VII
«...Так проходили у нас в доме пять дней недели, считая от воскресенья до пятницы. В самый же день пятницы порядок несколько видоизменялся. Известно, пятница — канун святой субботы, и всякий добрый еврей должен приготовляться к встрече ее как дорогой гостьи, царицы»...
Вот — новое, абсолютно новое для нас, в цикле нашего теизма вовсе неизъяснимое: праздник — олицетворяется; он есть — лицо он есть лицо женского пола. И «встретить праздник» для еврея не значит сложить руки и ничего не делать, но, напротив, значит начать хлопотать, готовиться, приготовляться. «Гости едут»: труда будет много хозяевам, хотя — веселого труда, радостного. Когда появляется «гостья», «царица» — может быть, труд будет даже сладостен. Ее любят и в нее могут быть даже влюблены, иначе зачем бы упоминать ее пол; просто сказали бы: «Кто-то в гостях у нас».
«В дни пятницы отец не засиживался по утрам в синагоге до часу дня, а выходил много раньше, часов этак в десять, и придя домой, тотчас садился завтракать; и, позавтракав, тотчас принимался за приготовления к встрече царицы субботы».
«Первым долгом он принимался за дело обрезания ногтей пальцев рук. Обрезание ногтей вовсе не такая пустая вещь, над которой не стоило бы задуматься доброму еврею. Обрезание ногтей — главное пальцев рук, — имеет немаловажное значение в святой религии евреев — оно требует серьезного внимания, осторожности и обдуманности».
«Так, напр., обрезание ногтей должно совершиться непременно раз в неделю и именно в пятницу — канун святой субботы[9]. Затем: обрезание должно начаться с правой руки и непременно с большого пальца и кончаться мизинцем левой руки. Дальше: все десять обрезков ногтей должны быть завернуты в бумажку вместе с тремя свидетелями и преданы огню на всесожжение...
- Вы, возлюбленный мой брат, русский человек, христианин, чего испугались: «Как это, чтоб живых свидетелей завертывать вместе с какими-то обрезками и зажигать??! — в ужасе восклицаете вы. — Где это видано, где это слыхано, чтобы жгли свидетелей ни за что, ни про что?» — продолжаете вы негодовать с омерзением на такую бесчеловечность со стороны нехристов-евреев.
? Не пугайтесь, милый друг, — спешу я успокоить вас. — Это не живые свидетели. Это свидетели не что иное, как маленькие, крошечные щепочки, отщепленные перочинным ножичком, одна из них от косяка двери, а две - от подоконника».
«Затем и последнее. — При операции обрезания ногтей необходимо остерегаться, чтобы какой-либо шальной обрезок не отскочил в сторону и не затерялся в мусоре. Если же, несмотря на все предосторожности, такой казус-таки случится, т.е. так-таки отскочил один обрезок — и на пол, то тому, кому принадлежит этот обрезок, предстоит крайне неблагодарный труд непременно отыскать его, во что бы то ни стало, и присоединить его к остальным обрезкам. Буде же, паче чаяния, таковой не отыщется, несмотря на все старания неосторожного обрезателя, — то ему, сему последнему, предстоит в будущем, т.е. после своей смерти, неприятное путешествие из могилы обратно в дом, где он жил — и непременно отыскать злополучный обрезок».
Мы, под впечатлением своего собственного изучения Библии, представляем себе евреев, сейчас и в древности, без легенд и сказок. Это для нас богослов, вечно серьезный и торжественный, не снимающий «эпитрахили» всемирного священства. Между тем ничего подобного, сейчас и, конечно, в древности. Еврей имел быт; имел как ядрышко, так и скорлупу около себя: у него были свои подробности жизни. Отвлеченность бытия, ему приписываемая нами, есть наша о нем абстракция, есть плод алгебраической выжимки, какую мы производим над телом этого народа, чтобы извлечь из него сухой препарат наших теологических систем. Еврей суеверен и наивен, — уже потому, что он жив, живой, живет.
«Совершив все, как следует по закону, относительно обрезания ногтей, отец спешил в микву, чтобы искупаться лековед шабес». — Далее следует приведенное нами выше описание «миквы». Но к «лековед шабес» автор делает под текстом страницы примечание, требующее всего нашего внимания. Надписав «лековед шабес» еврейскими знаками, он продолжает: «лековед шабес», т.е. в честь субботы. Благочестивый еврей, что бы он ни предпринимал для субботы, напр., купил новую ложку для субботнего стола, обязательно произносит эти два слова. Есть такие благочестивые евреи, которые, при исполнении супружеских сношений с женами в субботние вечера, произносят эти два слова, велев и супруге повторить за ними».
