Глава 12. Пешки

Владимир Путин поступил на службу в КГБ сразу по окончании юридического факультета ЛГУ в 1975 году и несколько лет в период холодной войны прослужил в Германии. Он вошел в политику (покинул ли он при этом КГБ, не вполне ясно) и стал работать на мэра Санкт-Петербурга Анатолия Собчака, а после того как Собчак потерпел поражение на выборах 1996 года, Путина пригласили в Москву и назначали на различные должности среднего уровня. Наконец, в 1998 году он был назначен главой ФСБ.

Молодой Путин производил впечатление человека умного и беспощадного и проявлял непоколебимую верность своему прежнему начальнику Анатолию Собчаку. Ельцина интересовало именно это качество – ему требовались гарантии, что ни он сам, ни его семья не пострадают, когда он уйдет в отставку. И Путин в самом деле проявлял такую же лояльность по отношению к Ельцину. Когда генеральный прокурор Юрий Скуратов начал расследовать коррупционные связи ельцинской семьи и приближенных президента со швейцарской строительной компанией, возмездие не заставило себя ждать: в апреле 1999 года государственное телевидение продемонстрировало видеозапись, на которой Скуратов развлекался с двумя голыми женщинами в номере отеля. Утечка была, по слухам, организована лично Путиным, в ту пору возглавлявшим ФСБ. На пресс-конференции Путин подтвердил, что заснят с женщинами именно Скуратов, и обвинил его также в связях с известными преступниками.

В КГБ Путин поднялся не слишком высоко, всего лишь до звания подполковника, но это и делало его идеальным преемником: он умел говорить на языке чекистов, шпионов, но был всем обязан Ельцину и не забыл этого. Ельцин в воспоминаниях сообщает, что с самого начала присматривал себе в преемники именно Путина и остановил свой выбор на нем уже в 1998 году, еще до того, как назначил его главой ФСБ.

«Буду работать там, куда назначите» – так, по воспоминаниям Ельцина, ответил Путин на предложение занять должность премьер-министра. «А на самый высокий пост?» Путин замешкался с ответом. Чувствовалось, что он впервые по-настоящему осознал, о чем идет разговор. «Не знаю, Борис Николаевич. Не думаю, что я к этому готов». – «Подумайте. Я верю в вас».

Добиться избрания бывшего офицера КГБ было не так просто. Старые воспоминания живут долго, а популярность КГБ находилась на отметке чуть выше любви к организованной преступности, но заведомо ниже даже симпатии к насквозь коррумпированной автоинспекции. К тому же Путин перед микрофоном вел себя скованно, такого трудно протолкнуть, но опросы показывали, что граждане России успели разочароваться в демократах и жаждут порядка, ради этого они примут тоталитарную фигуру и пожертвуют частью новообретенных свобод. Путин – подтянутый, не меняющий выражения лица, трезвый – выгодно отличался от бесшабашного пьющего Ельцина. Русские мечтали о твердой руке, Путин был для них идеальным лидером, и он появился как раз вовремя, после ряда так и оставшихся без объяснения инцидентов, вызвавших у россиян страх за свою безопасность.

Заняв в августе пост премьер-министра, Путин сразу же столкнулся с серьезным военным вызовом: чеченские повстанцы под руководством Шамиля Басаева вторглись в Дагестан. Впервые после заключения Хасавюртовских соглашений чеченские мятежники попытались расширить свое влияние и угрожали соседним областям Северного Кавказа. Российский спецназ был отправлен в Дагестан для отражения угрозы, и правительство Путина вновь объявило войну Чечне.

Но готовность россиян вновь воевать где-то в далекой горной провинции оставалась под сомнением, пока ряд загадочных и чудовищных взрывов не превратил этот конфликт из второстепенной полицейской акции в национальный крестовый поход, заполонивший все новостные программы.

4 сентября в 22.00 перед пятиэтажным зданием в Буйнакске (Дагестан, поблизости от границы с Чечней) взорвался заминированный автомобиль. В этом здании находились российские пограничники с семьями, погибло 64 человека. Пять дней спустя более крупная бомба взорвалась в девятиэтажном здании на улице Гурьянова в Москве, убив 94 человека: здание развалилось пополам. На следующей неделе взорвались еще два дома – в Москве и Волгодонске; кроме того, согласно сообщениям, ряд покушений был предотвращен в последний момент.

Образы разрушенных квартир, труб, свисающих из расколотых надвое помещений, врезались в память российских телезрителей. Взрывные устройства были начинены огромным количеством гексогена. Таких взрывов в российских городах не было со времен Второй мировой войны. Создавались общественные патрули, соседи дежурили возле домов по очереди. Население было напугано и согласилось на новую войну, лишь бы избавиться от этой угрозы.

Вторая чеченская война и обеспечила Путину власть. Он сохранял спокойствие под огнем, созданный ему телевидением образ крутого парня как нельзя лучше подходил для главнокомандующего, и его рейтинг за осень взлетел до пятидесяти с лишним процентов – неслыханный на тот момент уровень для любого члена правительства. Тем самым переход к нему президентской власти грядущей весной был уже гарантирован.

Правда, эти подозрительные события перед началом Второй чеченской войны породили немало теорий заговора, занявших, наравне с августом 1991 и октябрем 1993 года, свое место в легендах о таинственном и зловещем десятилетии. Некоторые вопросы насчет взрывов по-прежнему остаются без ответа. Прогремело четыре взрыва, но бомб было найдено значительно больше – например, 22 сентября бдительные жители Рязани успели обнаружить взрывное устройство до того, как оно сработало. Через несколько часов, перехватив подозрительный телефонный разговор, местная милиция и служба безопасности окружили убежище предполагаемых террористов[394]. А затем события приняли странный оборот: 24 сентября глава ФСБ Николай Патрушев заявил по телевидению, что рязанская «бомба» была частью учений ФСБ и «террористы» на самом деле – оперативники, которые подложили в дом три мешка сахара, чтобы выглядело похоже на гексоген. «Инцидент в Рязани – не взрыв и не предотвращенный взрыв. Это были учения».

