Глава 11. Хартленд

Почтенный сэр Хэлфорд Маккиндер, очкастый, слегка рассеянный ученый Эдвардианской эпохи, был бы крайне недоволен, узнай он, как воспользовались в посткоммунистической России плодами главного труда его жизни.

Прославившийся докладом «Географическая ось истории», с которым он выступил перед Королевским географическим обществом в 1904 году, Маккиндер утверждал, что главный стратегический противник Великобритании – не Германия, а Россия. В доказательство он приводил живописную теорию, которую в дальнейшем стали называть «геополитикой». «Удачно» выбранный момент – перед первой из двух мировых войн, в которых главным противником была Германия, – разумеется, не способствовал популярности его теории. Однако Маккиндер успел в последний год жизни увидеть, как с началом холодной войны его теория воплощается в жизнь. Он видел, как мир в общем и целом приобретает очертания, предсказанные им еще в 1904 году: Великобритания и США, державы, чей флот господствует в Мировом океане, выступают против Советского Союза, крупнейшей континентальной силы Земли, чьи бескрайние степи и суровые зимы сгубили Наполеона и Гитлера, – непостижимой и неодолимой континентальной крепости, «Хартленда» Евразии.

Невзирая на столетия технического прогресса и просвещения, Маккиндер верил, что мировой порядок определяется прежде всего географией, как это было во время Пелопоннесской войны, когда морская держава Афины столкнулась с самой сильной в Греции сухопутной армией Спарты. С тех пор, по мнению геополитиков, вооруженные конфликты практически всегда возникали между сильным флотом и сильной армией. Иными словами, морские и сухопутные державы обречены на вечный бой. Центр сухопутной мощи, Внутренняя Евразия, территория Российской империи, всегда будет конкурировать с морской державой – этот титул в скором времени должен был перейти от Британии к Соединенным Штатам. Географией России предписано вечно прорываться из континентальной изоляции, захватывать незамерзающие порты и пытаться вновь и вновь построить победоносный флот, в то время как Великобритания, а затем ее преемница Америка будут продвигаться по суше, вторгаясь в Восточную Европу и Внутреннюю Азию.

В 1919 году Маккиндер все еще отстаивал свое убеждение: главный враг Великобритании – Россия. Он хотел создать «развернутую буферную зону между Россией и Германией» – позднее то же самое французский президент Жорж Клемансо назовет санитарным кордоном, предотвращающим распространение коммунизма (но от очередной войны кордон не уберег). В поддержку этой меры Маккиндер произнес самые свои знаменитые слова: «Кто управляет Восточной Европой, тот управляет Хартлендом. Кто управляет Хартлендом, тот командует Мировым островом (Евразией). Кто управляет Мировым островом, тот руководит всем миром».

Прошло полвека, прежде чем эти слова расслышали в самом Хартленде, но, когда их восприняли, Маккиндер внезапно обрел славу и статус пророка – причем совсем нежданным образом. Грозными предупреждениями о готовности России к завоеваниям и господству он хотел сплотить европейскую элиту межвоенной поры и предотвратить господство России, однако его пророчество превратилось в стержень новой русской версии того, что называли «явным предначертанием» Америки.

Аргументы Маккиндера пригодились Дугину и другим консерваторам, которые рассматривали противостояние с Западом как вечное и неотменимое, хотя затруднялись объяснить, почему это так. Причины для холодной войны, по-видимому, исчезли вместе с завершением идеологической конфронтации, настала новая эра общей толерантности, демократии, «конец истории». А что, если, возразили геополитики, – что, если противостояние России и Запада гораздо принципиальнее, чем спор о точном понимании Гегеля? Что, если идеологический конфликт – лишь часть более широкой, стратегической борьбы, которая никогда не прекращалась и непременно вспыхнет вновь? Исторический раскол мира на «землю» и «море» – вот аргумент в пользу вечной борьбы, посрамляющий всех, кто празднует гибель коммунизма. И не лучшее ли доказательство тайно продолжающейся войны – слова одного из тайных советников Уайтхолла, назвавшего эту борьбу вечной?

Возведению этого англичанина в статус великого муфтия Атлантической державы способствовал Дугин, опубликовав в 1997 году «Основы геополитики» – одну из самых странных, влиятельных и пугающих книг, написанных в постсоветской России. Она стала ориентиром для широкого спектра российских националистов. Книга выросла из общения Дугина с европейскими «новыми правыми» и регулярных лекций в Академии Генштаба по протекции Родионова. К 1993-1994 годам, по словам Дугина, конспекты его лекций раздавались всем обучавшимся в академии, они регулярно обновлялись, пополнялись мыслями и сведениями, полученными от генералов или взятыми из лекций идеологов правого крыла, приглашенных из Парижа и Милана.

В умелых руках Дугина Маккиндер из малоизвестного эдвардианского чудака, так и не добившегося кафедры в Оксфорде, превратился в кардинала Ришелье при Уайтхолле, нашептывавшего свои советы государственным мужам и таким образом на протяжении полувека обеспечивающего верный курс британского стратегического мышления. Теперь же его идеи продолжаются уже в форме стратегических императивов для нового поколения засекреченных влиятельных чиновников.

