто ехал, поэтому заметная часть оперсостава состояла из штрафников. В конце мая 1925 г. Дзержинский, получив ряд ходатайств из Ашхабада, писал Ягоде о том, что следует учесть пожелания Каруцкого: дать ему несколько опытных чекистов для руководства окружными отделами, не посылать в ГПУ Туркмении «негодный элемент» в качестве наказания и обратить внимание на пограничников, которые своими безобразиями компрометируют советские порядки как перед местными жителями, так и населением прилегающих областей Афганистана и Персии. Председатель ОГПУ согласился с политкорректным мнением Каруцкого привлекать в чекистский аппарат туркменов, которых в нём было немного. По мнению Дзержинского, следовало бы облегчить переход границы по семейным и торговым делам, чтобы «из-за боязни английских шпионов не восстанавливать против себя всего местного населения»[149].

О том, как из трудной ситуации с ненадлежащим пополнением кадров выходил Василий Абрамович, известно немного. Например, среднеазиатским чекистам удалось сплавить из погранохраны жулика Боуфалло. Будучи начальником Военного (Особого — А. Т.) отдела Госполитохраны ДВР, А. С. Боуфалло в конце 1921 г. был снят и отдан под суд за присвоение 94 золотников 24 долей золота (около фунта) и бездействие, «выразившееся в том, что благодаря непринятым им своевременно мер воинские части терроризировали и грабили население». Дело на Авенира Боуфалло расследовали больше года и в конце концов златолюбивого чекиста вернули в «органы». В середине 1920-х он руководил Управлением пограничной и внутренней охраны ГПУ в Туркестане (должно быть, с подачи «дальневосточника» Бельского), затем был переведён в Закавказье, где погорел на контрабанде и был осуждён Коллегией ОГПУ[150].

Каруцкий заботливо выращивал кадры, но преимущественно не из числа представителей коренной нации. Венгерский крестьянин Стефан Хайнал (Гайнал), сначала военнопленный австро-венгерской армии, потом красногвардеец в отряде Сергея Лазо, а затем узник японского концлагеря, партизан и сотрудник Госполитохраны ДВР, был уволен из «органов» и работал кладовщиком при «Дальгосторге» во Владивостоке. Однако уже осенью 1925 г. Хайнал замечен в качестве дежурного коменданта ГПУ Туркменской ССР. Под этим невыразительным должностным наименованием скрывались штатные исполнители приговоров, поэтому плохое знание русского языка не мешало Стефану Стефановичу в его специфической работе. Показав себя со всех сторон как усердный чекист, Хайнал был выдвинут и в середине 30-х годов подвизался личным секретарём Каруцкого[151].

Продвигалась им и молодёжь. Работавший с 17 лет рассыльным в ГПУ Туркмении поляк В. В. Садовский пользовался покровительством Каруцкого и по инициативе последнего был взят на оперативную работу, а в 1929 г. — отправлен в Высшую пограншколу ОГПУ, где обучался на курсе особого отдела. В 1935 г. он специально прибыл из Киргизии в Новосибирск и с помощью Каруцкого получил работу в Особом отделе СибВО[152].

Задачами Каруцкого в республике стало искоренение басмачества, наблюдение за нелояльными и борьба с английским шпионажем. Известному туркменскому литератору Р. Эсенову удалось ознакомиться с многотомной и многолетней агентурной разработкой «Туркмены», в основном посвящённой личности «туркменского Ленина» Н. Н. Иомудского. Чекисты усиленно следили за вернувшимся из эмиграции одним из виднейших национальных лидеров — Иомуд-ханом (Н. Н. Иомудским), много занимавшимся народным просвещением. Когда тот в 1924 г. уехал в Москву руководить Домом просвещения туркмен, чекисты проморгали выезд в Москву следовавших проездом через Ташкент сыновей Иомудского. Заместитель полпреда ОГПУ по Средней Азии М. Д. Берман от имени полпреда Л. Н. Бельского объявил Каруцкому письменный выговор за то, что тот запоздал известить Ташкент о выезде из Полторацка (название Ашхабада в 1919–1927 гг.) сыновей Иомудского: «Впредь телеграфируйте своевременно, указывая, каким поездом и в каком вагоне выезжает объект наблюдения».