Выглядело это крайне подозрительно: «террористов» вот-вот должны были схватить (если еще не схватили), тут бы выяснилось, что они служат в ФСБ. И вот ФСБ предоставила им алиби – промедлив, однако, полтора дня. Концы не сходились с концами: явно никто больше не был информирован об этих учениях, представитель ФСБ генерал Александр Жданович 23 сентября, выступая в телепрограмме, выражал благодарность жителям города – об учении ни слова. И хотя ФСБ настаивала, что это был муляж, эксперт из рязанской милиции, который разряжал бомбу, утверждал, что устройство было настоящим. За странно приуроченным заявлением Патрушева последовали и другие противоречивые утверждения. Никто не смог объяснить, зачем вообще понадобились такие учения, к чему имитация военных маневров в разгар настоящей войны.

Государственная дума так и не провела расследования терактов, хотя дважды рассматривала соответствующий законопроект. Депутат Думы журналист Юрий Щекочихин, предлагавший этот законопроект, в 2003 году умер от таинственного заболевания, похожего на радиационное отравление.

Мало кто в России верил, что о событиях августа-сентября 1999 года им сказали всю правду[395]. Неуютное совпадение: взрывы домов, как и вторжение в Дагестан, слишком явно играли на руку Путину. Ему и его команде еще много лет придется рассеивать подозрения, не замешан ли в этих терактах каким-то образом он сам или Кремль, не было ли это операцией под прикрытием, нацеленной на насильственный возврат Чечни. Власть, несомненно, располагала и средствами, и мотивом, для того чтобы вновь разжечь конфликт: будущее России как федерального государства зависело от покорения Чечни, а заодно можно было поднять рейтинг намеченному кандидату в президенты.

Но некоторые моменты не укладываются в теорию заговора. Да, задним числом заинтересованность Кремля в новом витке войны кажется очевидной, учитывая последствия, но многие считали, что тогда было невозможно предугадать, как война в Чечне скажется на популярности Путина. Все политики, чьи имена прежде были связаны с этой войной, напротив, лишились популярности – и сам Ельцин, и отставной генерал Александр Лебедь, участник Хасавюртовских соглашений. «Когда Басаев вошел в Дагестан, – вспоминал Павловский, – мы все советовали Путину: «Не вмешивайтесь. Не надо, чтобы вас с этим отождествляли. Потеряете рейтинг»». Да, вмешиваясь в гражданскую войну в Чечне, Путин сильно рисковал: если бы война закончилась поражением, проиграл бы и он. Однако на этот раз российская армия легко одерживала победы, чему способствовал и переход на ее сторону некоторых заметных чеченцев, в том числе Ахмата Кадырова, муфтия мятежной Чечни и главы влиятельного клана.

Правду о событиях 1999 года мы, наверное, никогда не узнаем во всей полноте, но успешная чеченская кампания подняла рейтинг Путина до неслыханных цифр. В канун Нового года Ельцин, следуя плану, ушел в отставку, расчищая путь своему наследнику, и тот с легкостью победил на выборах весной 2000 года.

В точности как Брежнев, приведший во власть своих земляков из Днепропетровска, и как Ельцин с его «свердловской мафией», Путин нашпиговал правительство своими людьми, так называемыми петербургскими чекистами, – они тоже были родом из Санкт-Петербурга и все как один отслужили в секретной службе.

Среди них был, например, Игорь Сечин, бывший военный переводчик в Анголе и Мозамбике, человек, свободно говоривший на португальском и, вероятно, не ограничивавшийся ролью переводчика. Он стал заместителем главы администрации президента и контролировал доступ к главе государства, а в 2004 году возглавил государственную нефтяную компанию «Роснефть». Сергей Иванов, офицер КГБ с 1975 года, знакомый с Путиным по Ленинграду, получил должность министра обороны, а потом и вице-премьера. Виктор Иванов, также служивший с 1977 года в КГБ и знакомый Путина, стал заместителем главы кадрового отдела – по сути, от него зависело назначение на все высшие гражданские должности в России; в 2008 году он возглавил Федеральную службу по контролю за оборотом наркотиков. Николай Патрушев, в КГБ с 1975 года, начал эпоху Путина в кресле главы ФСБ, а затем возглавил Совет национальной безопасности. Владимир Якунин, официально числившийся сотрудником советского посольства в Нью-Йорке, а скорее всего, тоже служивший в КГБ, теперь стал руководить железными дорогами. Почти все эти люди в какой-то момент работали в Ленинграде и там успели подружиться с Путиным. Некоторые даже обзавелись дачами рядом с Путиным на озере Комсомольском в Ленинградской области.

Приток силовиков во власть увенчал тенденцию, развивавшуюся на протяжении всего десятилетия. В советскую эпоху армия и госбезопасность, милиция и КГБ считались главной опорой режима, но не вмешивались в политику.

По вполне понятным причинам в СССР силовые ведомства контролировались гражданскими партийцами. В последние годы советской эпохи до 41 % должностей в высшем эшелоне КГБ занимали коммунисты без военного звания, в то время как всего 5 % правительственных должностей досталось военным и офицерам КГБ[396]. Теперь соотношение военных и гражданских во власти изменилось, большое количество людей из армии и госбезопасности вошло в гражданское правительство. После распада СССР их доля в правительстве заметно возросла: с 5,4 % в 1988 году до 32 % к середине первого срока Путина[397].

