Е.Ф. Кринко «Большой террор» и репрессии на Кубани в годы Великой Отечественной войны

Массовые репрессии в СССР сравнительно недавно стали предметом специального изучения в отечественной историографии, но обращение к ним успело породить немало исторических мифов. Одним из главных объектов мифологизации оказались события второй половины 1930-х гг., прежде всего 1937 года, ставшего своеобразным символом эпохи массовых политических репрессий в СССР. Получившие наименование «большого террора», они нередко рассматривались как исключительное явление, которому уже в силу этого придавалось особое значение.

Между тем, советское государство постоянно использовало политическое насилие как определенный инструмент для реализации тех или иных своих задач, репрессиям систематически подвергались различные социальные группы и слои населения. Главной специфической чертой «большого террора» являлась его направленность против политической, военной, хозяйственной и культурной элиты страны. Кроме того, сам механизм карательных действий приобрел новую правовую основу. В то же время количество жертв, которыми сопровождались, например, коллективизация или расказачивание, превышало масштаб репрессий в годы «большого террора». Все это свидетельствует о необходимости комплексного анализа данного явления в контексте всей истории советского государства, а изучение региональных материалов позволяет значительно дополнить ее общую картину.

Обращение к развитию Краснодарского края в годы Великой Отечественной войны также позволяет увидеть его прямую связь с советской политикой второй половины 1930-х гг. В годы войны продолжался поиск новых «врагов народа», о чем свидетельствуют, например, материалы X пленума Краснодарского крайкома партии, состоявшегося 10-11 февраля 1942 г. В докладе о партийно-политической работе в военное время первый секретарь крайкома партии П.И. Селезнев утверждал, что в Усть-Лабинском районе в январе 1942 г. была раскрыта организованная молодежная группа «Союз друзей России», проводившая «контрреволюционную работу среди молодежи».[446]

Более подробную информацию по данному вопросу содержало выступление начальника краевого Управления НКВД К.Г. Тимошенкова, который заявил, что указанная группа включала 18 чел., «главным образом молодежь в возрасте 16-20 лет», в большинстве своем членов ВЛКСМ. На собраниях группы разбирались вопросы борьбы с советской властью, а основным методом этой борьбы являлось «распространение контрреволюционных листовок». Получив через одного из участников, работавшего в типографии районной газеты, шрифт, краску и бумагу, группа сумела напечатать и распространить свыше 250 листовок, в которых население призывалось к свержению советской власти, «возводилась клевета на руководителей партии и правительства и восхвалялся германский фашизм».

Одновременно в одном из районов была раскрыта «белоказачья антисоветская группировка», участники которой проводили «активную антисоветскую агитацию среди населения», собирались «идти в лес и при подходе фашистских войск перейти на их сторону». В данной группировке также принимали участие члены ВЛКСМ. По словам К.Г. Тимошенкова, еще летом 1941 г. была ликвидирована повстанческая молодежная группа «Организации спасения жизни», ставившая перед собой задачу «путем вооруженного восстания, централизованного террора против руководителей партии и правительства добиться свержения советской власти». За два дня перед пленумом была раскрыта еще одна «контрреволюционная молодежная группа», именовавшаяся «Путь к правде». Ее участники проводили собрания, вели протокол, в котором записывали свои «контрреволюционные выступления» с призывом свержения советской власти, «ставили задачу идти на соединение с фашистскими войсками». Согласно К.Г. Тимошенкову, члены группы составили программу «контрреволюционной работы» и дали клятву «активно бороться с советской властью и не предавать друг друга», которую они подписывали собственной кровью. Руководитель краевого Управления НКВД подчеркивал, что все участники данных формирований являлись молодыми людьми 1923-1924 годов рождения, главным образом, учащимися 9-10 классов средних учебных заведений,[447] что порождает сомнения в полной достоверности приводимых им данных.

В годы войны в СССР производились принудительные переселения целых народов. Первыми, по постановлению ГКО СССР от 21 сентября 1941 г. с территории Краснодарского края были выселены 34287 граждан немецкой национальности. В ходе последующих «чисток» численность депортированных советских немцев с территории Кубани выросла до 40636 человек.[448] В условиях приближавшегося немецкого наступления депортациям подверглись представители и других «неблагонадежных» национальных меньшинств и слоев населения Краснодарского края. Л.П. Берия 4 апреля 1942 г. потребовал от управлений НКВД по Краснодарскому краю и города Керчи немедленно приступить к «очистке» Новороссийска, Темрюка, Керчи, населенных пунктов Таманского полуострова, а также г. Туапсе от «чуждых и сомнительных элементов».[449] Решения об этом принимались неоднократно в течение всей войны.

