Андрюша Ющинский

Страшное личико Андрюши Ющинского, с веками, не вполне закрывающими глазное яблоко, как бы еще смотрит на нас тусклым взглядом... «Устал! Не могу!» — «Больно! больно! больно!»... Сколько истомы в лице, какая грусть! Какое милое все личико, бесконечно милое, какое— то особенно кроткое, какое-то особенно нежное, изумительно благородное! — Посмотрите, посмотрите, запечатлейте черты, на всю жизнь запомните этот усталый, опущенный взгляд страдальца и думайте, всю жизнь думайте о том, что это такое. И нашлись же в каком-то безумии испуга люди, инсценировавшие какую-то распутную бабу и шайку хулиганов, будто бы умертвивших Андрюшу, потому что он о воровских их делах знал! «Поправили воровства убийством», — к удовольствию Грузенберга, и Елпатьевского, и нашего бедного Кондурушкина. Хулиганы душат, — так ведь это просто! Размозжают голову чем попало — вот наша «грязная Русь»... Ежедневно, повсюду, видят и судьи, видит и публика... Видят наши дела, грязные, отвратительные, вонючие, со «Дна» Горького... «Вот она, Русь»... Ужасно, плачем, стыдно. Тут водка и бездельничанье, жизнь на даровщинку, кончающаяся «резанул по горлу», «проломил голову». Но кто же это прилежный трудился над Андрюшей, ставя ранки на правом виске, ранку около ранки, каким-то проклятым тонким ромбовидным инструментом? У нас — «обухом», а не инструментом. Кто-то прилежный, кто-то методичный, «без гнева и испуга» (слова проф. Сикорского в напечатанной экспертизе) наносил все эти язвы... Боже мой, Боже мой, Боже мой, — до чего же мы все слепы и безумны, чтобы не понять, о ком и о чем идет речь в знаменитых, на весь свет известных словах о каком-то «отроке», который «ведется на заклание», «бессловесен, безгласен»...

Пугаемся сказать и высказываем предположение. В разных местах, у разных пророков, встречается мглистый, глухо указанный «отрок», — которого «ведут на заклание»... Это какое-то темное указание, как будто глаза пророческие где-то вдали видят его, — видят и не могут рассмотреть... Эти слова об «отроке, ведомом на заклание», издавна поразили ум читателей и истолкователей Библии, и Святые Отцы Церкви, недоумевая, что? бы это означало, включили эти места в состав «мессианских указаний на Господа нашего Иисуса Христа», — тем более что последующие слова как будто говорили об искупительном подвиге Христовом. «Той бысть язвен за грехи наши, и мучен бысть за беззакония наши. Наказание мира нашего на Нем, язвою Его мы исцелили».

Сообразно такому пониманию, в синодальных изданиях Библии печатается «отрок» с большой буквы — «Отрок»; и тогда при чтении как будто ясно, что это относится к Иисусу Христу. Но оставим так, как было написано в древних манускриптах, — простое, нарицательное и общее название «отрок», — и тогда не забрезжит ли у нас мысль, что в пору израильского царства и пророков все равно уже существовал ритуал, по коему какой-то «отрок» в возрасте и невинности Андрюши Ющинского, но взятый где-нибудь у соседей, у пограничных «гоев», у хананеев, у египтян, у сириян, у персов, приносился в жертву ритуально как и теперь?! Ведь Иисус Христос, умирая на кресте, имел 33 года, и никакой пророк Его не наименовал бы «отроком». Да и Христос потом пришел, а пророк и пророки говорят о чем-то сущем уже и известном народу. Израильтяне слушали пророков и не недоумевали, не спрашивали, «о каком это отроке идет речь?». Иисус Христос оправдывается и доказуется из Евангелия, из правды и величия Своего, из крестной смерти и воскресения. Доказывается из учения Своего, из предсказания о судьбе Иерусалима, из всего при Нем бывшего и потом наступившего. И эти о нем «мессианские предсказания» вовсе не так необходимы, как казалось во время первых Отцов Церкви, которые старались убедить самих евреев в божественности Иисуса Христа и для этого указывали им, что их же пророки предсказали появление Иисуса Христа. Евангелие стоит на своем основании и в ветхозаветных основаниях вовсе не нуждается, как в необходимых и неизбежных. Что касается слов: «наказание мира нашего на Нем», то здесь слово «мир» нужно истолковывать в смысле «мир иудейский», «мир израильский»: не космологически, а этнографически.