Следует заметить, что автор перешел в христианство юношею и брака еврейского de facto, на себе — он не испытал и не знает. Он доносит до нас слухи, говор еврейской атмосферы. «Так бывает», он пишет; заметим, что сам он уже «интеллигент» и у него, конечно, «так» бы не было. Он описывает быт еврейской темноты, старого заплесневелого гетто, но он-то и драгоценен для нас, так как здесь тысячелетия не было христианских «новшеств», и вообще никакого ветра со стороны. Между тем «примечание» его, устраняющее спор о факте, имеет колоссальное историческое значение, будучи тою «водяною ниточкою», «водяным канальцем», который соединяет и сливает в один бассейн совершенно однородной влаги теизм евреев — с вавилонским, египетским и ханаанским. «В честь субботы», «в честь царицы субботы», какой-то небесной «царицы Савской», приходящей на этот день в гости к всемирно-историческому Соломону. У Геродота (I книга, глава 198) записано:
«Погребальные песни вавилонян походят на египетские... Всякий раз после сообщения с женщиной вавилонянин воскуряет фимиам и в то же время в другом месте это делает и женщина, с которою он был; так же, я наблюдал, поступают и аравитяне... У вавилонян есть, однако, следующий отвратительный обычай: каждая туземная женщина обязана раз в жизни иметь сообщение с иноземцем в храме местной своей Афродиты. Многие женщины, гордые своим богатством, не желая смешиваться с другими, отправляются в храм и там останавливаются в закрытых колесницах; за ними следует многолюдная свита. Большинство женщин поступает следующим образом: в святилище тамошней Афродиты садятся в большом числе женщины с веревочными венками на головах; одни из них приходят, другие уходят. Между женщинами во всевозможных направлениях сделаны совершенно прямые проходы, по ним холят иноземцы и выбирают себе женщин. Севшая здесь женщина возвращается домой не раньше, как иноземец бросит ей монету[10] на колени и сообщится с нею за пределами святилища. Бросивши женщине монету, следует сказать: «Приглашаю тебя во имя богини Мелитты». Мелиттою называют ассирияне Афродиту. Как бы мала ни была монета, женщина не вправе отвергнуть ее, потому что деньги принадлежат божеству. Она следует за первым, бросившим ей деньги, и не пренебрегает никем. После сообщения и, следовательно, выполнения священного долга относительно богини женщина возвращается домой, и с этого времени нельзя иметь ее ни за какие деньги. Женщины, выдающиеся красотою и сложением, уходят из храма скоро; все некрасивые остаются там долго; иные принуждены ждать по три и по четыре года. Подобный обычай существует в некоторых местах и на Кипре».
Остановимся. Три тысячи лет — большое время для изменения, потери всех прежних форм и даже для исчезновения обычая, обыкновения, закона; однако центральный момент описанного — «во имя богини Мелитты» совпадает в сущности буква в букву с «лековед шабес» — «в честь (царицы) Субботы». Здесь, по Геродоту, — долг, даже при отсутствии своего желания; и, как проговорился еврей в беседе со мною: «хороший тон еврейства требует... почтить субботу» характерным, для нас теперь непостижимым способом. Однако сделаем усилие постигнуть. Мы вкушаем хлеб — и благодарим Бога; спим и, как ложась, так и по утру, вставая — просим Бога об охранении нас от лукавого, благодарим Его за это охранение. Но здесь, в сотворении младенца, не гораздо ли более необходимо сберечься от лукавого: мы в этот миг даем зарождаемому существу способности, мы определим его душу, мы вдохнем в него благочестие или нечестие, неисправимое во всю последующую жизнь. Конечно — это миг законодательный (дается закон душе) и священный! Оспорим ли мы, что внимание и забота присущи и должны ему; что очиститься душою «перед» и возблагодарить Бога за душевную чистоту «после» суть в самом деле нечто мыслимое здесь, возможное, и, наконец, что это — должное. Не пасть бы здесь, не оскверниться бы тут, помыслом, движением, шутками - и мы уже без труда сохранимся в чистоте остальное время. Мы тут проходим узенькою альпийскою тропинкою; один шаг неверный — и мы летим в пропасть (разврат): как же здесь, именно здесь не