Многие из этих офицеров госбезопасности слышали о Дугине, читали его популярные «Основы геополитики». В 1999 году, после того как Путин был назначен премьер-министром и очевидным наследником Ельцина, Дугин совершил головокружительный разворот и начал превращаться из идеолога жесткой оппозиции в эксперта при правительстве. В тот год прохановская газета «Завтра» опубликовала его статью о грядущей революции в российской политике:

Люди спецслужб сочетают в себе основные предпосылки для того, чтобы стать хребтом евразийского Возрождения. Они – чиновники, но более дисциплинированные и централизированные. Они – патриоты, потому что патриотизм профессионально воспитывался в них на ведомственном уровне, при профессиональной подготовке. Более того, постоянно имея дело с «врагом», они лучше других учатся делить всех на «наших» и «ненаших».

Дугин настойчиво искал сближения с Глебом Павловским, используя в качестве приманки свою популярность в кругах силовиков. По отзыву Павловского, «он буквально ворвался в администрацию президента. Прежде Дугин оставался на периферии – и вдруг попал в мейнстрим, причем для этого ему ничего не пришлось делать. Он и видел свою задачу попросту в том, чтобы тут и оставаться».

Дугин познакомился с Павловским в 1990-е годы, когда публиковал статьи в «Русском журнале» – интернет-издании, основанном Павловским. С тех пор у Павловского в его фантастической памяти и сохранялось, по-видимому, имя Дугина как человека, который еще может пригодиться. «Его политические убеждения я, разумеется, не разделял, – говорит Павловский, – но его приход в официальные круги я мог только приветствовать. По крайней мере, ничего опасного я в этом не видел».

Звезда Павловского, кремлевского демиурга, после успешных выборов Путина достигла зенита, и хотя он не занимал официальной должности в администрации нового президента, двое его бывших заместителей возглавили кремлевские комитеты Управления по внутренней политике, и его рекомендация много значила. Учитывая, куда дует политический ветер, он счел Дугина полезным:

Он предлагал какие-то политические проекты, некоторые из них я продвигал, потому что считал, что необходимо расширить фронт, власть должна вобрать в себя разные группы[398].

Весной Дугин, по всей видимости, получил кремлевского «куратора», то есть ту ключевую фигуру, через которую происходит общение с властью. Практически любая сколько-нибудь заметная политическая организация в России имеет такого куратора: если организация получает куратора, значит, ее удостоили внимания.

Александр Волошин, глава путинской администрации, не помнит, как это произошло (что естественно, ведь на тот момент евразийцы были разве что точкой на кремлевском радаре). Первым в контакт с администрацией президента вступил Павел Зарифуллин, честолюбивый выпускник юрфака, увлекшийся теориями Льва Гумилева еще в старших классах школы. Он вступил в НБП и вместе с той группой из девяти преданных учеников покинул партию вслед за Дугиным. Зарифуллин окончил Казанский университет и в мае переехал в Москву. Он сразу же обратился в Кремль, потребовал встречи с Волошиным от имени «советника спикера Думы Селезнева». После многократных неудач он получил наконец рандеву с Леонидом Ивлевым, одним из заместителей Волошина.

Ивлев принадлежал к тому типу «серых бюрократов», который более всего ценили в Кремле. Отслужив политруком в десантных войсках, он учился затем в аспирантуре кафедры философии Военно-политической академии имени Ленина. С таким военно-идеологическим прошлым он работал, как эвфемистически принято выражаться, «в кадрах». Ивлев попал в Кремль в 1996 году. Военное прошлое, видимо, настроило его благожелательно по отношению к Дугину, чьи «Основы геополитики» в армии высоко ценили.

Кстати пришлось и то обстоятельство, что в Кремле еще не сложилась монолитная политика, как в дальнейшем при Путине. «Это был сплошной хаос», – вспоминал Зарифуллин. Команда Путина только-только занимала места, мало кто уже в точности знал, как надо действовать. В такой ситуации российские бюрократы привыкли считывать сигналы, подаваемые сверху, и по ним ориентироваться. Когда из Кремля звучала воинственная риторика и возрождались советские символы, заигрывание с Дугиным вполне могло показаться разумной страховкой. Группа Дугина тут же использовала расположение Кремля, чтобы раздуть собственную значимость. «Администрация президента – структура аморфная, осьминог, – говорит сподвижник Дугина Коровин. – Одни конечности не знают, чем заняты другие. Стоит получить удостоверение, и к тебе толпами хлынет народ».

Евразийские идеи начали входить в основной дискурс власти. Новое руководство по внешней политике, опубликованное в 2000 году, порицало «усиливающуюся тенденцию к формированию однополярного мира при финансовом и военном доминировании Соединенных Штатов» и призывало к созданию «многополярного мирового порядка». Главным преимуществом России названа «геополитическая позиция как крупнейшего государства Евразии»[399].

Осенью Дугин был представлен Путину. Рассказывать об этой встрече Дугин отказался, но она изменила траекторию его карьеры. Появились спонсоры, контакты, перед ним открылись все двери. Путин и сам, похоже, заинтересовался евразийством: 13 ноября 2000 года впервые в речи главы государства прозвучала поддержка движения. «Россия всегда считала себя евразийской страной», – сказал Путин во время официального визита в Казахстан. Вроде бы не такое уж громкое признание, однако и не случайная реплика, и Дугин сразу же объявил эту речь эпохальной, грандиозной революцией, переменившей все[400].

