Глава 21. Слишком большая добыча

Глава 21. Слишком большая добыча

…Эта история не получила широкого распространения ни в среде филателистов, ни среди собирателей всяческих сенсаций, и отчасти потому, что многие данные, которые легли в ее основу, до последнего времени были слишком расплывчатыми и неопределенными, к тому же все походило на досужую выдумку, не подкрепленную сколько-нибудь убедительными фактами. Однако совсем недавно на одном их филателистических аукционов в Гамбурге “всплыла” почтовая марка, которая все же оказалась способной поколебать твердолобую упертость некоторых скептиков в правдоподобности курсирующих в коллекционерских кругах слухов об одном из самых загадочных раритетов [22] прошлого века — это была трехпенниговая марка Саксонского королевства выпуска 1850 года.

Однако трехпенниговых марок Саксонского королевства выпуска 1850 года в мире насчитывается так много, что приобрести одну из них мог бы каждый даже самый начинающий филателист, обладающий более-менее крупной суммой денег (3–4 тысячи долларов за экземпляр в идеальном состоянии, “подержанный” стоит гораздо дешевле), и потому можно понять, что в данном случае речь идет о разновидности.

…Как известно, у многих, даже самых распространенных почтовых марок имеются свои разновидности — в основном это ошибки полиграфии или перфорации, которые в большинстве случаев ликвидируются прямо у печатного станка, но в некоторых случаях отдельные единицы такого брака теми или иными путями умудряются проскользнуть мимо внимания контролеров готовой продукции, и тогда рождается новый филателистический раритет, а то и уникум[23]. Таковым, к примеру, является единственный отысканный экземпляр шведской почтовой марки 1855 года выпуска номиналом 3 скиллинга, который по какой-то причине вместо зеленого цвета был отпечатан в желтом. Эта марка в 1995 году на швейцарском аукционе “Фельдман” была продана за полтора миллиона долларов, да и то только потому так “дешево”, что перед самым аукционом кто-то весьма умело распустил слухи о том, что якобы где-то в Америке обнаружился еще один экземпляр этого уникума. Слухи так и остались только слухами, и потому можно ожидать, что если нынешний владелец “желто-зеленого трёхскиллинговика” пожелает с ним когда-нибудь расстаться, то цена уже увеличится вдвое, а то и втрое.

Вернемся теперь к нашей “саксонской тройке”, которая была продана на гамбургском аукционе за 500 тысяч долларов — эта марка оказалась редкой разновидностью, все той же ошибкой, только речь тут идет не о полиграфии, а о так называемой ошибке художника. Дело в том, что когда почтовому ведомству Саксонии понадобилось в середине прошлого века выпустить свои собственные марки, оно прибегло к услугам гравера, имя которого история до нас донесла — это был некий Вольфганг Стокман. Дело было для тех времен новое, но обращаться за консультациями к своим более сведущим коллегам за рубежом Стокман счел излишним, и не ломая долго голову над сюжетом рисунка, он просто повторил черную баварскую марку в 1 крейцер, заменив слово “Бавария” словом “Саксония”, а цифру “1” на тройку.

Гравер вырезал рисунок на дереве, после чего с гравюры сделали 20 свинцовых отливок и ручным прессом приступили к печатанию марок. Это была нелегкая работа: нужно было напечатать 50000 экземпляров, но марки все же напечатали, и вскоре они поступили в обращение, а еще через некоторое время выяснилось, что они не пользуются особенным спросом, так как в те времена немногие письма нуждались в такой оплате, и марки применялись по большей части для франкирования газетных бандеролей. Было решено немедленно приступить к выпуску марок иного достоинства, но Стокмана к дальнейшей деятельности уже не привлекали, и до недавнего времени этот факт удивлял многих специалистов по истории почты, так как саксонский умелец являлся самым настоящим, так сказать, пионером в производстве почтовых марок, благодаря работе над своей “саксонской тройкой” он получил необходимый опыт, но тем не менее он был заменен на заезжего французского специалиста. Имя этого специалиста история до нас также донесла, но оно в наше расследование ничего нового не добавляет, и потому мы его оставим “за кадром”.

Итак, сразу же после того, как выяснилось, что отпечатанные “трехпфенниговики” следует изымать из обращения ввиду их низкой популярности среди населения, почтовое ведомство обнаружило, что на складе образовалось большое количество неиспользованных марок (36992 штуки), с которыми следовало что-то делать. В наше время этот материал без долгих раздумий запустили бы на филателистический рынок, но в те годы — ровно полтора века назад, и десять лет спустя после введения почтовых марок в Англии — филателистического рынка еще не было и в помине, и потому было решено поступить самым естественным образом: все оставшиеся марки уничтожить. Решение было выполнено с типично немецкой тщательностью, и потому до наших времен дошли только гашеные экземпляры, а чистых, да еще и в хорошем состоянии — раз-два и обчелся. Сегодня отдельный негашеный экземпляр “саксонской тройки” не купишь даже на престижном (а потому и дорогом) аукционе, потому что в мире, согласно официальным данным, не существует ни одного отдельного экземпляра, а все они, в количестве 20 штук, сохранились единственно в виде целого марочного листа, который принадлежит американскому табачному магнату-коллекционеру Джеймсу Брауну и обошелся ему в свое время в целых два миллиона долларов.