Дугин читал, помимо Маккиндера, и других геополитиков, по большей части немцев, которые следовали той же логике, что и Маккиндер, но выступали на стороне континентальной силы, а не всемирного флота. К числу таких мыслителей принадлежал Фридрих Ратцель, немецкий географ, создавший в конце XIX века понятие Lebensraum, «жизненное пространство», которое позднее было принято Третьим рейхом в качестве основного императива. Благодаря второму поколению геополитиков эта теория надолго оказалась в тени нацизма. Современник Маккиндера немец Карл Хаусхофер дослужился до генеральского звания, разрабатывал вопросы теоретической стратегии и настаивал на заключении трехстороннего союза Берлина, Москвы и Токио.

Признанные политологи смотрели на геополитиков искоса, они относились к ним примерно так, как экономисты, принадлежащие к мейнстриму, относятся к «золотым жукам», к тем, кто верит в непреходящую роль золота в качестве универсальной валюты и в то, что старые истины неизбежно восторжествуют. Так и геополитики, эта экзотическая поросль внутри экспертного сообщества, убеждены, что вопреки всем возвышенным принципам и прогрессу верх всегда возьмет простое и низменное – стратегическая борьба за территорию. И порой они оказываются правы.

Четыре издания «Основ геополитики» разошлись большим тиражом, эта книга до сих пор используется как учебник в Академии Генштаба и других военных вузах России. «Едва ли за весь посткоммунистический период какая-либо другая книга оказала подобное влияние на российскую армию, полицию и элиты, отвечающие за международную политику», – пишет историк Джон Данлоп, сотрудник Гуверовского института и специалист по российским правым[379].

Семя упало на плодородную почву. С 1994 по 1997 год российская элита прошла через огромные трудности и перемены, коллапс экономики, военное поражение в Чечне, ряд дипломатических неудач, кульминацией которых стало распространение НАТО на Польшу, Венгрию и Чехию. Все эти большие и малые осечки дискредитировали демократических реформаторов и укрепили консерваторов, которые с самого начала предостерегали против связей с Западом и ожидали от новых партнеров лишь коварства.

В 1996 году Андрей Козырев, министр иностранных дел, ключевая фигура прозападной политики Ельцина, был уволен, и в тот же год генерал Родионов, консерватор из консерваторов (а также покровитель Дугина в Академии Генштаба), был назначен министром обороны вместо Павла Грачева, который встал на сторону Ельцина в 1991 году (в ту пору он командовал авиацией). Также в 1996 году Дума проголосовала за отмену Беловежского соглашения 1991 года и одновременно признала юридически обязательными результаты референдума 1991 года, когда 70 % населения страны проголосовали за сохранение СССР[380]. Это был, конечно, символический жест, но показательный: прошло всего пять лет после распада СССР, и большая часть российской политической элиты (если предполагать, что голосование в Думе адекватно отражает позиции элиты) уже задумывалась о реставрации империи.

«Основы геополитики» пришлись как раз на тот момент, когда российская элита переживала тектонический сдвиг. Смертельный удар российскому либерализму будет нанесен несколько позднее, когда в августе 1998 года обрушится рубль. Популярности «Основ» способствовала и на редкость благоприятная их выкладка в московских книжных магазинах. Основная аргументация «Основ» заимствована прямо со страниц Хаусхофера: необходимость разрушить заговор «атлантистов» во главе с США и НАТО, цель которого – удержать Россию внутри сужающегося кольца только что получивших независимость новых государств. План был прост: сначала восстановить Советский Союз, а потом, советовал Дугин, выстроить хитроумную систему альянсов в партнерстве с Японией, Ираном и Германией, чтобы вытеснить из Евразии США вместе с их атлантистскими сателлитами.

Ради создания «Евразии» нужно было отказаться от узконационалистической повестки, отпугивающей потенциальных союзников. Дугин ссылался на мнение теоретика «новых правых» Жана-Франсуа Тириара, который считал главной ошибкой Гитлера попытку «сделать Европу немецкой, в то время как ему следовало делать ее «европейской»». Так и России следует строить не Российскую империю, а Евразийскую[381]. «В основу геополитической конструкции этой Империи должен быть положен фундаментальный принцип «общего врага». Отрицание атлантизма, отвержение стратегического контроля США и отказ от верховенства экономических, рыночно-либеральных ценностей», – писал Дугин.

И неважно, что в 1997 году подобная идея могла показаться совершенно безумной. ВВП России был ниже, чем у Голландии, некогда грозная армия только что потерпела поражение и была принуждена к унизительному договору с кое-как вооруженными чеченскими повстанцами. Этот период российской истории настойчиво сравнивался с Веймарской Германией, и книга Дугина может служить доказательством того, что те же темные силы, которые пришли в движение в Германии, когда та потерпела крах, начали подниматься и в России. Там и тут претерпеваемое страной унижение объясняли иноземным заговором. На суперобложке книги красовался рунический символ, весьма напоминающий свастику (оккультисты именуют его «звездой хаоса»[382]), и немало нацистов и крайне правых упоминались в этой книге с явной симпатией. А если кому-то было мало параллелей с Третьим рейхом, книга призывала к созданию геополитической «оси» с участием Германии и Японии.