Обеспокоенный высоким авторитетом Иомуд-хана, Каруцкий в декабре 1924 г. направил в полпредство ОГПУ такое письмо: «Постановлением ревкома ТССР Хан Иомудский введен в качестве представителя Туркменской республики в Среднеазиатский экономический Совет (СЭС)… Между тем сын Хана Иомудского, проживающий в Персии Ляля Хан самым тесным образом связан с турецким офицером Кадыром Эфенди (в Кумушдепе), который, как установлено, ведет шпионскую работу в пользу Турции и связан с англичанами. По имеющимся у нас агентурным данным, Хан Иомудский связан с Ляля Ханом и ведет с ним регулярную и оживленную переписку. В связи со всем вышеизложенным считаю, что пребывание Хана Иомудского в СЭС ни в какой степени нежелательно и вредно, так как в результате его и турки, и англичане могут быть превосходно информированы о всей экономической и политической жизни Средней Азии. Со своей стороны ГПУ ТССР полагает необходимым Хана Иомудского из СЭС удалить и о Вашем решении просит поставить в известность».

Однако вскоре Иомудский был выдвинут в члены Госплана СССР. А Матвей Берман ответил Каруцкому так: «Вашу точку зрения о Хане Иомудском секретно-оперативная часть ПП ОГПУ Средней Азии не разделяет и предлагает не препятствовать на его вхождение в состав СЭСа, так как наша задача заключается не в удалении таких элементов как Хан Иомудский, а в втягивании их в советскую работу с целью использования его связей в нашу пользу»[153].

В 1929 г. Каруцкий стал заместителем Бельского, перебравшись из Ашхабада в Ташкент, административный центр Средней Азии. В 1930–1931 гг. полпредом ОГПУ по Средней Азии работал видный чекист Л. Г. Миронов, сохранивший Каруцкого в должности заместителя. К 1930 г. грудь Василия украшали два ордена Трудового Красного Знамени — туркменский и узбекский, а также только что учреждённый боевой орден Красной Звезды. Борьба с басмачеством была оценена высоко — Каруцкий получил «звёздочку» номер четыре…

Эти награды ему достались, несмотря на досаднейший провал среднеазиатских чекистов, связанный с бегством управляющего делами ЦК КП (б) Туркмении и бывшего работника секретариата Сталина Бориса Бажанова. Тот пересёк туркмено-персидскую границу в новогоднюю ночь 1928 г., когда упившиеся в честь буржуазного праздника чекисты-пограничники совершенно утратили бдительность. Сам Каруцкий, лечивший свирепую азиатскую тоску исключительно водкой (оправдываясь тем, что огненная вода — отличная профилактика малярии), давал соответствующий пример своему аппарату. Бурная деятельность по ликвидации Бажанова, которую развил Василий, оказалась безрезультатной: посланные вдогонку переодетые туркменами красноармейцы опоздали, а нанятые головорезы-контрабандисты напрасно поджидали перебежчика у ворот тюрьмы в Мешхеде, куда тот был помещён персами ради его же безопасности. Но несколько дней спустя из ОГПУ пришел приказ отменить ликвидацию…

Встречавшийся с Каруцким будущий невозвращенец Г. С. Агабеков вспоминал, как чрезвычайно растолстевший Василий хвастался тем, как сразу после бегства Бажанова организовал похищение иранца, работавшего на англичан. Агенты Каруцкого ночью перебрались через границу, нашли нужного человека, отлупили как следует, завернули в простыню и доставили в Ашхабад. Знавший персидский язык Агабеков по просьбе Каруцкого допросил украденного агента, после чего Василий за парой бутылок водки как следует отметил «успех». С трудом ворочая языком, он рассказывал, как недавно был избран в члены ЦК республиканской компартии и получил орден, а потом попросил направлявшегося за границу Агабекова прислать ему шесть метров приличного материала на костюм, да еще духи и пудру «Герлэн» для супруги.