В конце 2000 года Дугин завязал еще одну судьбоносную связь, на этот раз с обладателем квадратной челюсти, широкой груди, глубокого баса и способности пить не пьянея. Звали его Петр Суслов, он двадцать лет прослужил в КГБ, свободно говорил на португальском, служил в Афганистане, Мозамбике и Анголе в специальном подразделении КГБ «Вымпел», которое осуществляло тайные незаконные операции, в том числе политические убийства.

Выйдя в 1995 году в отставку, он оставался в «активном резерве». Как и о многих других важных контактах Дугина, трудно сказать, где именно они познакомились. Суслов припоминает, как работал вместе с Дугиным в группе консультантов Госдумы при спикере Геннадии Селезневе[401], однако сам Селезнев до своей смерти в 2015 году утверждал, что ни о каком Суслове слыхом не слыхал. По версии Дугина, знакомство было абсолютно случайным, через общих друзей-музыкантов. «Основы геополитики» вновь послужили ему визитной карточкой. Суслов признался, что с огромным интересом прочел эту книгу, и предложил оплатить новое издание – Дугин охотно принял щедрое предложение. Несколько месяцев спустя, в марте 2001 года, они договорились о создании политической партии.

Еще через месяц в московской «Новой газете» появилась очень любопытная статья о Суслове. Юрий Щекочихин, возглавлявший в газете отдел расследования, написал о группе внутри КГБ, которая по собственному почину исподволь готовит восстановление СССР. Он назвал имена Суслова и Владимира Ревского (главу клуба ветеранов КГБ «Честь и достоинство»). Щекочихин, очевидно, незадолго до того встретил где-то во Французских Альпах информатора, которого он называл именем «Алексей». Тот предоставил ему доказательства в виде компьютерных файлов и рассказал в интервью, что с 1991 года работал на ячейку «патриотов госбезопасности»[402]. «Новая газета» опубликовала рассказ «Алексея» в трех выпусках: он рассказал Щекочихину о том, что заговорщики пользуются покровительством высокопоставленных государственных лиц и связаны с деловыми интересами – нефтью, газом, недвижимостью, банками, торговлей оружием и игорным бизнесом. По словам «Алексея», имя Владимира Путина он впервые услышал от своего старшего в этой группе, тот назвал еще несколько имен из окружения Путина, членов так называемого петербургского клана. Наряду с Сусловым как одного из «патриотов» он упомянул друга Суслова Владимира Ревского.

Статья не давала достаточных доказательств правдивости слов «Алексея», но Щекочихин, весьма уважаемый журналист-расследователь и член парламента, поставил свою репутацию на карту, поручившись за информатора. «Что-то все-таки происходит у нас в стране, что заставляет верить Алексею. Вернувшись, я нашел прямое этому доказательство», – писал Щекочихин в конце третьей статьи, обещая продолжение. Но «доказательство», которое Щекочихин упоминал в 2002 году, так и не было предъявлено, серия, в которой должны были выйти четыре статьи, оборвалась на третьей. В следующем году Щекочихин умер от болезни, симптомы которой напоминали радиационное отравление (однако «Новая газета» впоследствии опубликовала статью, в которой утверждалось, что никаких доказательств отравления так и не было обнаружено).

Вскоре после публикации статей Щекочихина российская пресса выдала тайну «Алексея»: это был, как выяснилось, российский бизнесмен Евгений Лимарев, проживающий во Французских Альпах под Женевой[403]. Те моменты в истории «Алексея», которые можно было проверить, соответствовали биографии Лимарева: его отец дослужился в КГБ до звания генерала, сам Евгений в 1989 году поступил на службу в КГБ в качестве преподавателя языков, но не закрепился на этой должности и по неизвестным причинам ушел из «конторы» в 1991 году. Другие детали также, по видимости, соответствовали рассказу «Алексея»: он говорил Щекочихину, что работал раньше на крупную фигуру левой ориентации, и Евгений действительно в конце 1990-х работал на спикера Думы Селезнева (как и Дугин и, возможно, Суслов). У Лимарева несомненно имелись прочные связи со спецслужбами, и он пользовался политической протекцией на высоком уровне, что опять-таки совпадало с историей «Алексея». Однако следует принять во внимание и другие обстоятельства: вскоре после того, как личность Лимарева была установлена, выяснилось, что он ведет сайт беглого магната Бориса Березовского, доверенного лица ельцинской семьи. Березовский сыграл ключевую роль в приходе Путина к власти, но вскоре был отправлен новым президентом в изгнание. Березовский пользовался большим влиянием в «Новой газете» в ту пору, когда вышли статьи Щекочихина, и с очевидностью был заинтересован в дискредитации Кремля, в изображении недавно занявшего высший пост Путина детищем фашистского заговора секретных служб, рвущихся к власти.

Истина об откровениях «Алексея» никогда не будет вполне убедительно установлена, хотя многие высокопоставленные члены иностранных правительств отнеслись к этой публикации с доверием. Я спросил об этом Суслова, и он сказал мне, что все это «полная чушь». Ревский, его предполагаемый соратник, сказал то же самое. Но Суслов как раз такой человек, из каких в любом уголке мира и складываются «глубинные государства», – умный, способный и преданный оперативник, который и поныне мимоходом называет диссидентов советской эпохи изменниками. Он воплощает в себе все противоречия и компромиссы преторианцев порядка, – и заговоры, кажется, окружают его, куда бы он ни пошел.

В 2002 году Александр Литвиненко, бывший офицер ФСБ, бежавший из России и четыре года спустя демонстративно отравленный в Лондоне полонием, опубликовал книгу, в которой обвинял российские власти в подготовке взрывов 1999 года. В доказательство он ссылался на ряд схожих, хотя и не столь смертоносных событий, происходивших за пять лет до взрывов. У Суслова, писал Литвиненко, имелся агент Макс Лазовский, который в начале 1990-х заслужил недобрую славу бандита с десятком и более заказных убийств. Литвиненко утверждал, что Лазовский стоял и за таинственными взрывами в Москве, которые должны были мобилизовать общественное мнение перед вторжением в Чечню.