«Основы геополитики» опирались на предпосылку, легко подхватываемую читателями, которые и без того были одержимы верой во всевозможные заговоры: «реальная политика» совершается за плотной завесой интриг, по правилам, которые элиты и различные режимы веками выстраивали за бастионами привилегий, но упорно скрывали от народа. Все это тем легче усваивалось читателями, что имело заманчивый привкус посвящения в тайну: тут тебе и рунические надписи, и загадочные карты со стрелками и крестиками, и неведомые серые кардиналы мировой дипломатии. Но предоставлялось и вполне достаточно фактов в пользу этих фантастических построений, и такие совпадения с реальностью цепляли читателя (должен признаться как один из читателей), – так вызывающие духов участники спиритического сеанса изумляются, когда буквы складываются в сообщения о хорошо им известных фактах.

Геополитика пребывает в безвестности, уверяла эта книга, не потому, что занимаются ею лишь безумцы, безнадежные фантазеры – или доигравшиеся до Нюрнбергского трибунала, – а лишь потому, что подлинное мировое правительство умело заметает все следы. Как формулирует Дугин, «она [геополитика] слишком откровенно показывает основополагающие механизмы международной политики, которые различные режимы чаще всего предпочитают скрывать за туманной риторикой и абстрактными идеологическими схемами»[383].

Дугин сознательно взялся писать руководство по завоеванию и политическому управлению, подражая в этом Никколо Макиавелли. Тот написал «Государя», фактически раболепное прошение о работе, обращенное к правителю Флоренции Лоренцо Медичи (Макиавелли был отстранен от власти и уже десять лет пребывал в ссылке), Дугин создавал оду службе национальной безопасности России и ее номенклатуре после разгрома 1993 года, в грязном офисе на Фрунзенской, в окружении пьющих пиво и разбивающих чужие и свои головы любителей шахмат.

«Основы геополитики» – книга более сдержанная, чем прежние писания Дугина, здесь лучше подобраны аргументы и обошлось без оккультизма, нумерологии, традиционализма и других эксцентричных проявлений метафизики. Вполне вероятно, ему помогли в этой работе высокопоставленные сотрудники Академии Генштаба, где он по-прежнему преподавал. Историк Джон Данлоп считает существенным, что эта книга была написана в пору, когда Родионов занимал пост министра обороны, хотя к моменту выхода книги Родионов, свирепо противившийся гражданскому контролю над армией и расширению НАТО, уже был смещен[384].

Дугин не скрывал свои связи с армией: на первой странице он выражал благодарность генералу Клокотову, главному своему покровителю в Академии Геншаба, называя его соавтором и источником вдохновения (хотя Клокотов решительно отрицает такие свои заслуги). Тактичное указание на близость к военным придавало работе Дугина дополнительный авторитет, налет официального признания, а также исподволь внушало мысль, что он говорит от имени предполагаемого «глубинного государства» России, от лица консервативного заговора, в точности как один из описанных на страницах его книг. И ведь вполне вероятно, что так оно и было на самом деле.

Дугин явно мечтал пройти по коридорам власти и привлечь на свою сторону тех, кто стоит у руля; править страной должны лишь люди, сознающие императивы географии и государственной мощи, заклинал он. «Геополитика – это мировоззрение власти, наука о власти и для власти… Геополитика – дисциплина политических элит (как актуальных, так и альтернативных)».

Национальное возрождение России планировалось следующим образом: прежде всего требовалось заманить в альянс Германию.

Германия сегодня экономический гигант и политический карлик. Россия с точностью до наоборот – политический гигант и экономический калека. Ось Москва – Берлин излечит недуг обоих партнеров и заложит основание грядущему процветанию Великой России и Великой Германии[385].

Из поколения в поколение государственные деятели убеждались, что союзы России с Германией добром не заканчиваются. По этой причине Дугин рекомендует убрать «санитарный кордон», буферную зону слабых и нестабильных государств Восточной Европы и поделить всю эту территорию на две зоны влияния, как это было сделано Священным союзом в 1815 году и пактом Молотова – Риббентропа в 1939-м· Понадобится «заведомое развеяние иллюзий промежуточных государств относительно их потенциальной независимости от геополитически могущественных соседей. Необходимо создать непосредственную и ясную границу между дружественными Россией и Средней Европой (Германией)»[386]. Можно, пожалуй, и Калининград вернуть Германии в обмен на стратегические гарантии в других областях.

Германо-российский альянс развернет Европу от атлантического влияния в сторону Евразии. Франции следует ориентироваться на Германию, и так сложится евразийский вектор Европы по оси Москва – Берлин – Париж.

Все тенденции к европейскому объединению вокруг Германии (Средней Европы) будут иметь положительный смысл только при соблюдении одного фундаментального условия – создания прочной геополитической и стратегической оси Москва – Берлин. Сама по себе Средняя Европа не обладает достаточным политическим и военным потенциалом для того, чтобы получить действительную независимость от атлантистского контроля США[387].

На Востоке Дугин связывал свои надежды с зарождающимся японским национализмом. Ось Москва – Токио можно будет укрепить, вернув Японии Курильские острова в обмен на отказ Японии от договора о взаимной безопасности с США. Китай, переживший «либеральную» революцию и потому превратившийся в «платформу для атлантического влияния в Азии», необходимо нейтрализовать или оставить ему сферу влияния в Юго-Восточной Азии, которая не пересекается со стратегическими интересами России.

Само собой разумеется, что СССР необходимо восстановить: «Украина как самостоятельное государство с какими-то территориальными амбициями представляет собой огромную опасность для всей Евразии». Однако Азербайджан можно отдать Ирану ради создания «оси Москва – Тегеран». Финляндию можно присоединить к Мурманской области, а Сербия, Румыния, Болгария и Греция войдут в православный «Третий Рим», или Юг России.