Согласно постановлению № 001 Военного совета Северо-Кавказского фронта от 23 мая 1942 г. особой военной зоной были объявлены Таманский полуостров и прибрежная зона Азовского и Черного морей. Краснодарскому краевому и Ростовскому областному исполкомам поручалось выселить с указанной территории «в административном порядке лиц, признанных социально опасными, как по своей преступной деятельности, так и по связям с преступной средой, а также лиц, принадлежащих к следующим национальностям: немцам, румынам, грекам, крымским татарам».[450] Секретное постановление ГКО СССР от 29 мая 1942 г. распространило эти меры на другие населенные пункты Кубани.

29 августа 1942 г. краевое Управление НКВД издало приказ «Об очищении от антисоветского элемента территории Сочинского и Адлерского районов», который предписывал в двухдневный срок выселить в Казахстан и районы, не объявленные на военном положении, весь «антисоветский элемент», иностранных подданных и лиц без гражданства.[451] 5 октября 1942 г. крайком ВКП (б) издал постановление об отселении всех жителей из запретной зоны в районах обороны частей 7, 18-й и 56-й армий, куда входили 54 населенных пункта 5 районов, при этом «антисоветский и уголовно-преступный элемент» в количестве 1682 чел. (глав семей 541 чел., членов семей 1091 чел.) выселялся за пределы края. Создание запретной зоны объяснялось необходимостью пресечь диверсии противника, использовавшего местных жителей в качестве проводников, одновременно осуществлялись выселение и аресты «неблагонадежного элемента» из Сочи и Адлерского района.[452] Список «контрреволюционного и антисоветского элемента», проживавшего на территории Адлерского района, позволяет представить, кто относился к категории «социально опасных» граждан. На 1 августа 1942 г. он включал 63 чел., значительную их часть составляли члены семей лиц, уже осужденных по политическим обвинениям, представители «эксплуататорских классов», бывшие белогвардейцы. Но основная масса попала в число подозреваемых в результате высказывания «антисоветских настроений». Среди них, в частности:

Леонтий Кузьмич Барзенко, 1898 г.р., работник Рыбтреста п. Адлер, систематически высказывавший «пораженческие настроения по отношению Красной Армии и контрреволюционную клевету на существующий строй»;

Николай Григорьевич Коренякин, служивший урядником в царской армии, исключенный из ВКП (б) и высказывавший «антисоветские настроения в адрес советской власти и коммунистической партии».

Иван Максимович Иваненко, 1891 г.р., уроженец Майкопа, сын члена Кубанской Рады, исключенный из ВКП (б) «за троцкизм»;

Павел Степанович Мищенко, 1895 г.р., житель колхоза «Красный боец», сын черносотенца и участник восстания в 1922 г.;

Анисья Кузьминична Попова, 1898 г.р., учительница Адлерской средней школы, муж которой был осужден в 1938 г. за контрреволюционную деятельность;

Владимир Васильевич Сторожов, 1910 г.р., сторож совхоза имени Ленина, который «в кругу своих знакомых высказывает антисоветские настроения и восхваляет троцкизм»;

Соломон Артынович Терзиян, 1886 г.р., проживавший в колхозе им. Свердлова, обвинявшийся в «читке религиозных книг – библии, из которой контрреволюционные измышления пораженческого характера, направленные против Советской власти… высказывает в кругу своего знакомства».[453]

Необходимо отметить, что в годы войны и другие категории населения Кубани подвергались репрессиям. Трагическая судьба ожидала политических заключенных, находившихся перед приходом немцев в тюрьме и камере предварительного заключения управления НКВД по Краснодарскому краю, большинство которых было просто расстреляно в начале августа 1942 г.[454] Оккупация и последовавшее за ней освобождение территории Кубани вызвали новую волну репрессий против лиц, сотрудничавших с захватчиками.

На протяжении всей войны на Кубани шла серьезная борьба с дезертирством, по данному вопросу не раз принимались специальные решения в центре и на местах, органы НКВД проводили систематические облавы и «зачистки», -создавали заслоны на дорогах. Тем не менее, только в апреле 1943 г. из числа, призывников 1926 года рождения в крае дезертировало, даже не дойдя до своих частей, свыше 1000 чел. Сложности в решении данной проблемы на Кубани были связаны, с одной стороны, с размещением в крае огромного количества раненых, многие из которых несвоевременно оформляли пересыльные документы, с другой стороны, с массовой нехваткой рабочей силы после освобождения, вследствие чего зачастую на работу принимались лица призывного возраста без необходимых документов.[455] Дискриминационные меры применялись и в отношении лиц, побывавших в оккупации, военнопленных, репатриантов.

В целом, репрессивные меры, осуществлявшиеся на Кубани в период Великой Отечественной войны, являются прямым продолжением политики «большого террора» 1930-х гг. Об этом свидетельствует не только усвоенное в предыдущее десятилетие общее стремление к ужесточению режима как главному способу решения всех стоящих проблем, но и сама практика деятельности правоохранительных органов. В то же время применение репрессий в годы воины находило оправдание в необходимости укрепления советского тыла. Сакральный характер победы в войне и сегодня во многом позволяет сохранить им легитимность в современной историографии, в отличие от репрессий второй половины 1930-х гг.