В пользу этих утверждений Литвиненко имелись и факты: в ноябре 1994 года сотрудник нефтяной компании Лазовского «Ланако» взорвался, когда закладывал бомбу на железнодорожном мосту через Яузу. Месяц спустя в Москве взорвался автобус (к счастью, пустой, ранен был только водитель). Человек, который в итоге был осужден в 1996 году за это преступление, тоже был связан с Лазовским.

И только в 1996 году в федеральный розыск объявили самого Лазовского. В феврале московский отдел по борьбе с организованной преступностью арестовал Лазовского, и ему было предъявлено обвинение более чем в десяти заказных убийствах, а также других расправах. Удалось раскрыть шесть членов банды, оказавшихся по совместительству оперативниками ФСБ, – этот факт письменно подтвердил в ноябре того же года первый заместитель министра внутренних дел Владимир Колесников в ответ на официальный запрос Государственной думы[404].

После таких разоблачений ФСБ лишь сильнее принялась мутить воду. Глава ФСБ Николай Ковалев ответил озабоченным депутатам также письмом – дескать, оперативники, состоявшие в банде Лазовского, «допустили серьезные нарушения правил, предписываемых уставом», однако, несмотря на это «прискорбное недоразумение, главная цель была достигнута: банда Лазовского нейтрализована». То есть, по версии ФСБ, Лазовский и его люди проникли в банду с целью ее ликвидации, но многие журналисты и депутаты, следившие за этим скандалом, остались при убеждении, что бандой была сама ФСБ и преступления они совершали не затем, чтобы завоевать доверие подельников, а по прямому приказу. О цели этих актов насилия оставалось только гадать, но вполне вероятно, это была провокация, которую приписали бы чеченским повстанцам, чтобы оправдать первое вторжение в 1994 году.

В 1996 году Лазовский и еще один член банды отделались легчайшим наказанием. По-видимому, у Лазовского имелся наверху «ангел-хранитель», как выразилась «Московская правда», – он был осужден за хранение наркотиков и оружия (обвинение в подделке документов было снято, поскольку суд пришел к выводу, что удостоверения офицеров безопасности были подлинными) и приговорен к двум годам заключения и штрафу. Убийства, взрывы, сотрудничество организованной преступности со спецслужбами в зале суда не упоминались. В 1998 году Лазовский вышел на свободу.

Хотя Суслов отрицал конкретные обвинения Литвиненко, в том числе и сам факт, что Лазовский был его агентом, он, несомненно, играл свою роль в этой истории. Выйдя из тюрьмы, Лазовский стал заместителем Суслова в отделении организации Unity Foundation на Кавказе. Он был убит снайпером в 2000 году на пороге собственного дома[405].

Вся эта история с Сусловым напоминает сюжет романа Умберто Эко «Маятник Фуко», в котором главные герои зарабатывают, продавая наивной публике вымышленные теории заговора, а в итоге сталкиваются с подлинным секретным обществом и все, ими написанное, обрушивается на их головы.

Так и Дугин десять лет сочинял евразийский заговор, и вдруг к нему обращается представитель этого самого заговора. Теперь Дугин рассказывает, что Суслов называл себя «послом от государства в мир организованной преступности». Он, мол, устал и хочет избавиться от такой работы. Однако упоминание криминальных связей Суслова нисколько не насторожило Дугина. После их ссоры в 2003 году он сказал мне в интервью: «А кто у нас вообще политическая власть? Нами правят бандиты, бандиты и бандиты, там у каждого есть свой Макс. Вы что думаете, Путин с Медведевым другие? Они тоже какие-то… налево пойдешь, направо пойдешь – бандиты, убийцы, страна такая»[406]. Дугин стал лидером новой партии, а Суслов – председателем исполнительного комитета. В интервью 2005 года Коровин пояснил, что такое партия «Евразия»:

Это был наш проект… Дугина и тех людей, которые с ним сотрудничали. Очень много бывших представителей спецслужб… Спецслужбы вообще при Путине получили большую свободу в политике, в бизнесе. Если раньше их при Ельцине зажимали, то при Путине они, наоборот, почувствовали себя более свободными[407].

Зарегистрировать новую политическую партию в эпоху Путина было уже не так-то просто, но партия «Евразия» быстро прошла все процедуры в Министерстве юстиции, главным образом благодаря безусловной лояльности Кремлю. В одной своей декларации Дугин писал: «Настоящей победой евразийских идей стало правление Путина… Мы поддерживаем президента тотально, радикально».

Учредительный съезд партии состоялся в апреле 2001 года в зале на Новом Арбате, принадлежащем клубу «Честь и достоинство», организации ветеранов спецслужб. Упомянутый выше Владимир Ревский, председатель этого клуба, вошел в совет партии «Евразия». Как и Суслов, Ревский был прежде офицером «Вымпела», группы спецназа КГБ. Финансировал партию «Темпбанк» Гаглоева. Дугин известил собравшихся, что движение будет действовать закулисно: «Наша цель не взять власть и не бороться за власть: мы боремся за влияние на режим».