При всей эрудиции Дугина и его склонности к исчерпывающей аргументации, он не уделяет особого внимания вопросу, зачем, собственно, России империя. Российские мыслители от Александра Герцена до Андрея Сахарова именно в империи видели главную причину вечной отсталости России. И вряд ли много найдется людей, связывающих источник нынешних проблем России, потери статуса и влияния, соответствующего ее амбициям на всемирной арене, с недостатком размеров, – Россия даже после утраты четырнадцати республик по-прежнему занимает большую территорию, чем любое другое государство. К тому же континентальная цивилизация России оказалась не только стратегическим оппонентом морским державам, но и культурной, цивилизационной аномалией, гораздо более склонной к авторитаризму и иерархии, чем меркантильный и демократический атлантический мир. Дугин утверждал, что империя – единственная возможность остановить распространение враждебного русской системе ценностей демократизма.

«Теллурократия» (господство на суше, то есть континентальные общества, подобные России), определялась так:

Сухопутное могущество связано с фиксированностью пространства и устойчивостью его качественных ориентации и характеристик. На цивилизационном уровне это воплощается в оседлости, в консерватизме, в строгих юридических нормативах, которым подчиняются крупные объединения людей – рода, племена, народы, государства, империи. Твердость Суши культурно воплощается в твердости этики и устойчивости социальных традиций.

Ей противостоит «талассократия» («морская держава»):

Этот тип динамичен, подвижен, склонен к техническому развитию. Его приоритеты – кочевничество (особенно мореплавание), торговля, дух индивидуального предпринимательства. Индивидуум как наиболее подвижная часть коллектива возводится в высшую ценность[388].

Хотя идея о взаимосвязи культуры, цивилизации и географии подробно рассматривается родоначальниками евразийства Трубецким и Савицким, Дугин предпочитает ссылаться на бывшего нациста Карла Шмитта, блистательного юриста и философа Третьего рейха, чья концепция Номоса (мы обсуждали ее выше) предвосхищала холистическое единство государства, культуры, страны и среды. Законодательство страны и государственные институты отражают особенности конкретного географического положения, пишет Дугин, и «Шмитт вплотную подошел к понятию глобального исторического и цивилизационного противостояния между цивилизациями Суши и цивилизациями Моря».

Больше никаких внятных причин для создания империи и стремления к мировым завоеваниям Дугин не приводит, хотя в других книгах он нередко воспевает натиск и насилие не как средство для достижения определенной цели, а как духовную ценность. В этом он следует множеству тоталитарных мыслителей, от Гитлера до Шпенглера и Данилевского, которые призывали к революции ради революции. Зачем России снова понадобилась империя? Потому что Россия без империи немыслима, утверждает Дугин. Империя, пишет он, это неотъемлемая сущность мессианской нации:

Специфика русского национализма состоит как раз в его глобальности, он связан не столько с кровью, сколько с пространством, с почвой, землей. Вне Империи русские потеряют свою идентичность и исчезнут как нация[389].

Как многие утописты, Дугин предсказывал глобальные потрясения, которые станут предвестием рая на Земле, – эсхатологическое завершение истории, из которого родится новый, совершенный мир. Он утверждал, что из смерти коммунизма – после которой прошло на тот момент всего пять лет, – родилась новая судьба и миссия русского народа.

Судя по продажам, успех «Основ геополитики» был существенным, однако еще больше он окажется, если измерять его по самому надежному признаку – числу плагиаторов. Идеи Дугина превратились, как он сам это называет, в «вирус». Их перепечатывали в десятках учебников и пособий, все кинулись истолковывать идеи Маккиндера, Хаусхофера и прочих. В книжных магазинах появились секции «Геополитика», Дума сформировала комитет по геополитике, укомплектовав его преимущественно депутатами от ЛДПР, Борис Березовский, влиятельный олигарх и закулисный «политический маклер», завершил свое выступление в телешоу «Герой дня» (1998) словами: «Я хочу сказать еще только одну вещь: геополитика – это судьба России».

Геополитика была чем-то вроде бесплатной компьютерной программы, как говорил Дугин. Он написал программу, и все спешили установить ее на свои компьютеры.

С публикацией книги и уходом из НБП перед Дугиным открылось множество дверей. В 1998 году, вскоре после выхода книги, его пригласили на радиопередачу вместе с Геннадием Селезневым, тогдашним спикером Думы. Позже Селезнев предложил Дугину должность советника.

Этот плотного сложения человек, в прошлом главный редактор газеты «Правда», неустанно пытался отстранить Зюганова от руководства Коммунистической партией, но в итоге сам был исключен в 2002 году. Дугин, все еще обиженный на Зюганова, присвоившего его идеи, с удовольствием согласился работать на его главного соперника: «Я поддерживал Селезнева главным образом назло Зюганову». Селезнев ценил Дугина преимущественно как «консультанта по общественному мнению», но также видел в нем средство укрепить свою репутацию патриота и националиста в стремительно надвигавшейся постельцинской эпохе.