История не донесла до нас причин, по каким этот лист избежал экзекуции разрезания и наклеивания на конверты с последующим гашением чернильным штемпелем. Тут следует предполагать одно из двух: либо он был похищен одним из почтовых работников непосредственно перед уничтожением всех почтовых запасов, или же был куплен на почтамте каким-то чудаком из Саксонской Швейцарии[24], наклеившим его потом на стену своей комнаты, где и был найден под ободранными обоями во время ремонта дома 45 лет спустя. Другая легенда гласит, что все было не так, и попался этот лист на глаза почтовому работнику из Эйбенштока (Тюрингия), который отодрал его от деревянной балки на чердаке своего почтового отделения, но выбирая, в какую версию верить, стоит прислушаться к рассказу самого “короля филателистов” Филиппа Феррари[25], который купил этот лист у венского марочного торговца вместе с его историей о “чудаке” за 1000 германских марок в 1896 году. К слову сказать, что в результате неумелого и даже варварского отделения этого листа от стены (или деревянной чердачной балки согласно второй версии) он оказался сильно поврежден, но Феррари, как истинный знаток филателистических ценностей, нашел его прекрасным даже в таком состоянии. За неимением лучшего таковым его коллекционеры-эстеты всего мира считают и по сей день.

Однако речь у нас идет не об этом “бриллиантовом” листе, а об одной-единственной марке, появившейся в поле зрения филателистов несколько лет назад, и из-за ошибки художника, допущенной при ее “проектировании”, грозящей побить в скором времени все рекорды стоимости филателистического материала. Как уже было сказано, Вольфганг Стокман перерисовал картинку с баварской “единицы”, заменил только название государства и меру стоимости, а вот денежную единицу изменить забыл. В Саксонии тогда официально имели хождение талеры и пфенниги, а в соседней Баварии — гульдены и крейцеры, и когда печатники заметили допущенную художником (он же по совместительству и гравер) ошибку, было отпечатано уже несколько десятков листов по 20 марок в каждом. То, что Стокман, выполняя такую ответственную работу, перепутал наименование валют, вполне объяснимо — крейцеры в Саксонии широко участвовали в денежном обороте наравне с пфеннигами, но на официальном документе, которым являлась почтовая марка, этого указывать, конечно же, не следовало. От руководства почтовым ведомством поступил приказ уничтожить брак, а все расходы по ликвидации последствий оплошности Стокмана возложить лично на виновника этого брака. Этим и объяснялся тот факт, что больше невнимательного художника к работе над марками не привлекали, но ничем не объяснить того факта, что из столь малого количества “испорченной” продукции, которая никуда дальше печатного цеха перед сожжением не выходила, неизвестные пройдохи умудрились стащить целый лист марок с неправильной франкировкой. Вообще-то этот лист до сих пор не найден, но слухи о его существовании, то затихая, то разгораясь с новой силой, будоражили воображение многих поколений филателистов до тех самых пор, пока в 1994 году на Гамбургском аукционе к продаже не была представлена признанная целым сонмом самых компетентных экспертов подлинной “трёхкрейцеровая Саксония” выпуска 1850 года, да не одна, а в паре с письмом самого Стокмана, в котором он и описывал собственной дочери с горечью последствия своей “отставки” в связи с таким досадным “ляпом”. Самое пикантное заключалось в том, что причина его беды была наклеена на конверт, в котором он это письмо и намеревался переслать из Дрездена в Мюнстер, но этот знак почтовой оплаты в связи с собственной недействительностью погашен штемпелем не был, и потому марка осталась чистой (к слову сказать, что если бы почтовый клерк все-таки тиснул свою печать, то ныне этот конверт смог бы потянуть миллиона на три-четыре — таковы непреложные законы филателистического бизнеса).