Учредительный съезд наделал много шума в прессе – главным образом потому, что в тот же месяц была опубликована статья Щекочихина «Патриоты государственной безопасности», которая укрепила представление о партии «Евразия» как о вывеске, за которой скрывается заговор, нацеленный на восстановление Советского Союза. Такая реклама только помогала вербовать новых сторонников, по словам Зарифуллина, «поскольку в голову Путину никто залезть не мог, пошли слухи, что на базе этого движения создается новая партия власти. Мы этого, само собой, не отрицали». В мае 2001 года еженедельник «Общая газета» писал, что Дугин воспринимается уже не как проповедник идеологической секты, но как официально признанный специалист по геополитическим вопросам[408]. В том же месяце аналогично высказалась и еженедельная «Версия»: «Контакты с Павловским у «Евразии» действительно имеются. Но, скорее, на уровне личных консультаций. Александр Дугин с главным кремлевским политтехнологом в хороших дружественных отношениях».

Павловский благодаря участию в операции «Преемник» на тот момент считался главным политтехнологом Кремля, но на самом деле его контакты с Дугиным были не слишком активны. Тем не менее он в целом подтверждает сказанное в «Версии», однако наотрез отрицает, что Дугин был его «проектом» или что он в какой-либо форме помогал Дугину:

«Я его проекты передавал разным людям. Я не помню, чтобы они встречали большой энтузиазм. Я думаю, что он нашел себе спонсоров»[409].

У Дугина, как выяснилось, сформировался целый фанклуб в каких-то темных углах постельцинской России, и Суслов обратился к нему с предложением. Появился новый «клиент», и многое было поставлено на карту. Звали этого человека Хож-Ахмед Нухаев, это был чеченский полевой командир с гривой серебристых волос, аристократическими чертами лица, ухоженной бородой, мастер интриг, послуживший Фредерику Форсайту прототипом чеченского предводителя Умара Гунаева в триллере 1996 года «Икона»[410]. «Мрачно красивый, образованный, с лоском» Гунаев Форсайта был прежде офицером КГБ, «а в новой своей жизни превратился в не знающего соперников повелителя всего чеченского подполья к западу от Урала».

Несмотря на красивую и ухоженную внешность, Нухаев действительно был доном чеченской мафии (хотя слова о его простирающейся к западу от Урала империи все же являются преувеличением). С 1987 года он занимался в Москве рэкетом: его штаб-квартирой являлся ресторан на Пятницкой улице, а среди компаний, которым он оказывал «покровительство», был «Логоваз» – автозавод, принадлежавший будущему олигарху Борису Березовскому. В те дни, до 1994 года и Первой чеченской войны, чеченская мафия господствовала в московском криминальном мире, вытеснив из центральных районов славянские банды «солнцевских» и «люберецких». Но когда российские войска вторглись в его родные места, Хан – таково было прозвище Нухаева – присоединился к сражающимся братьям. После ранения в 1995 году в бою за Грозный он хромал и ходил с тростью. В 1996 году он стал первым вице-премьером мятежной Ичкерии при временном президенте Зелимхане Яндарбиеве, но когда президентом был избран Аслан Масхадов, Нухаев эмигрировал в Турцию.

Нухаев, видимо, имел склонность к интеллектуальным исканиям, что и привело его к Дугину. Своему биографу Полу Хлебникову Нухаев в 2000 году сообщил, что является убежденным евразийцем: «Евразийство означает союз между православием и исламом на почве противостояния Западу»[411]. Анна Политковская, журналистка, много писавшая о Чеченской войне и убитая в 2006 году, называла Нухаева бывшим полевым командиром, который напрасно вообразил себя философом[412]. Также он – едва ли случайно – в статье 1999 года был назван агентом СВР, службы внешней разведки, возглавляемой Сусловым[413].

Суслов и Нухаев, несомненно, были ранее знакомы, подтверждает и Зарифуллин, однако он не разобрался, был ли Нухаев агентом Суслова или же это Суслов работал на Нухаева: «Трудно сказать, кто из них всем заправлял». Суслов признает давние и долгие контакты с Нухаевым, но выражается обтекаемо: «Нухаева невозможно было завербовать. Это была очень сильная личность, с такой личностью нужно работать иначе»[414]. В 2004 году Нухаев исчез – то ли погиб, то ли получил где-то убежище (это предполагает Суслов). Он остается официальным подозреваемым по делу об убийстве своего биографа Пола Хлебникова (в том же году в Москве).

Если бы Нухаев действительно был агентом КГБ, это объяснило бы его стремительную карьеру в рядах организованной преступности и мятежного правительства и уникальную роль, которую он нашел для себя летом 2001 года в качестве основного посредника на переговорах между Кремлем и признанным Россией временным президентом Чечни Ахматом Кадыровым. В ту пору обе стороны пытались найти общую почву для политического урегулирования конфликта, чтобы положить конец войне и до конца расколоть те упорствующие группировки сопротивления, которых в начале 2001 года удалось вытеснить из столицы Грозного в горы.

По какой-то причине обе стороны сочли удачной идеей посадить за стол переговоров философа, хотя трудно разобраться, Суслов ли предложил кандидатуру Дугина, или же это было предложение Нухаева. Дугин познакомился с Нухаевым и был очарован чеченцем, «человеком иного века». Он пояснял: «Так мало встречаешь людей, готовых действовать в соответствии со своими принципами».

Нухаев был горячим приверженцем евразийства, он читал все книги Дугина. По мнению Зарифуллина, именно чеченец настоял на присутствии Дугина, а не Суслов, чей интерес к евразийству был, как говорит Зарифуллин, «нулевым».

Новый проект возник как попытка найти ускользающее решение для выхода из Второй чеченской войны и интеграции Чечни в состав Российской Федерации. Нухаев, судя по всему, видел в евразийстве надежду на какую-то форму культурной автономии и политического суверенитета, но под эгидой русской «цивилизации», что устраивало по большей части обе элиты. Россия уже признала Ахмата Кадырова президентом Чечни на переходный период, но участники переговоров никак не могли прийти к окончательному политическому решению конфликта, и российские войска все еще сталкивались с сопротивлением Масхадова. Переговоры с Нухаевым шли по двум вопросам: отказ от сепаратизма и конституционное обоснование положения Чечни в рамках Российской Федерации.