Несколько позже жена Каруцкого покончила с собой, что, как отмечал Агабеков, усилило давнюю тягу чекиста к алкоголю. Закавыка семейной жизни Каруцкого состояла в том, что именитый чекист имел неосторожность быть женатым на вдове белого офицера, расстрелянного большевиками (отметим, что многие чекисты согрешили в 20-е годы браками с офицерскими вдовами). Её сыном от первого брака Каруцкому сильно кололи глаза, и как-то он настоятельно предложил жене отправить мальчика к родителям. Несчастная женщина не выдержала разлуки с сыном и предпочла самоубийство.

С тех пор глава республиканского ГПУ вел привольную холостяцкую жизнь, вовсю приударял за чужими жёнами (С. Н. Миронов-Король, работавший заместителем Каруцкого в бытность того полпредом ОГПУ в Казахстане, даже вынужден был брать супругу-красавицу с собой в командировки), постепенно увеличивал привычную дозу алкоголя и лелеял, подражая всесильному зампреду ОГПУ Ягоде, обширную коллекцию зарубежной порнографии. Для доставки женщин Каруцкий завёл себе даже специального порученца[154]^.

Но в Средней Азии Каруцкий не только гонялся за юбками, пил, объедался и пополнял гардероб. Не забывая о борьбе с английской разведкой, он подставлял ей своих людей, которые, представляясь перебежчиками, являлись к резиденту Интеллидженс Сервис в Иране. Под видом добытой информации они доставляли ему состряпанную Каруцким липу, после чего завербовывались ничего не подозревавшими англичанами. А у туркмена Джабара, одного из лучших английских агентов в Мешхеде, люди Каруцкого, по сообщению всё того же Агабекова, завербовали сына, получая от него все сведения, добываемые отцом для британцев.

В Мешхеде тогда жило много эмигрантов из Советского Союза — русских, узбеков, туркмен, татар. Город был базой для различных белоэмигрантских организаций, сотрудничавших с Интеллидженс Сервис. По обе стороны советско-иранской границы кочевало беспокойное племя туркмен-йомутов, исправно пополнявшее многочисленные басмаческие отряды. За один 1930 г. басмачи отбили у властей 1.317 гружёных хлебом верблюдов — к удовольствию англичан и крайнему возмущению Москвы[155].

Но и Каруцкий не дремал. В начале 1930 г. ташкентские гепеушники распространили слухи о якобы действовавшей в городе тайной организации «русских контрреволюционеров», чтобы от её имени послать в Иран несколько человек. Дабы сомнений в их причастности к антикоммунистическому подполью не было, чекисты разбросали в Ташкенте противоправительственные листовки, а немного погодя громко сообщили о раскрытии контрреволюционной организации, некоторым членам которой, дескать, удалось уйти в Иран. Англичане «купились» на провокацию и до самого 1935 г. не подозревали, что имеют дело с чекистами.

Согласно официальным данным, в 1929–1932 гг. чекисты Туркмении легендировали существование в приграничных районах националистической организации и смогли внедрить своего агента в английскую разведку, что помогло вскрыть резидентуру Интеллидженс Сервис в Туркмении. Как сообщает учебник истории КГБ, осенью 1932 г. в Туркмении была раскрыта ещё одна вражеская резидентура: арестованы 23 «британских агента» (явно дутая цифра! — А. Т.), а также видный деятель туркменской эмиграции Вафаев.

В области политического сыска Каруцкий также был на высоте: так, в Фергане в январе 1930 г. была раскрыта «контрреволюционная организация» из 18 участников, в которую был включён и редактор газеты «Янги Фергана» Л. Алимов. Организации приписывалось умышленное вредительство в хлопководстве и возбуждение таким путём недовольства населения, а редактор был обвинён в том, что браковал статьи про успехи дехкан в ирригации и вредности уразы (поста). А в начале сентября 1930 г. в Ташкенте была арестована эсеровская нелегальная группа из ссыльных эсеров во главе с Е. Е. Колосовым. О качестве собранных чекистами «улик» говорит тот факт, что бывший член ЦК ПСР Колосов отделался в итоге тремя годами ссылки за участие в «антисоветской организации»[156].