Селезнев открыл перед Дугиным множество новых дверей. Александр Таранцев, глава концерна «Русское золото», который контролировал почти все рынки Москвы, предложил профинансировать новое издание «Основ», и Дугин охотно согласился. Таранцев сделал состояние на недвижимости, обзавелся женой-супермоделью, полным гардеробом модной одежды, бронированным «мерседесом». Дверь в его офис также была укреплена, в ней остались метки от пуль – в 1997 году Таранцева пытались убить. Этот решительный и грозный человек возглавлял печально известную ореховскую ОПГ (согласно показаниям трех убийц, осужденных в 2008 году, – сам Таранцев, разумеется, все отрицал)[390].

Еще одним экспонатом в пестрой галерее спонсоров и «контактов» Дугина стал радикальный еврейский националист Авигдор Эскин, который в 1988 году эмигрировал из СССР в Израиль и там одним из первых примкнул к экстремистскому движению «Ках». Эскина объединял с Дугиным интерес к каббале, на это древнееврейское эзотерическое учение Дугин наткнулся, когда погрузился в изучение традиционных религий, кроме того, оба они принадлежали к крайне правому политическому крылу. Эскин прославился, когда после «Соглашения в Осло» с Ясиром Арафатом наложил на премьер-министра Израиля Ицхака Рабина каббалистическое проклятие смерти, «огненный бич» («пульса-де-нура» по-арамейски). Считается, что проклятие должно подействовать через 30 дней. На 32-й день Рабин был убит Игалем Амиром. В 1997 году Эскин был приговорен к четырем месяцам тюремного заключения за подстрекательство.

После отбытия срока он появился в Москве, и они с Дугиным подружились – странное сближение радикального сиониста и автора только что опубликованной книги о новой «оси» с участием Германии и Японии. Дугин приглашал Эскина на различные публичные мероприятия, они вместе появлялись в дискуссиях, в итоге Дугин даже предоставил Авигдору место в центральном комитете Евразийской партии, которую он создал в 2001 году (партия просуществовала недолго). Эскин считал, что он служит Дугину прикрытием от обвинений в антисемитизме: Дугин решил избавиться от имиджа экстремиста и предстать столпом истеблишмента.

Но главным «подарком Эскина» стало для Дугина знакомство с Михаилом Гаглоевым, богатым южноосетинским банкиром, другом Эскина, который на протяжении следующего десятилетия спонсировал многие политические затеи Дугина. Деловые интересы Гаглоева сосредоточивались в основном на московском футбольном клубе ЦСКА, он также играл ключевую роль в «бизнес-группе», неформально именуемой «Лужники», по названию главного стадиона столицы, на котором играл ЦСКА. Вывеской для этой группы, в которую входили бывший украинский гангстер Евгений Гинер и вице-спикер российского парламента Александр Бабаков, служила зарегистрированная на Нормандских островах, под юрисдикцией Великобритании, компания Bluecastle Enterprises. Все транзакции этой компании проходили через принадлежавший Гаглоеву «Темпбанк».

То есть в тот самый момент, когда Дугин начал сближаться с мейнстримом, он убедился, что мейнстрим – в том виде, в каком он имелся в России, – движется навстречу ему. По правде говоря, сама концепция «мейнстрима» была полностью пересмотрена на исходе одного из самых деструктивных десятилетий в истории России.

Престиж политического истеблишмента упал до небывало низкой отметки. Резко снизилась рождаемость, и столь же резко возросла смертность: в результате экономических реформ значительная часть населения обнищала. Первая чеченская война, закончившаяся в 1996 году перемирием, по условиям которого правительство мятежной республики осталось у власти, наглядно продемонстрировала слабость российского государства, а обвал рубля в 1998 году убил всякую веру в либеральную модель общества, в точности как очереди и дефицит 1970-1980-х годов убили веру в коммунизм. Никаких даже отдаленных признаков консенсуса не обнаруживалось в обществе, разрушаемом потрясениями и катастрофами. Казалось, верх берут центробежные силы и они вновь, как на исходе предыдущего десятилетия, будут решать судьбу страны.

Если в нормальные времена Кремль связывал культурную и общественную сферы жизни, то на исходе ельцинской эпохи исполнительная власть сделалась маргинальной, ею пренебрегали, она в лучшем случае была одной из сил во все более пестрой картине кланов, борющихся за господство. Складывалась феодальная система частных охранных служб и коллекторов; организованная преступность проникала повсюду; на огромном пространстве, растянувшемся на 11 часовых поясов, губернаторы и директора провинциальных заводов, уверенные, что до них центральная власть не доберется, пренебрегали приказами Москвы и полностью перешли на самоуправление. Когда же в 1996 году Ельцин был переизбран, Кремль, по сути дела, захватили семеро очень богатых бизнесменов, которые и помогли президенту удержаться во власти. Они сколотили огромные состояния благодаря залоговым аукционам, где по дешевке распродавалось государственное имущество, и их стали называть «олигархами», поскольку они умело контролировали и экономику, и исполнительную власть.