К великому сожалению любителей филателистической изюминки, в своем письме Стокман не проронил ни слова о том, каким путем он умудрился завладеть этой маркой в те далекие времена. Письмо на суд общественности предоставила пра-пра-пра-(и далее) — внучка незадачливого марочного плагиатора, проживающая ныне в Мюнстере, в том самом городе, куда оно было адресовано 150 лет назад. Письмо все же дошло к адресату в 1850 году, потому что было дополнительно франкировано (оплачено) настоящей маркой в 3 пфеннига, и нынешние эксперты, до зубов вооруженные самыми разнообразными техническими “примочками”, основательно потрудились, чтобы выяснить, что “опечатка” действительно была наклеена на конверт вместе с оригиналом именно в том году. Невысокая по сравнению с некоторыми подобными уникумами цена в 500 тысяч долларов, уплаченная на аукционе, объяснялась прежде всего тем, что “трёхкрейцеровая Саксония” была выставлена на торги без должной рекламной подготовки, что для филматериала также обязательно, как и для иного рода “товаров”, пользующихся повышенным спросом у респектабельной публики. Но не это главное сейчас в нашем рассказе, а главное то, что этот не испачканный штемпельными чернилами кусочек бумаги — сущая дешевка в сравнении с тем, что в любой момент может обрушиться на филателистический мир — это, как уже упоминалось, целый лист, да не простой, а большой (состоящий из ста марок, в отличие от двадцатки неразрезанных “классических” “саксонских троек”, прошедших через руки Феррари), и не несчастный калека, как его “правильный собрат” без “дефекта”, а сохранившийся в идеальном состоянии — это лист, состоящий из знакомых уже коллекционерам по гамбургскому аукциону “Sachsen 3 Kreuzer”.

* * *

…Поводом для слухов о ненайденном до сих пор уникальном марочном листке послужила статья немецкого историка Генриха Тюренна, поместившего в 1952 году в западногерманском журнале “Цейх” статью, в которой он попытался поднять вопрос о так называемой реституции [26] в восточногерманские музеи произведений искусства, вывезенных в 1945-46 гг. советскими властями в Советский Союз, но не тех ценностей, которые якобы были захвачены взамен награбленных гитлеровцами в СССР и затерявшихся в пожаре войны на территориях разных стран и даже на дне разных морей, а именно тех, которые подпадали под статьи Гаагской конвенции 1907 года[27] и потому были вывезены тайно. (Тут нелишне будет напомнить, что такие шедевры мировой культуры, некогда украшавшие берлинские музеи, как “сокровища Трои” (собрание найденных знаменитым археологом Шлиманом при раскопках легендарной Трои ценностей царя Приама) и уникальнейшая первопечатная Библия, увидевшая свет в мастерской Иоганна Гутенберга в середине ХV века, до сих пор находятся в московских хранилищах и вопрос об их возвращении на родину до сих пор по настоящему так и не поднимался). В своей статье Тюренн приводит рассказы некоторых свидетелей, как немцев, так и русских, которые после войны по разным причинам бежали в Западную Германию. Одним из таких свидетелей был бывший майор Красной Армии Павел Скоморохов, который в мае 1945 года был одним из помощников уполномоченного Комитета по делам искусств при СНК СССР по вывозу “трофейных ценностей” подполковника Белокопытова, и которого позже органы НКВД попытались привлечь за расхищение трофейного имущества, но не успели в связи с его неожиданной “эмиграцией”.