Коллективизация взорвала политическую ситуацию в регионе. Каруцкий в начале февраля 1930 г. сообщал в ОГПУ, что из Казахстана прибыло более тысячи хозяйств «голодобеженцев» с большой примесью «байских контрреволюционных элементов», которые ведут агитацию о притеснениях со стороны властей и встречают сочувствие местного населения. Выросла эмиграция, многие дехкане готовились уйти в Западный Китай и Афганистан. ГПУ Туркмении срочно готовило операцию по «изъятию бегущих кулаков». В феврале 1930 г. Г. Г. Ягода и помощник начальника Секретно-оперативного управления ОГПУ Я. К. Ольский отправили Каруцкому в Ташкент телеграмму (а копию — в Новосибирск Л. М. Заковскому): «Бегущих кулаков-одиночек арестовывайте, группируйте по два-три вагона, направляйте [в] Сибирь [в] ссылку, где они Заковским должны быть посланы на работу. Бегущих кулаков [с] семьями задерживайте для направления [в] Казахстан…»

В своих отчётах Каруцкий отмечал сначала неподготовленность властей к «великому перелому»: дескать, «конкретные директивы коллективизации и раскулачивания в республиках Средней Азии отсутствуют». Затем крайнее усердие в раскрестьянивании и решение в несколько недель довести процент коллективизированных хозяйств до 50 и более вынудили нашего чекиста отметить, что «взвинченное головотяпскими мерами население становится восприимчивым к контрреволюционным лозунгам». Каруцкий сообщал, что во всех народных выступлениях звучали требования восстановить в правах раскулаченных лишенцев, изменить налоговое законодательство, а также отменить законы, «защищающие женщин». В одном из женских выступлений прозвучало требование «разрешения выдачи замуж независимо от возраста».

Количество арестованным Каруцким «контрреволюционеров» поначалу было относительно умеренным: если к 15 февраля 1930 г. по СССР в ходе так называемой кулацкой операции было арестовано около 65 тыс. чел., то по Средней Азии — 162 чел., сведённых в две организации и 13 группировок. Для сравнения укажем, что в ряде других регионов цифры арестованных были многократно выше: по Северному Кавказу — 14,5 тыс., Центрально-Чернозёмной области — 7,2 тыс., Сибирскому краю — 6,1 тыс. Постепенно Каруцкий раскручивал карательный маховик, так что к 9 марта в Средней Азии накопилось 993 арестованных, а к 5 апреля 1930 г. — 2.776. Исправное осуждение всё новых и новых «контрреволюционеров» не снижало количества вновь арестованных за политические преступления — к июню 1930 г. в регионе только следственных заключённых было 2,2 тыс.

Произвол властей довёл людей до открытых восстаний. В Таласском районе Киргизии 22 марта 1930 г. началось восстание, охватившее 11 кишлаков. Толпа в 400 чел., половина из которых была вооружена, напали на арестное помещение кантонного центра в с. Дмитриевское, освободив 53 «кулака», которые не замедлили примкнуть к повстанцам. Восстание подавили быстро, но четверо местных сельских активистов оказались убиты. Под Ташкентом отряд из 200 повстанцев под руководством бывшего председателя сельсовета коммуниста Усман-Узун Кондратова разгромил с. Аблык. Не менее тревожными выглядели сводки из приграничных районов: 13 марта 1930 г. в Таджикистан из Афганистана прорвались 15 всадников банды Полкан-Ишана, 21 марта на участке заставы Иш-Как со стороны Персии попытались войти 50 отрядовцев Мурат-Бека. Пограничники заставили уйти отряд последнего обратно, но потеряли в бою начальника заставы.

С басмачами в Средней Азии, численность которых в течение 1922 г. в результате активных действий Туркестанского фронта снизилась с 26 до 7 тыс., в основном было покончено к 1926 г., когда они лишились почти всякой поддержки населения. Но с августа 1929 г. басмачество стремительно возродилось в Ферганской области Узбекистана и Ошской области Киргизии, а несколько отрядов из Афганистана появились на территории Таджикистана. Чекисты с тревогой отмечали, что в Ошском округе были поражены бандитизмом семь районов, причём басмаческие отряды росли за счёт «социально близких» слоёв населения, а местные руководители и актив вместо борьбы с повстанцами немедленно ударились в панику. Под лозунгом защиты ислама и национальных обычаев мятежники громили колхозы, уничтожали партийно-советских работников и сельских активистов.