Проект оказался настолько сложным, что я попросил Суслова лично разъяснить его мне в чешской пивной на Бульварном кольце. Суслов напустил еще больше таинственности, намекнув, что получил с самого верха санкцию на четко обозначенную миссию: найти выход из политического тупика с помощью евразийства.

Я представлял спецслужбы. Люди, с которыми я работал, интересовались евразийством лишь с прагматической точки зрения. Им требовалось что-то, что сработает в Чечне, станет легитимным оправданием, чтобы Чечня не уходила, идеей, вокруг которой можно построить режим… Мы не были идеалистами. Мы подходили к этому практически. Надо было показать чеченцам, что национальные меньшинства могут, естественно, быть националистами, но при этом иметь идею общего отечества. Это и есть евразийство[415].

По-видимому, оказалось проще позволить Чечне сохранить лицо, декларировав союз с «Евразией», чем принудить ее капитулировать перед Россией. По крайней мере, такой семантический гамбит разыгрывал Нухаев.

Чеченское сопротивление в тот момент было расколото на традиционалистов вроде Нухаева и радикальных исламистов (как иностранных, так и собственных, но обучавшихся в зарубежных медресе), которые во время войны присоединились к повстанцам. После заключения перемирия в 1996 году эти две группы, прежде вместе сражавшиеся против русских, набросились друг на друга. Чеченские националисты, как Нухаев и Ахмат Кадыров, были приверженцами старинных кавказских традиций: верность тейпу, то есть клану, строгий кодекс чести и мести, традиционный ислам суфийских тарикатов (сект). Но многие обычаи, в том числе столь распространенная лезгинка под аккордеон, казались неприемлемыми радикалам, во главе которых стоял полевой командир Шамиль Басаев (после выборов 1997 года он занял пост вице-президента при Масхадове). Радикалы пытались запретить музыку и танцы, суфизм с его почитанием гробниц святых они приравнивали к язычеству.

Пока российская армия стремительно продвигалась вглубь республики, громя боевиков, центр постарался усугубить также и этот раскол. В итоге Ахмат Кадыров согласился на требования Кремля и публично отрекся от сепаратизма и ваххабизма. Для отречения специально была организована конференция в Москве, «связным» выступал Суслов, а Дугин «придавал интеллектуальный шарм», как говорит Зарифуллин.

Конференция по проблемам исламского экстремизма, которую проводили Селезнев и партия «Евразия», началась в роскошном «Президент-отеле» 28 июня 2001 года. Организаторы явно получали помощь с самого верха, ведь главный гость Нухаев находился в федеральном розыске и был одним из главных вождей вооруженной борьбы против Российской Федерации, – однако он каким-то образом сумел прилететь на конференцию из Турции, выслушать приветственную речь Геннадия Селезнева и затем сам выступил перед аудиторией, собравшейся в этом элитарном отеле в центре Москвы. По окончании конференции он преспокойно вылетел обратно в Турцию из Шереметьева.

Следует заметить, что и место было выбрано неслучайно. «Президент-отель» охранялся Федеральной службой охраны, непосредственно подчиняющейся Путину, другие правоохранительные органы, в том числе милиция и ФСБ, не могли в него проникнуть. Нухаеву требовались безусловные гарантии, что его не попытаются арестовать, а в хаосе ранней путинской эры, когда государство было в значительной степени фрагментированно и у разных органов имелись разные задачи, это был единственный способ соблюсти договоренность с Нухаевым.

Но чеченцы потребовали еще одну гарантию безопасности своего вождя – заложника. Эта роль досталась помощнику Дугина Коровину. «Чеченцы потребовали, чтобы от нас к ним на время поездки Нухаева был послан «представитель», – рассказывал Зарифуллин. – Если бы переговоры не сложились, нам бы прислали голову Коровина, это мы все понимали». Сам Коровин подтверждает, что ездил к доверенным лицам Нухаева, но не в качестве заложника.

Итак, все было оговорено, Нухаев находился под присмотром личной охраны президента, Коровин куда-то отправился «с визитом», и конференция на высоком уровне по проблеме исламского экстремизма благополучно состоялась. Председательствовали на ней совместно Селезнев, от имени которого зачитывалось итоговое постановление, и верховный муфтий России Талгат Таджуддин. Историческое событие: впервые авторитетный чеченский лидер вступил с российскими официальными лицами в диалог о возможности сочетать верховную власть России с национальными устремлениями чеченцев, и впервые человек, говорящий от лица чеченцев, публично осудил радикальный «ваххабизм». Нухаев также оказался первым чеченским политиком из высшего эшелона, кто отказался от сепаратизма и согласился на автономию во имя общих цивилизационных уз с «евразийцами».

Свобода евразийских народов будет гарантирована, заявил Нухаев, лишь «евразийским авторитаризмом», направленным на «восстановление духовных реликвий, религиозного и национального самосознания евразийских народов».

Ценность и эффективность этой идеологии на практике вы можете видеть в том, что я, убежденный борец за чеченскую независимость, ныне являюсь на эту конференцию в столице государства, которое ведет войну с моим народом. Евразийство задает такой уровень диалога между чеченцами и Россией, на котором, впервые в нашей истории, мы получаем реальные основания для взаимного понимания, для мира и союза против общего врага.