Скоморохов, повстречавшись с Тюренном, который тогда собирал сведения о повальном грабеже, сопровождавшем вступление советских войск на территорию Германии, рассказал ему историю о том, как в одном из пригородов Берлина под названием Штемменхорст солдатами было найдено большое хранилище картин. “Мы тщательно упаковали партию особо ценных картин, — рассказывает Скоморохов, — отобранных для музейных коллекций профессором Широковым, состоявшим при нашей команде, в 65 ящиков и отправили их на станцию, где специально для их погрузки был подан вагон. Однако лейтенант Кудрявцев, который был обязан проследить за погрузкой, тотчас вернулся назад и сообщил, что в наш вагон уже грузится имущество другого подразделения. Я немедленно бросил все дела и отправился на станцию, где увидел, что вагон самымнатуральным образом “угоняется”, что, впрочем, не было таким уж страшным безобразием в те суматошные времена. Мне пришлось искать военного коменданта и требовать от него объяснений, но комендант заявил, что вагон требуется для более срочных нужд Управления военно-строительных работ (УВСР-2), а для нашего спецгруза будет подготовлен вагон немного позднее. Я прекрасно понимал, что без взятки тут не обошлось, но в данном случае я ничего поделать не мог, потому что комендант уговорил меня не поднимать шума и пообещал вместо одного вагона выделить целых три. На следующий день нам и на самом деле выделили три вагона в другом эшелоне, следовавшем на восток, и инцидент был исчерпан полностью. Однако позже я совершенно случайно узнал, что за имущество вывозилось УВСР из Германии — ну конечно же это были ценности и прочее “барахло”, присвоением которых тогда занималось руководство практически всех воинских подразделений и военных управлений. Это стало известно благодаря ординарцу военного коменданта, который как-то за бутылкой водки рассказал одному из моих солдат, как начальник погрузившегося в наш вагон подразделения передал коменданту в качестве взятки некоторые особо ценные золотые предметы и драгоценные камни, и среди прочего в этом подношении оказались и почтовые марки — комендант был заядлым коллекционером почтовых марок и требовал от своих подчиненных всюду выискивать брошенные в разрушенных домах филателистические коллекции. Благодаря этому ординарец постепенно тоже превратился в более-менее квалифицированного знатока марок, и надо же было такому случиться, что мой солдат, который до войны был преподавателем в художественном училище, тоже собирал почтовые марки. Ординарец коменданта поделился с ним сведениями о марках, полученных его шефом, а особо сделал упор на одном марочном листке, выпущенном в Саксонском королевстве в середине прошлого века и являвшемся совершеннейшей редкостью. Те, кто подносил коменданту эти марки, в филателии не разбирались, и потому не знали, что этот саксонский марочный лист может стоить дороже всей остальной взятки во много раз. Дело в том, пояснил бывший преподаватель, что это была знаменитая “саксонская тройка”, хорошо известная всем филателистам, но не простая, а с опечаткой в определении стоимости, а потому гораздо ценнее официальной “тройки”, потому что сведения об этой марке сохранились, но самой марки никто никогда еще не видел — а тут целый лист! Комендант так обрадовался этой находке, что тут же разрешил всем своим солдатам повальные пьянки в течение недели, а многих отправил в отпуска на родину, и теперь стала понятна его щедрость по отношению ко мне в “размене” вагонами — деньги ему мог заплатить любой, а за обладание какой-нибудь редкостью каждый настоящий фанат коллекционирования почтовых марок кому угодно глотку перегрызет. В этом плане меня заинтересовал источник, из которого Управлением военных работ был получены столь ценные марки — филателией я никогда не интересовался, но разбираться в художественных ценностях просто обязан был по должности. Я тут же сообщил о “трофеесборочной” деятельности УВСР куда следует, упомянул в своей докладной и о взятке, полученной комендантом станции. Результаты проверки остались мне неизвестны, так как сразу же после отправления картин из Штемменхорста наше подразделение перебросили в Западную Померанию, где были обнаружены новые, более “богатые” хранилища произведений искусства, а еще позже я по некоторым независящим от меня обстоятельствам бежал в английскую оккупационную зону…”

…Филателисты сразу же взяли сведения, приведенные Тюренном, на вооружение, и принялись за поиски загадочного листа “саксонской тройки с опечаткой в определении стоимости”. Архивы Дрезденской центральной типографии, в которой когда-то производились на свет почтовые марки королевства, погибли при варварской бомбардировке города англо-американской авиации в начале 1945 года, то же самое произошло и с архивами городского почтамта, и потому никаких сведений об ошибке гравера в далеком 1850 году отыскать не удалось. Некоторые скептики заявляли, что верить на слово какому-то русскому майору-перебежчику в таких важных вопросах, как открытие филателистического уникума, совершенно неразумно, тем более что если бы это событие (имеется в виду “оплошность Стокмана”) имело место в действительности, то вряд ли об этом не стало бы известно филателистам еще в прошлом веке. Другие призывали заняться немедленным расследованием, для чего следовало обратиться к советской стороне и просить содействия в отыскании марочного листа, который в 1945 году, судя по рассказу Скоморохова, попал в руки советского военного коменданта берлинской станции Штемменхорст.

…Однако в те годы добиться какого-либо содействия советских властей западным специалистам любого профиля в любой области было делом весьма затруднительным и даже немыслимым, особенно если это касалось взяточничества и коррупции, происходивших в среде советских чиновников и военных самых разных рангов, и потому “дело военного коменданта” никакой дальнейшей раскрутки не получило. Зато после того, как в начале 90-х начали раскрываться многие советские архивы, в том числе и судебные, на свет всплыла история военного коменданта берлинской станции Штемменхорст, на которого бывший помощник уполномоченного Комитета по делам искусств при СНК СССР по вывозу “трофейных ценностей” Скоморохов в 1945 году “накатал телегу” о получении им взятки за предоставление внепланового вагона Управлению военно-строительных работ, занимавшегося “параллельным” с Комитетом искусств вывозом ценностей из Германии в СССР.

Фамилия коменданта-филателиста была Звенягин, и по докладной Скоморохова на этого взяточника в начале 1946 было заведено уголовное дело. Началось все с простой проверки деятельности этого самого УВСР-2, и Звенягину при иных обстоятельствах практически ничего не грозило, поскольку факт дачи взятки подтвердить было трудно, а дело завели только после того, как совершенно неожиданно выяснилось, что этого самого УВСР в списках Советской Армии… вообще не значится! Это было настолько неожиданно и неправдоподобно, что следователи военной прокуратуры не спешили с выводами, и прошло еще несколько месяцев, пока стало совершенно ясно, что искать мифическое “управление” с аббревиатурой УВСР-2 бессмысленно вообще в природе, включая даже такие структуры, как МГБ и МВД, которые своей деятельности не афишируют и перед всемогущей ГВП (Главной военной прокуратурой). Дело пахло самым настоящим военно-политическим заговором, и поэтому Звенягина, как самого первого, подвернувшегося под руку в этом неожиданном деле, взяли в такой “оборот”, что бедняга выложил абсолютно все, что нужно было знать следователям, в первые же часы после ареста.