Армейские части к концу года смогли ликвидировать отряды, но недовольство коллективизацией оставалось базой для появления новых повстанческих группировок. В марте-апреле 1931 г. крупные отряды Ибрагим-бека прорвались из Афганистана в Таджикистан и рассеялись по республике, рассчитывая поднять всеобщее восстание. К маю 1931 г. их было почти три тысячи человек, однако удары правительственных войск они смогли выдерживать лишь в течение нескольких недель. Летом 1931 г. воинство Ибрагим-бека было полностью разгромлено [157]. Большую роль в разгроме повстанцев сыграли, в частности, оперативники полпредства ОГПУ Дуров и Римский, которые, как вспоминал М. П. Шрейдер, «прекрасно владели узбекским языком и с успехом проводили крупнейшие операции», неоднократно препровождая в Ташкент «целые отряды басмачей, которых им удавалось сагитировать и уговорить сдаться»[158].

В судьбы отдельных личностей загруженный карательной работой Каруцкий старался не вникать: в июне 1930 г., к примеру, подмахнул решение туркменского ГПУ об осуждении — без всяких доказательств — на очередные три года ссылки и без того давно уже ссыльного архиепископа Луки, в миру известного как замечательный хирург Войно-Ясенецкий. Так же равнодушно Каруцкий в начале 1932 г. выполнил решение Коллегии ОГПУ о досрочном освобождении из ссылки известного биолога профессора Ильи Иванова, автора скандальных работ по попытке скрещивания обезьяны и человека[159]. Ссыльной интеллигенции в Средней Азии и Казахстане хватало…

Кстати, брат Каруцкого Семён в середине 20-х годов работал в Забайкалье и в 1925 г. был аттестован как не соответствующий «для работы в органах погранохраны». Тогда же он переехал в Среднюю Азию и работал поблизости от Каруцкого-старшего, возглавляя Мервский райотдел ГПУ Туркмении. Характеризовался он как пьющий и не соответствующий занимаемой должности: в 1932 г. получил два строгих выговора — за игнорирование директив ОГПУ по оперативному обслуживанию посевной компании и не обеспечение «в течение 16 месяцев живым руководством управления отрядов застав». В 1933-м С. Каруцкий арестовывался командованием на пять и трое суток за недостаточный контроль за работой подчинённых и за халатное отношение к некоему заданию полпредства ОГПУ по Средней Азии.

В том же 1933 г. Семён попался вместе со всем районным руководством, которое пьянствовало и транжирило государственные средства. За эти художества Каруцкого-младшего ненадолго выгнали из партии, но в «органах» благодаря покровительству брата он остался, дорос в ежовщину до помначальника Особого отдела Среднеазиатского военокруга и начальника отдела в Одесском облУНКВД, откуда и был уволен — «за невозможностью дальнейшего использования» — только в 1939 г., возможно, уцелев в бериевскую чистку[160].

Крупных чекистов периодически приглашали в Москву — попраздновать за одним столом вместе с кремлёвскими небожителями. Михаил Шрейдер, характеризовавший Каруцкого в период его ташкентской работы как «всеобщего любимца, добряка и большого любителя выпить», в своих воспоминаниях приводит рассказ о том, как на одном из таких приёмов чекист с особенной охотой воздал должное горячительным напиткам, чем обратил на себя внимание члена Политбюро ЦК Лазаря Кагановича. Сталинский нарком бросил чекисту: «Ну что, Каруцкий, опять нахлестался?!» На это Василий Абрамович грубо оборвал известного своим хамством и жестокостью Кагановича: «А ты меня поил, что ли?», после чего долго возмущался и наскоком наркома («Он ещё будет считать, сколько я выпил!»), и укорявшими его за несдержанность коллегами («ж…лизы!»)[161].