На следующий день после окончания конференции в Чечне было объявлено, что в следующем году состоятся выборы в парламент республики. Это была смертельная угроза для чеченского сопротивления: база, на которую опирался командующий повстанцами Аслан Масхадов, дала глубокую трещину. Несколько недель спустя Ахмат Кадыров опубликовал декрет, запрещающий исламский экстремизм на территории Чечни, и к 2002 году война практически завершилась, хотя в итоге соглашение, которого удалось достичь в «Президент-отеле», было забыто. В дальнейшем переговоры сосредоточились на превращении клана Кадырова в гаранта стабильности в регионе, а лояльность этого клана покупали массированными вливаниями из федерального бюджета. «В конечном счете Кремль передал всю власть клану Кадырова, и так установилась модель управления Чечней, а не теоретический мультивекторный национализм», – подытожил Зарифуллин.

Следующее десятилетие Чечня являла собой аномальное явление внутри Российской Федерации: практически самоуправляемый анклав, где процветает многоженство, действует шариатский суд, женщины обязаны на людях закрывать лицо – все это с очевидностью противоречит конституции России. «Кадыровцы», чеченская элита, стали одним из самых мощных кланов в столице, им сходили с рук даже убийства (правда, по большей части друг друга) в центре Москвы. Теперь чеченцы воспринимали пребывание в составе Российской Федерации как своего рода феодальные отношения: это не обычный социальный договор между государством и гражданами, а имперские узы между народом и центром.

Наконец-то евразийской философии нашлось практическое применение на службе у Кремля. Теория, придуманная в 1920-е годы как идеологическое противоядие от застарелой проблемы национального самоопределения в Российской империи, прошла первое историческое испытание – она хотя бы придала идеологический глянец решению труднопреодолимой проблемы чеченского сепаратизма, пусть даже это были всего лишь помогающие сохранить лицо слова, а на самом деле проблему решили военной силой и большими деньгами из казны.

Это показало, как будет устроена политика Кремля при Путине: не симфонический оркестр, которым дирижируют из центра, а скорее джазовая импровизация, где все прислушиваются к общему ритму и пытаются сыграть определенный аккорд. Политикой занимаются пешки, от их действий Кремль может отречься, но за это пешки получают различные привилегии. От администрации президента почти никогда не исходят прямые приказы, чаще завуалированные сигналы, которые считывает и переводит в практический план элита. В итоге одни политические «проекты» удостаиваются благосклонности, а другие, не угадавшие общую тенденцию, проваливаются.

Такая участь постигла и партию «Евразия» прямо в зените первых успехов. Только она собралась вкусить плоды официального признания и войти в истеблишмент, как мир изменился: через два месяца после конференции по Чечне произошел теракт 11 сентября, и Путин, который в первый год своего правления держал Запад на расстоянии вытянутой руки, неожиданно сделал шаг навстречу Штатам: он первым из мировых лидеров позвонил президенту Бушу, как только стало известно о трагедии, предложил свою помощь в обеспечении безопасности Совета ООН, помог американцам договориться об авиабазе в Киргизии, входящей в российскую постсоветскую зону влияния (авиабаза понадобилась для снабжения контингента войск в Афганистане). Расширяя прозападную политику, Путин по собственной инициативе убрал российские базы с Кубы и из Вьетнама.

12 сентября Дугин выразил в блоге соболезнования жертвам теракта, но предсказал дальнейшие несчастья: дескать, самолеты, врезавшиеся в башни-близнецы Всемирного торгового центра, были только «черными ласточками грядущей катастрофы» – так пули из пистолета Гаврилы Принципа, который застрелил кронпринца Фердинанда в Сараеве, послужили поводом к Первой мировой войне. Теракт и сентября 2001 года навеки изменит мировую политику, вынудив США реагировать так, что с большой вероятностью вспыхнет «война между однополярным глобализмом и всем остальным миром». Дугин писал: «Не исключено, что мы стоим на пороге финала истории. Борьба Америки против всех остальных при нынешних технологиях массового уничтожения едва ли может даже теоретически закончиться чем-то позитивным». И действительно, это нападение усилило желание США сохранить однополярный мир, что, в свою очередь, привело к конфликтам, которые подвергли серьезным испытаниям международные отношения США и доверие к этой стране.

Дугин и ныне считает проамериканские жесты Путина после теракта первой его ошибкой, и это мнение разделяют консерваторы, которые приветствовали появление Путина в Кремле как победу своего человека, но были разочарованы его реформистской и примирительной политикой в первый президентский срок. После 11 сентября 2001-го крайним националистам вдруг ограничили доступ на радио и телевидение, о них стали редко писать в центральных газетах и в целом не велели высовываться. По традиции перемены во внешней политике Кремля имеют системный эффект для всей российской политики, вплоть до самых нижних ее уровней: кому с какой речью выступать, в какой газете какая будет передовица и т. д. Подчеркнуто отрекаясь от своих патриотических заявлений на первом году президентства, Путин в январе 2002 года во время визита в Польшу заявил: «Россия – европейская страна, а не евроазиатская».

Конференция в «Президент-отеле» стала последним успехом партии «Евразия» – в 2003 году она бесславно проиграла парламентские выборы и вскоре прекратила свое существование.

«После 11 сентября вся жизнь остановилась из-за давления американцев, – говорит Зарифуллин. – К тому времени стало ясно, что евразийским этот режим не будет, мы не возродим СССР и не сможем играть на том уровне, на какой надеялись». Следующие четыре года, по его мнению, прошли в «мелких проектах». Дугин, как он считает, всерьез подумывал о том, чтобы снова уйти в оппозицию, создав аналог Национал-большевистской партии. И все же он остался при Кремле, получая хоть и не постоянную, но все же надежную поддержку.