Конечно же, военный комендант не имел с УВСР ничего общего, как и те многие, чьи пути пересекались с этой организацией во время войны, но пока не были пойманы сами мошенники, козлы отпущения озадаченному следствию требовались позарез, и чем больше, тем лучше. У арестованного Звенягина оказалось чуть-чуть меньше связей в Москве, чем было нужно, и потому дело о злоупотреблении служебным положением этим Звенягиным органы НКВД принялись раскручивать на полную катушку, хотя бы в назидание остальным — что б воровали, но меру знали. В списках изъятого у коменданта имущества значился и наш “старый знакомый” — “марочный лист Саксонии 1850 года выпуска достоинством 3 крейцера”. Напротив этого пункта стояло заключение некоего “профессора К.Н. Лебедева, известного историка искусств”, свидетельствующее о том, что указанный марочный лист ввиду своей уникальности представляет несомненную филателистическую и историческую ценность и должен быть передан на предмет дальнейшего исследования в лабораторию Московского почтового музея.

…В 1997 году сведения о листе “трехкрейцеровой Саксонии”, причерпнутые из “дела Звенягина” (составной части “дела об антисоветской вооруженной организации УВС”, завершенного аж в 1952 году), некоторые фрагменты которого были обнародованы в прессе, попали в поле зрения известного американского филателиста Джона Майера. Майер и до этого относился именно к сторонникам версии существования таинственного “саксонского листа”, а получив сведения из официальных источников, всерьез озаботился идеей сделать версию существования этого уникума достоянием самой широкой гласности. В начале 1998 года Майер сделал запрос в Московский почтовый музей, но ему подозрительно быстро ответили, что никакой “саксонской тройки в виде целого марочного листа” ни в экспозиции музея, ни в запасниках не хранится, и никогда не хранилось вообще. Привыкший не довольствоваться письменными свидетельствами, ученый лично посетил Москву, но в результате длительных переговоров ему удалось узнать ничуть не больше. Так как Майер обратился в дирекцию музея как неофициальное лицо, то почти никаких документов ему не показали, однако подозрительная категоричность директора и главного хранителя Почтового музея убедили обладающего недюжинной проницательностью специалиста в том, что уникум все же существует на самом деле, и хранится он в подвалах именно этого заведения.

Тем временем за поиски таинственного листа принялись и некоторые другие специалисты-филателисты. Техасский миллионер Говард Робсон (потомственный коллекционер почтовых марок — ему в наследство от отца перешла большая коллекция, за которую он вот уже полвека получает всевозможные призы и премии на престижных филателистических выставках) решил упредить своих возможных конкурентов, для чего нанял целую армию частных детективов и отправил их в Германию и другие европейские страны на поиски сведений о том, каким образом интересующий его уникум попал в руки русских в 1945 году. Результаты появились почти сразу, и вскоре Робсон стал обладателем интересной истории, которую обнародовать, впрочем, сначала не собирался, но потом, по совету своего адвоката, передал американскому журналу “Тексас стайл”, где она и появилась в январском номере за 1998 год.

Главным героем этой истории явился 72-летний Иван Магда, проживавший в Кёльне, и который во время войны и некоторое время после нее весьма активно участвовал в деятельности так называемого “Управления военно-строительных работ” — незаконного воинского формирования, созданного в самом начале 1942 года стараниями удивительнейшего мошенника советских времен, некоего Николая Павленко, воентехника 1-го ранга[28], дезертировавшего с фронта и впоследствии собравшего под свое “крыло” таких же, как он сам дезертиров, аферистов, а также бежавших из тюрем в смутные военные времена зэков, не слишком щепетильных приятелей и даже родственников. Магда присоединился к Павленко сразу же после создания УВСР, и состоял в рядах этой “организации” до 1945 года, затем бежал в Западную Германию и правильно сделал, потому что спустя некоторое время зарвавшегося Павленко поймали, выловили и абсолютно всех его “подчиненных”, у которых не хватило ума вовремя “спрыгнуть с поезда”. История создания и деятельности УВСР общеизвестна, однако Магда привел некоторые интересные подробности, вплотную подводящие к интересующей нас сейчас теме — это тема таинственного листа “трехкрейцеровой Саксонии”. А предыстория всего этого дела такова.