«Отрок, ведомый на заклание» пророков, — вот он, «приготовишка» духовного киевского училища, — избранный именно за чудное, ангельское личико (посмотрите! посмотрите!), — по общему методу закона Моисеева — избрать в жертву «лучшее, непорочное, безболезненное, чистое, невинное». Несчастная «маца», к которой якобы «примешивают христианскую кровь», — все спутала, навела христиан на безопасный для евреев путь, потому что оправдаться в этом им ничего не стоит, показав ясные и, конечно, исполняемые (евреи не смеют не исполнить — общий принцип их) законы. Тут вовсе не это, не темная средневековая легенда, конечно ложная, об употреблении, — т.е., разумелось, в пищу — христианской крови. Общий закон Моисеева ритуала: помазание кровью и окропление кровью. Приблизительно как у нас — помазание миром и окропление святой водою. И для этих, а не для каких-нибудь других целей была взята кровь Андрюши Ющинского. Но не одна кровь была нужна, а и замучивание жертвы, — опять по типу и методу всего Израиля. Тут идея — «кровь и страдание искупает грехи наши» (иудейские), «наш бог требует крови за грехи наши». «Грехом» же у иудеев вовсе называлось не то, что? у христиан («духовная религия»), а назывались болезни, страдания, эти вкрапленные в человека частицы смерти, общего последствия и объединения греха. Все — в связи. Вся Библия высвечивает одним светом: 1) согрешил (Адам) — и умер, 2) грешим мы — и болеем и 3) чтобы мы не болели — пусть прольется жертвенная «богу израилеву» кровь. Вот полный круг мысли, из которого иудеи не могут вырваться, из которого вырвать хотел их Христос «последнею жертвою», жертвою Себя, но они не поверили Ему и поступили, как написано. Они остались при идее «своих жертв», маленьких, постоянных, — не приняв последней и все закончившей «жертвы Сына Божия». Они назвали Его богохульником и поступили, как поступили. Их сковывает эта автоматическая мысль, которою апостол Павел в «Послании к Евреям» формулировал то, что? он знал слишком хорошо в бытность «Савлом»: «кровь тельцов и козлов уничтожает грех» (10-я глава, стих 4). Замечательно, что и «козлы» и «тельцы» брались «в возрасте Ющинского», — чистенькие, беленькие, еще не заигравшиеся на свете и не нагрешившие. Непременно — такие. Это — канон, закон, дух. Ющинский входит сюда, в этот канон и закон, как «вещь» в «свой футляр». Но именно — в свой. «Он понес наказание наше (всегда — угрожающие, возможные болезни) на себе», «язвою его мы исцелели». «Исцелели» вовсе не духовно, по-христиански, а — телесно, по Ветхому Завету, пошедшему от обрезания, т.е. от органа деторождения и физиологической жизни. От этого все в моисеевом ритуале вращается в круге тела и телесно; и понятно же, что там льется кровь жертв, — как в теле живом совершается кровообращение. Жертвы — «кровообращение» Израиля и необходимы ему как движение крови всякому человеку. Тут — все, тут — смысл; без жертв и крови — ничего в еврействе нет, нет самого «Моисеева закона» и нет иудеев как касты этого закона, как жрецов-исполнителей его. Теперь ведь у них иерархия пала, ни — первосвященника, ни — священников (раввины — учителя, а не священники), и их значение, и вес, и авторитет, и функции разлились в толще народа, — где и «справляется» и «усердствует» каждый как может и умеет и насколько допустит случай и явятся благоприятные условия.

О, все понятно, слишком понятно... Единолично никто не виноват в Ющинском; кто бы ни тащил «овцу на заклание», — он был «в идее» своего закона. Все, все понятно: и что все, как один за него восстали: ибо ведь он всем помогал в здоровьи, исцелял всех, сводил болезни со всех, рискнув один шеей и каторгой. Все и чувствуют его... Бейлиса ли, кого ли другого, все равно, — чувствуют «неизвестного X» как добровольца за всех, как слугу всех, как энтузиаста и священника всех... Они чувствуют Бейлиса, как мы Ющинского. Вот взрыв вызволить, освободить его, купить принятие вины другим за 40000. Все — ему! Весь Израиль — ему служит сейчас, как он послужил всему Израилю вчера.

О, все понятно, слишком понятно...

Неужели такие слепые, что не видят?

Кто как хочет думает, — для меня Андрюша Ющинский есть мученик христианский. И пусть дети наши молятся о нем, как о замученном праведнике; да не мешало бы помолиться и в больших церквах, народно. Будет же заниматься только перепиской канцелярских бумаг.

3 октября 1913 г.