вспомнить Бога, не сказать хоть машинально — «Господи, помилуй!» «спаси и избави!», ибо совершить-то это нужно, но вопрос: как? - «Лековед шабес» - это и значит: «не я и не мое тут произволение», или, как молится Товия, оставшись наедине с Сарою, по указанию Ангела: «Ныне я беру ее, Господи, не для удовлетворения похоти, но по-истине»[11]. Кстати, есть кой- что в рассказе «Книга Товита», что напоминает и вавилонские «воскурения фимиама» (Геродот). Вот как учит Ангел Товию — юношу истине брака: «Ангел сказал ему: разве ты забыл слова, которые заповедывал тебе отец твой, чтобы ты взял жену из рода твоего (NB: замечательна эта постоянная тенденция Израиля к родным узам в браке, к неотхождению через брак - вдаль от родичей). Послушай же меня, брат: Саре следует быть твоею женою, а о демоне не беспокойся: в эту же ночь отдадут тебе ее в жену. Только, когда ты войдешь в брачную комнату, возьми курильницу, положи в нее сердца и печени рыбы и покури; и демон ощутит запах и удалится, и не возвратится никогда. Когда же тебе надобно будет приблизиться к ней, встаньте оба, воззовите к милосердому Богу, и Он спасет и помилует вас». Вот - религия; вот - религиозное окружение. Положим, здесь было исключительное опасение известно - присутствующего демона, но разве благоразумный человек не должен в каждом шаге жизни своей опасаться и ожидать встречи с демоном? Козней дьявола? И здесь, именно здесь — особенно? Итак, бывшее здесь, между Товиею и Сарою, потребно каждому и всегда.
Но мы продолжим вавилонские и египетские параллели из Геродота: «В одной части Вавилона за большою крепкою стеною находится царский дворец. задругою — храм Зевса-Бога, с медными воротами». Слово «Зевса» нас не должно удивлять, как уравнивание, приравнивание греком чужих имен к именам своего теизма; как пользование терминами, которые были бы понятны соотечественникам. «Этот храм — четырехугольник, каждая сторона которого имеет две стадии; уцелел он до моего времени. Посредине храма стоит массивная башня, имеющая по одной стадии в длину и ширину; над этою башнею поставлена другая, над второй - третья и т. д. до восьмой»... Точно ли знал Геродот число ярусов? Мы же помним талмудическое: «и не говорите — понедельник, вторник, но - шесть дней до субботы, пять дней до субботы, два дня до встречи ее, день же седьмый суббота - Господу»... «Подъем на эти башни сделан снаружи; он идет кольцом вокруг всех башен. Поднявшись до середины подъема, находишь место для отдыха, со скамейками: восходящие на башню садятся здесь отдохнуть. На последней башне есть большой храм, а в храме стоит большое, прекрасно убранное ложе и перед ним золотой стол. Никакого кумира в храме, однако, нет. Провести ночь в храме никому не дозволяется, за исключением одной только туземки; так рассказывали мне халдеи, жрецы этого божества» (кн. I, гл. 181)... «Они же, эти халдеи, мне рассказывали, — чему я, однако, не верю, — будто само божество сходит в храм и почивает на ложе; нечто подобное и точно таким же способом совершается в египетских Фивах, как мне говорили египтяне; и там, будто бы, ложится спать женщина в храме Зевса Фивского, причем ни эта вавилонянка, ни эта фивянка, не имеют сношений с мужчинами».
«Сходит Бел к женщине». Нужно иметь в виду начертание: «б’Эл», где «Эл», есть то же, что «Эл’огим» Бытия, как это давно выяснено филологами. Но и затем, что он как не мужское дополнение «св. Субботы», «царицы Субботы» и, очевидно, царицы не земной, а трансцендентной, небесной, в сущности неизъяснимой и мистической?! Если есть «святая Суббота» и возможна, есть и возможен Бел; и когда ждут одну, можно ждать другого. В Фивах и Вавилоне и ждали «б’Эла»; а нам еврей, в бесхитростной автобиографии, рассказывает, как еще в царствование Николая Павловича его родители ждали «св. Субботу». Мистика и психология, нам не понятная, но которую мы можем узнавать, как бы взглядывая на лицо и сверяя особенности его с прописанными в паспорте. В «царице Субботе» мы находим Мелитту; а где есть Мелитта, не может уже не быть и б’Эла. Ибо нет дроби, которую не дополняла бы другая дробь: так как обе оне из той же единицы.