Осенью 1941 года у воентехника Павленко, часть которого только-только с тяжелыми боями вырвалась из фашистского окружения, появилось сильное желание на фронт больше не возвращаться, и “соорудив” себе командировку по неотложным военным делам в тыл, этот новоиспеченный дезертир отправился в город Калинин, к которому приближалось уже изрядно выдохшееся немецкое наступление. Однажды, проходя по строительной площадке какой-то автодорожной организации, Павленко увидел огромное количество брошенной в панике исправной строительной техники, и его незамедлительно озарила мысль создать некую фиктивную организацию — в неразберихе, которая сопровождала всеобщую эвакуацию, никто никакой подмены не заметил бы, а самому Павленко это дело сулило не только избавление от фронта, но и к тому же сказочную поживу. У него на примете был один зэк-умелец из штрафного батальона, который за обещанное участие в будущих прибылях смастерил нужную гербовую печать новой воинской части, в ближайшей типографии был заказан бланк, а вскоре в результате некоторых манипуляций на имя УВСР-2 был открыт счет в калининском банке. Далее в местную комендатуру знающий толк в подобных делах Павленко отправил соответствующее письмо, в результате регистрации которого была создана видимость законности намечающегося предприятия, и новая воинская часть стала пополняться рядовыми и сержантами, в большинстве своем и не чувствавшими, в какую грандиозную аферу втянули их ротозейство и беспечность тылового начальства. Конечно, в Главном инженерном управлении РККА также и не подозревали о том, что в составе Красной Армии возникла новая воинская часть, но Павленко прекрасно позаботился о том, что б необходимая секретность была соблюдена, для чего комсостав подобрал сам лично из людей, которым к подобным делам было не привыкать, присвоил им офицерские звания, для чего снова воспользовался услугами опытного подделывателя документов, и даже создал свою контрразведку, главной целью которой было заниматься подкупом всех, от кого зависело безбедное существование УВСР. Сам Павленко, конечно же, “стал” полковником.

Техника у УВСР была самая разнообразная — команда Павленко просто подобрала брошенные при эвакуации тракторы, бульдозеры, экскаваторы и прочие исправные или подлежащие незначительному ремонту механизмы и агрегаты для производства необходимых строительных работ. Новая воинская часть начала строить, сначала присоединившись к району авиационного базирования Калининского фронта, а затем “путешествуя” по тылам Красной Армии в поисках необходимых “заказов”. Иван Магда состоял помощником при начальнике контрразведывательной службы УВСР “майоре” Юрии Константинере, которому доводился троюродным братом, и всю войну прошел в “звании” капитана. Попутно со строительной деятельностью команда Павленко занималась массовыми грабежами государственного и трофейного имущества на территориях, освобождаемых от немцев в ходе последовавших после Сталинградской битвы наступлений, и по роду своей деятельности им иногда приходилось ввязываться в бои с противником, но Павленко и из этих эпизодов извлекал дополнительную выгоду — по липовым представлениям он умудрился получить для себя и своих подчиненных более 230 орденов и медалей Советского Союза, и конечно же опять не привлекая к своей затее излишнего внимания.

Как это ни парадоксально, но “полковник” Павленко со своей лжечастью дошел до самого Берлина, и такая неуязвимость обеспечивалась прежде всего железной внутренней дисциплиной и прекрасной работой павленковской “контрразведки”, которая на взятки и подкуп нужных тыловиков и командиров “контактных” воинских подразделений порой расходовала чуть ли не половину дохода УВСР от всех видов деятельности. Только в Берлине на то, что б войти в разрушенный, но не разграбленный еще город вместе с передовыми наступающими частями Советской Армии, многим военным чинам самых разных рангов было выплачено в качестве взяток свыше 100 тысяч рублей (и это только то, что стало известно следствию). В три раза большую сумму пришлось истратить на подкуп различных ответственных лиц, чтобы без лишнего шума заполучить вагон на станции Штемменхорст для вывоза награбленных в Берлине ценностей, за которые в Советском Союзе Павленко получил более 25 миллионов — в основном это были золотые изделия и драгоценности, изъятые под видом “трофейной команды” из запасников некоторых берлинских музеев до того, как туда проникли представители уже упомянутого выше Комитета по делам искусств при СНК СССР по вывозу “трофейных ценностей” под предводительством подполковника Белокопытова. Иван Магда был тем самым лицом, который увел из-под носа майора Скоморохова предназначенный тому вагон, и “поднесшим” военному коменданту Звенягину в числе прочих “даров” уникальный марочный листок, из-за которого и разгорелся впоследствии в филателистических кругах весь сыр-бор. Подробно Магда описал в своих “мемуарах” и те обстоятельства, при которых ему удалось заполучить этот драгоценный “филматериал”, и плоды его воспоминаний появились в “Тексас стайл” благодаря стараниям Говарда Робсона.