В литературе и журналистике того периода прослеживается постоянная тема: мечта об уходе от прогнившей, сосредоточенной на своих проблемах городской интеллигенции к деревенской, традиционной, неиспорченной русской жизни. Со времен Достоевского, с 1860-х годов, концепция «русскости» не удостаивалась такого внимания официальной культуры. В 1996 году был даже создан комитет по изучению «национальной идеи» (не слишком в этом преуспевший). Русских призывали воспрянуть духом и вновь гордиться своим загадочным народом, огромными пространствами, а космополитические ценности горожан приравнивались к трусости и предательству. Москва 1990-х напоминала чеховскую пьесу «навыворот»: не городская буржуазия вторгается в усадебную идиллию русской аристократии, а провинциальные стальные короли, западносибирские нефтяные бароны, оптовые торговцы консервами из Краснодара и Тюмени захватывают столицу, вытесняя интеллигентских снобов из обжитого центра Москвы. Их традиционное место на социальной лестнице постепенно захватывали богатые провинциалы с ограниченным мировоззрением и неограниченными средствами.

Интеллигенция, чьим долгом с XIX века была критика установившихся порядков, стала основной силой, добившейся краха коммунизма, но с крахом коммунизма исчезло влияние самих интеллигентов. В новом мире, где все решали деньги, не было места для идей. Ученые вынуждены были работать в нищенских условиях или эмигрировать, писатели, обладавшие прежде непререкаемым моральным авторитетом, продавали теперь свои услуги тому, кто больше даст, – и это «больше» было не слишком большим.

Для Дугина, как и для большинства интеллектуалов этого призыва, поиск богатого покровителя был уже вполне общепринятой нормой. Как выразился Эскин, «у любого российского интеллектуала имеется своя цена». Многие недавно разбогатевшие россияне сочли полезным держать при себе парочку интеллектуалов, это возвышало их над заурядными, не видящими дальше своего носа провинциальными плутократами. Дугин, с его опытом существования в столичной богеме, не страдал провинциальной застенчивостью и легко преодолевал присущее москвичам высокомерие. С новым покровителем он был неизменно вежлив, хотя было заметно, что едва Гаглоев разговорится на публике, как Дугин ловко меняет тему.

Коррумпированность и коммерциализация интеллигенции, обзаведшейся клиентами среди «новых русских», стала основной мишенью для самого уморительного из российских сатириков Виктора Пелевина. В замечательном романе «Generation „П“» (і999) ^он рассказал историю рекламщика Вавилена Татарского, служебные обязанности которого заключались в переводе западной рекламы на язык «русского менталитета», – трудно было бы лучше изобразить всеобщую ошалел ость от превращения страны в потребительский рай. Правда, с точки зрения среднего москвича, облик столицы не так уж изменился за несколько лет после падения коммунизма, разве что господствовавшие над городом символы советской власти (статуи Ленина, Маркса и Дзержинского) сменились огромными билбордами и рекламными растяжками. На берегу Москвы-реки вознесся, призрачно нависая над Кремлем, логотип «Мерседеса» – заключенный в круг знак, похожий на пацифик; на Пушкинской площади памятник великого автора «Евгения Онегина» померк на фоне гигантского синего логотипа «Нокии», укрепленного над золотыми арками «Макдоналдса».

«Generation „П“» превратилось в размышление о брендах, воплощающих новую официальную метафизику бывшего СССР, о западной культуре консьюмеризма и почти маниакальном увлечении ею в постсоветской России. Действие романа разворачивается на фоне упадка 1990-х годов, когда поколение Пелевина увидело, как «империя зла», в которой томились их родители, превращается в «банановую республику зла, которая импортирует бананы из Финляндии». Общество потребления подается как высокотехнологичный вариант тоталитарного контроля умов – на смену плохо работающему советскому авторитаризму пришло нечто более злобное и опасное. Если Михаил Булгаков высмеял советский литературный истеблишмент 1930-х годов в романе «Мастер и Маргарита», где по сталинской столице носятся Сатана и громадный кот с револьвером, то Пелевин изобразил Москву сюрреалистическим симулякром, состоящим из рекламы, клубного «оттягивания» с наркотиками и мифологии нового Вавилона, в которой шаманские глубины приписываются заурядным маркетинговым приемам.

Сюрреалистический ландшафт «Generation «П»» заполняло множество двойников реальных фигур, среди них – волшебник Фарсук Сейфуль-Фарсейкин. Он появляется в романе в роли малозаметного телекомментатора, но в итоге оказывается верховным жрецом оцифрованного мира новых СМИ, пиара и контроля мозгов. Ключ к «подлинной» личности Фарсейкина – «знаменитое пенсне», с которым он никогда не расстается. Для знатоков пелевинской Москвы было очевидно: человек в пенсне – не кто иной, как кремлевский политтехнолог Глеб Павловский. Этому человеку, пародируемому в романе Пелевина, Россия более, чем кому-либо другому, обязана своим постмодернистским симулякром политики.

Павловский – несомненно, уникально талантливый политический деятель – был причастен практически ко всем выборам с 1996 года. Более того, он давал понять – неважно, правда ли это, хотя во многом и правда, – что стоит за всеми крупными интригами той эпохи. Я никогда не видел на нем пенсне, но сдвинутые на самый кончик носа очки всегда присутствовали. Репутация тайного распорядителя кремлевского пиара утвердилась в 1996 году, когда он с небольшой группой «политтехнологов» осуществил немыслимое: добился переизбрания Бориса Ельцина на пост президента. Вскоре он поможет осуществить передачу власти Владимиру Путину.

Павловский – бывший диссидент, есть в нем темная, меланхолическая струна. Прежние знакомые считают, что его цинизм связан с мучительным опытом диссидентской поры: в 1974 году Павловский и несколько членов его диссидентского кружка в Одессе были арестованы КГБ за распространение антисоветской литературы. На допросе Павловский дал показания против своего товарища Вячеслава Игрунова. На суде он пытался отказаться от этих показаний, но в итоге был освобожден, а Игрунова поместили в психиатрическую больницу. Теперь Игрунов говорит, что никогда не держал на Павловского зла: «Он сделал ошибку, признал ее и пытался исправить. Да, он отправил меня за решетку, но я все равно бы туда попал». И все же знакомые считают, что это полупредательство сильно подействовало на Павловского: его идеализм переродился в инструмент блистательной манипуляции. «Кремль нуждался в людях, свободных от интеллигентских комплексов», – писала «Комсомольская правда». В посвященной Павловскому статье 2001 года его успех приписывался «сочетанию здорового цинизма с редким умением ориентироваться в информационном пространстве»[391].

Создав Фонд эффективной политики, Павловский одним из первых начал применять политические коммуникации западного образца – опросы общественного мнения, количественные методы, телерекламу, адресную рассылку. В 1996 году, когда Ельцин, судя по опросам, существенно отставал в предвыборной гонке, Павловскому поручили телепропаганду. Он провел «термоядерную», по его собственному определению, кампанию. Все телеканалы забрасывали аудиторию образами коммунистического лидера Зюганова, страшного фашиста, который вернет Россию в темные века. Демонстрировались документальные фильмы о сталинских лагерях, очереди за хлебом эпохи застоя, всеми силами обществу напоминали, что Советский Союз отнюдь не был радужным прошлым, каким он мог показаться после десятилетия рыночных реформ. Загадочным образом на государственном телевидении также замелькали группы неонацистов, зигующих с криком «Хайль Зюганов». Одновременно навязывался более позитивный образ Ельцина. Он даже сплясал на публике – нечто неслыханное для руководителя его ранга. Кремлевский аналитик Александр Ослон сравнил эту кампанию с сеансом массового гипноза. На выборах Ельцин победил, набрав 53 % голосов.

Так началась эра «политтехнологий» – применения политических инструментов и средств коммуникаций западного образца к отчасти авторитарному контексту России. Советский Союз управлялся идеологией и грубой силой, в 1996 году забрезжила возможность управлять постмодернистскими манипуляциями с помощью телевидения.

В 1997 году Павловский был уже одним из столпов кремлевского правления, «тайным советником и всемогущим магом, изрекающим предсказания и одетым в черное», как описывает его «Комсомольская правда». Он вошел в узкий круг ученых, бизнесменов и журналистов, управляющих общественным мнением, став неофициальным «военным советником» Ельцина. В 1997 году его влияние продолжало расти, и вскоре он прославился участием в одной из величайших политических манипуляций в российской истории с 1917 года.

Работая в Москве журналистом, я часто обращался к Глебу Павловскому с вопросами о кремлевской политике. Однажды я попросил рассказать, как осуществлялся уход Ельцина и наследование Путина, – я знал, что в этом он сыграл ведущую роль. «Мы знали, что Ельцину пора уходить, но как? – начал Павловский. – Если бы он просто взял и ушел, государство распалось бы».

Но дела шли все хуже, через несколько месяцев после избрания президент начал разваливаться. Уже в 1996 году понадобилось пятикратное шунтирование сердца, после чего поведение Ельцина становилось все более непредсказуемым. Он плохо держался на ногах, газеты то и дело писали об его очередной пьяной выходке, он стучал ложками по голове президента Киргизии, на обеде у папы Иоанна Павла II пил за «любовь к итальянкам», в 1997 году в Швеции пообещал сократить на треть ядерный потенциал России (потом его советникам пришлось это расхлебывать).

Гвоздь в гроб ельцинской эпохи забила Чечня – явное доказательство импотенции Кремля под управлением Ельцина и угрозы государственности чрезвычайно ослабленной России. Пять тысяч российских солдат погибли в двухлетней кампании, пытаясь восстановить контроль федеративного центра на Кавказе, но маленький горный народ продолжал наносить России поражение за поражением. Зимой 1996 года в приграничном Хасавюрте Россия подписала мирный договор с мятежной Ичкерией.

Мало кого из простых россиян беспокоила потеря Чечни, напротив, люди только рады были положить конец страшной войне. Но патриотическая часть элиты и особенно офицеры видели в этих событиях угрозу самым основам нации. «Это был страшный удар, изменивший наше отношение к государству», – утверждал Павловский. По его словам, сразу после Хасавюрта и начались споры о преемнике Ельцина. Катастрофа в Чечне раз навсегда рассорила Ельцина со значительной частью политического класса, особенно с элитой армии и госбезопасности, «силовиками»:

Существовала проблема и очень острая проблема того, что силовики, фактически, и ФСБ, и армия, оказались вне государства и фактически стали неконтролируемы вообще… там шла криминализация, это была очень опасная ситуация, надо было как-то интегрировать опять силовые структуры в состав государственного аппарата[392].

Тем временем региональные власти все меньше прислушивались к федеральным. В 1998 году губернатор Красноярского края пригрозил взять под свой контроль расположенное на его территории стратегическое ядерное оружие, а глава Приморского края денонсировал соглашение о демаркации границ с Китаем. Президент Татарстана, крупнейшей мусульманской республики России, установил дипломатические отношения с Ираном и Ираком и предупредил: если Россия отправит на Балканы войска для поддержки сербов, они там столкнутся с «добровольцами» из мусульманских регионов России.