“…В самом начале мая, сразу же после капитуляции немецкого гарнизона в Берлине, — рассказывает Иван Магда, — я с еще двумя солдатами — рядовым Митрошкиным и сержантом Саблиным — возвращался из комендатуры, где решал кое-какие возникшие проблемы с продовольствием. Уже начинало смеркаться, как к нам подошел какой-то представительный пожилой немец и на плохом русском стал объяснять, что в доме неподалеку скрываются переодетые эсэсовцы. Мы насторожились, так как в только недавно захваченном городе нередки были случаи, когда гитлеровские недобитки под разными предлогами заманивали наших солдат в дома, убивали их, завладевая таким образом оружием, документами и одеждой. Правда, немец подозрений не вызывал и говорил он на первый взгляд искренне, но это еще ни о чем не говорило. Тем не менее я решил проверить, что конкретно этот немец от нас хочет — если это была засада, то застать нас врасплох было не так-то просто, если нет — лишние пленные нам никогда не помешают: с ними всегда можно было сторговаться на предмет выявления спрятанных ценностей, тем более что немец утверждал, что это были именно эсэсовцы, у которых просто не могло не иметься припрятанного “про запас” кое-какого “барахла”…

…Через несколько минут мы вышли к полуразрушенному дому на окраине Клютцельштрассе и затаились в развалинах, наблюдая за указанным нашим проводником окном. Было уже около 23 часов, когда в прежде безжизненном окне в западном крыле дома, выходившем во внутренний двор, загорелся свет. Немец объяснил, что “пришельцы” скорее всего проникли в дом через подвал. Я оставил Саблина наблюдать за окнами и стеречь немца, а сам с Митрошкиным вошел в дом через черный ход. В коридоре было темно, и я включил трофейный десантный фонарик. Две двери, выходившие в коридор, остались без внимания, но за третьей, из-под которой выбивалась полоска света, велся довольно громкий разговор. Я резким движением попытался открыть эту дверь, но она не поддалась, и тогдаМитрошкин по моему сигналу выбил ее ногой.

Почти тотчас после того, как дверь сорвалась с петель, раздался звон разбитого стекла, и я понял, что беглецы намереваются выскочить во двор. Но Саблин не дремал — с улицы раздались автоматные выстрелы, и я, пригнувшись, вскочил в комнату. Первым, что я увидел — это метнувшегося за письменный стол человека. Других в комнате не было, и я перевернул стол и накинулся на спрятавшегося прежде, чем он успел бы выстрелить, если бы у него было оружие. Но оружия у него не оказалось, это был перепуганный старик в разбитых очках, мало напоминавший эсэсовского молодчика. Я все же ткнул его лицом в стену и обыскал.

Митрошкин тем временем выскочил в окно на помощь Саблину, но во дворе все было кончено. Два трупа валялись под стеной, настигнутые пулями сержанта. При обыске у одного из них обнаружилось удостоверение работника зоопарка, у другого никаких документов не было, а была толстая пачка немецких денег и советский пистолет “ТТ”. Допросив старика (все мы в той или иной степени владели немецким языком), я выяснил, что эта троица занималась самым примитивным мародерством, вынося из оставленных жителями перед штурмом города квартир вещи и складируя их в подвале этого дома. Пока мы разбирались со стариком, немец-наводчик исчез, но потом оказалось, что это был представитель другой шайки таких же мародеров, который и навел нас на своих конкурентов. Спустившись за стариком в подвал, мы обнаружили тайник, в котором было полно всякого барахла в виде мягких вещей, посуды и прочего хлама, который нас не интересовал.

Посовещавшись, мы собрались убираться из этого района, но тут старик, со страхом прислушивавшийся к нашему разговору и ничего не поняв из него, решил, что мы намерены расстрелять его, как и его товарищей, за мародерство. Он вдруг заплакал и стал просить не убивать его, а взамен предлагал какую-то ценность. Порывшись среди стопок старинных книг (некоторые из которых может и представляли какой-то интерес, но мы не хотели с ними связываться), он вытащил на свет небольшой деревянный тубус, а из тубуса — сверток. Размотав ворох газет, он извлек из него какой-то листок размером с полевую газету. Это был типографский лист каких-то старых почтовых марок красного цвета, и старик стал нас уверять, что эта вещь стоит больших денег. Он был так напуган, и я подумал, что вряд ли он станет врать в такой ситуации, к тому же я слышал, что за некоторые древние почтовые марки можно получить хорошие суммы, а кроме того я знал, что если эти марки и на самом деле ценные, то они могли бы заинтересовать военного коменданта одной из берлинских железнодорожных станций, через которые мы вывозили имущество своей организации. Прихватив с собой этот тубус, мы ретировались, своим исчезновением явно осчастливив этого несчастного мародера.