Распад происходил быстрее, чем удавалось латать дыры. В августе 1998 года, после шести месяцев галопирующей инфляции, когда вдобавок упали цены на нефть и в Азии разразился финансовый кризис, рубль рухнул, а с ним пропали и сбережения большей части населения. Судьба либерализма в России полностью зависела от того, сумеет ли он обеспечить населению благополучие. Как дефицит 1980-х годов дискредитировал коммунизм, так кризис 1998 года вполне убедительно доказывал, что модель рыночной демократии, пропагандировавшаяся Ельциным в 1990-е, тоже не годится. Российская либеральная утопия разбилась вдребезги. Нестабильный, разболтанный Ельцин стал символом слетевшей с катушек России. Было ясно, что ему пора уходить, но обставить его уход следовало очень осторожно, поясняет Павловский.

Значит, нужно создать такую ситуацию, построить так выборы, чтобы на них победил преемник Ельцина, удовлетворяющий двум условиям: он будет легитимен с точки зрения большинства населения, и в то же время будет своим для этого государства, а не его ликвидатором[393].

Иными словами, Ельцин не мог просто ввязаться в очередные выборы и надеяться на лучшее. Было ясно, что преемника нужно назначить заранее. Ельцин должен уйти, назвав человека, который пойдет на выборы с должности исполняющего обязанности президента, и первым актом во власти гарантирует Ельцину амнистию и безопасность. В Кремле это так и называли: операция «Преемник». Окружение постепенно убедило Ельцина, что ему лучше отречься. В последние годы второго срока Ельцина премьер-министры сменялись стремительно – Сергей Кириенко, Евгений Примаков, Сергей Степашин, наконец, Владимир Путин. «Мы подыскивали преемника, как режиссер актеров для фильма», – вспоминал Павловский.

При этом «режиссер» руководствовался целым рядом критериев. Для Ельцина главным требованием была лояльность, ему нужен был человек, который обеспечит защиту его близких и их интересов, никогда не поддастся общественному давлению и не отменит амнистию. Далее, по словам Павловского, подыскивали человека с опытом службы в армии или госбезопасности, это должно было гарантировать лояльность все более строптивых силовиков. Но главное, им требовался человек, способный победить на выборах. В поисках идеального кандидата Кремль прочесывал горы социологических данных, собранных Управлением по внутренней политике для отслеживания общественных настроений.

В конце 1998 года по запросу Кремля агентство «Имидж Контакт» провело опрос в 204 районах страны, охватив 350 ооо респондентов. Событие осталось почти незамеченным, но это был явный сигнал, что начинается «кастинг» (как выразился Павловский) кандидатов в президенты. Самый масштабный на тот момент опрос в России показал, что подавляющее большинство электората хочет увидеть на будущих выборах кандидатов «с военной выправкой, кто мало говорит и действует решительно».

Один опрос, по словам Павловского, показался наиболее интересным. В мае 1999 года исследовательские центры «Ромир» и ВЦИОМ провели опрос со многими вариантами ответа: «За какого персонажа фильма вы бы проголосовали на ближайших президентских выборах?» Самыми популярными ответами были: за Жукова, маршала Красной армии в годы Великой Отечественной войны (его часто изображали в исторических фильмах), за Глеба Жеглова, жесткого следователя МУРа из сериала «Место встречи изменить нельзя», а на третьем месте оказался Штирлиц, герой чрезвычайно популярного сериала «Семнадцать мгновений весны», который впервые вышел на телеэкраны еще в 1973 году.

Стойкий, но гуманный Штирлиц – образец советского мужчины. Двенадцатисерийный фильм изображал подвиги этого вымышленного агента НКВД, внедрившегося в аппарат гестапо. Он раскрыл план американцев сорвать Ялтинский договор и заключить сепаратный мир с Гитлером, чтобы преградить СССР путь в Восточную Европу. Этот решительный, вдумчивый, патриотичный и мягкий в общении человек оказался прекрасной рекламной вывеской для оплатившего съемки сериала КГБ и моральным компасом для целого поколения советских людей. Теперь он оказался образцом президента.

Павловский утверждает, что результаты этого опроса особенно их заинтересовали, потому что в тот момент Кремль, работая над операцией «Преемник», выбирал из двух кандидатур силовиков – либо премьер-министр Степашин, в прошлом министр внутренних дел, либо Владимир Путин, подполковник КГБ, служивший в Дрездене, а теперь возглавлявший ФСБ. Казалось непростым делом «продать» избирателям человека из спецслужб, ведь это самая непопулярная структура в России, – но теперь все стало ясно: избиратели получат агента КГБ, работавшего в Германии. Так в коротком списке кандидатов осталось одно имя.

Знаки времени: Кремль, уклоняясь от реальной политики, правил с помощью политтехнологий, с помощью телевизионных образов, прямо как в романе Виктора Пелевина. Афоризм канадского мыслителя Маршалла Маклюэна «Медиа – это сообщение» из предмета безобидной болтовни на светском приеме превратился в убийственно серьезную аксиому государственного управления. 14 марта 2000 года, когда выборы закончились победой Путина, еженедельник «Коммерсант Власть» вышел с фотографией Штирлица в гестаповском мундире под заголовком: «Штирлиц – наш президент».