Дальнейшие события подтвердили справедливость утверждений старика — как только комендант станции Штемменхорст увидел этот марочный листок, я понял, что никаких проблем с транспортом у нас не будет. Через несколько дней наш вагон пересек границу в районе Бреста, и все проблемы остались позади”.

Может быть у Магды, как он утверждает, тогда все проблемы и остались позади, но у филателистов именно с момента публикации его воспоминаний в “Тексас стайл” в январе 1998 года проблемы только начались. И без того ожесточенная борьба между сторонниками и противниками гипотезы существования листа “саксонского трехкрейцеровика” превратилась в самое настоящее побоище. Таинственный обладатель уникальной (до поры до времени) марки, которую он “утащил” с аукциона в Гамбурге, начал весьма шумную рекламную кампанию с целью перепродажи ее за пятеро, а то и вшестеро большую цену, и потому слухи о целом марочном листе для него очень некстати. Его представитель, директор известной итальянской филателистической фирмы “Фила-Рома” Джулио Терризи, сделал предложение всем ведущим экспертам мира поучаствовать в исследовании “саксонского трехкрейцеровика” на предмет установления дополнительных обстоятельств происхождения этого уникума, но откликнулись немногие. В частности не принял приглашения американец Брэд Харрингс, который в знак протеста против активного проведения “Фила-Ромой” дискредитации идеи существования целого марочного листа, способного существенно сбить цену на имеющуюся в руках Терризи марку, призвал своих коллег активизировать свои усилия в деле поисков описанного Магдой и Скомороховым “филателистического фантома”, для чего, по его твердому убеждению, следует действовать исключительно через официальные круги, в том числе и правительственные, игнорируя кустарные методы, пропагандируемые некоторыми частными сыскными агентствами. Дело дошло до того, что Терризи нанял целую армию всевозможных частных детективов, в том числе и американские “Агенство Пинкертона” и “Вакенхат Корпорейшн”, и многие вполне здравомыслящие исследователи вполне резонно полагают, что нынешний владелец “трехкрейцеровой саксонии” пойдет на все, вплоть до уничтожения “конкурента”, лишь бы обеспечить своему “товару” положенный “рейтинг”.

Неизвестно, чем в конце концов закончится эта погоня за “саксонским уникумом”, грозящим переплюнуть по популярности саму “королеву филателии” — “Британскую Гвиану 1856 года”[29], но в том, что скандал неизбежен в любом случае, сомневаться не приходится. Правда, сотни тысяч и миллионы, которые в состоянии уплатить за этот клочок бумаги некоторые наиболее заинтересованные в его приобретении толстосумы — мелочи в сравнении с предметами искусства в более широком понимании этого слова (имеются в виду произведения кисти таких мастеров, как Рембрандт, Сезанн, Ренуар, Микеланджело, да и наш Малевич в цене вырос нынче сильно), но в этом деле немаловажен и тот факт, что подлинники этих живописцев никогда не тиражировались, в отличии от почтовых марок, и потому каждое такое произведение само по себе является уникумом независимо от художественной и финансовой его ценности. Двух одинаковых экземпляров “Портрета любовницы” Пикассо, который столько десятилетий вдохновляет всяких начинающих гениев живописи на художественные подвиги, конечно же, и быть не может, а вот уродливых “Британских Гвиан” или “бракованных” “саксонских трехкрейцеровиков” в любой момент может оказаться целое сонмище, причем не обязательно это будут подделки — тиражи этих марок, произведенных когда-то в худо-бедно оснащенных типографиях, нынче поражают воображение любого филателиста-собирателя “классики”[30], но ни один историк в мире не смог до конца объяснить сейчас, куда все эти тиражи в конце концов подевались. Торговля редкими марками — это такой же бизнес, как и торговля наркотиками, оружием, недвижимостью, и криминальные разборки между торговцами неизбежны и на ниве филателии. “Агенство Пинкертона” и “Вакенхат Корпорейшн”, которые привлек к решению чисто филателистических проблем зловредный итальянец Терризи, в свое время запятнали свою репутацию в некоторых грязных делишках, инспирированных ЦРУ, ФБР и им подобными, да и нынешним преемникам КГБ и ГРУ тоже пальца в рот не клади, так что любителям криминальных сенсаций остается только радоваться, предвкушая скорые разборки по поводу появления неизвестных прежде “близнецов” знаменитых почтовых раритетов и уникумов, и горе тому, кто попадет в эти мельничные жернова. Само ожидание воплощения призрака “саксонского трехкрейцерового листа” в действительность уже может принести осложнения международной филателии, и потому не стоит удивляться тому, что факт существования этого уникума никак не желает подтверждаться.

Может быть всё уже было решено именно в том, далеком 45-м?