Н.Ю. Беликова Вторая «безбожная пятилетка» на примере юга России

Очередное наступление членов Союза воинствующих безбожников (далее СВБ) на Русскую православную церковь началось после того, как стало ясно, что первая «безбожная пятилетка» провалилась. Е.М. Ярославский, проанализировав ее итоги, пришел к выводу, что «причиной срыва пятилетки стало ослабление антирелигиозной пропаганды, вследствие введения пятидневки. Так как это мероприятие означало серьезный удар по религиозным бытовым порядкам, по религиозному сознанию: удар по еврейским субботам, христианским воскресеньям, мусульманским пятницам. Кое-кто, сделал вывод: «к чему теперь вести антирелигиозную пропаганду?» За это пренебрежение, по мнению Е.М. Ярославского, «платились срывом работы из-за массовых прогулов на лесоповалах, на лесоразработках, а иногда на крупнейших предприятиях».[337] Исходя из этого анализа, для новой пятилетки был разработан лозунг: «Борьба с религией есть борьба за социалистическое производство и за сам социализм».[338] Эта концепция легла в основу последующей антирелигиозной пропаганды. Она была разработана в рамках нового государственного курса во второй народнохозяйственной пятилетке (1933-1937 гг.). Он предполагал «окончательную ликвидацию капиталистических элементов и классов вообще, полное уничтожение причин, порождающих классовые различия и эксплуатацию, и преодоление пережитков капитализма в экономике и сознании людей, превращение всего трудящегося населения страны в сознательных и активных строителей бесклассового социалистического общества».[339] Начиналось полномасштабное наступление на религиозную идеологию.

На эволюцию РПЦ оказывали влияние не только политические, социально-экономические модернизационные изменения, но и идеологические. По мнению председателя СВБ, «выкорчевать из сознания людей религиозную идеологию можно лишь на базе массовой разъяснительной работы среди трудящихся, разоблачая религиозные праздники, пропагандируя среди трудящихся учение Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина».[340] Партийные власти на местах объявили антирелигиозную работу партийной нагрузкой.[341] Несмотря на активные призывы бороться с религией и перестройку работы СВБ, к середине 30-х гг. на юге России наблюдается снижение активности антирелигиозной работы членов СВБ. На заседании орготдела ЦК ВКП(б) по Краснодарскому краю 11 марта 1938 г. констатировалось, что «антирелигиозная пропаганда в крае развернута крайне не удовлетворительно, а организации СВБ в подавляющем большинстве районов до сих пор находятся в состоянии развала».[342] По заявлению секретаря Краснодарского крайкома ВКП (б) Газова, в «крае имелось на 1 мая 1938 г. всего лишь 889 союзов воинствующих безбожников с количеством членов 22.547 человек».[343] Подобная ситуация могла сложиться из-за позиции местных властей, успокоенных малым количеством действующих церквей. Так, например, на предложение Анапского районного Совета СВБ Азово-Черноморского края колхозу имени Блюхера организовать ячейку Союза воинствующих безбожников, парторг ответил: «В колхозе верующих в бога нет, потому что еще в 1933 г. церковь отдали под клуб. А поэтому и создавать ячейку нет никакого смысла».[344] Такое упрощенное мнение об уничтожении религии путем закрытия Церквей было характерным для многих руководителей на местах.

Ослабление антирелигиозной пропаганды, по мнению Отдела культпросветработы ЦК ВКП (б), выраженном в «Записке о состоянии антирелигиозной работы на февраль 1937 г.», привело в Северо-Кавказском крае к существованию до сих пор таких церковных организаций: 92 общины православнотихоновского толка, 97 общин обновленческого направления, 13 общин старообрядческих, 4 общины армяно-григорианских, 2 католических, 7 еврейских синагог, 33 баптистских общины».[345] Поняв, что антирелигиозная работа СВБ не способствует ликвидации религиозности населения в стране, государственные власти взяли курс на более радикальный способ борьбы с религией.

Карательные методы стали широко использоваться уже сразу после гибели первого секретаря Ленинградского обкома ВКП (б) С.М. Кирова в декабре 1934 г., началось нагнетание широкомасштабной кампании репрессий и террора. Она затронула все слои населения. Церковные организации все активнее обвинялись в контрреволюционной, антисоветской деятельности. Требовались все новые жертвы для обоснования концепции И.В. Сталина об обострении классовой борьбы в обществе в ходе процесса перехода страны из аграрной в индустриальную. Церкви было отведено место в лагере противников постреволюционной модернизации страны.

Летом 1935 г. власти запретили Журнал Московской патриархии. Репрессивные меры в этот период стали направляться не только против тихоновского направления в РПЦ, но и обновленческого. Обновленчество разделило судьбу всей РПЦ. Власти перестали делать какое-либо различие между представителями церковных направлений. Весной 1935 г. был ликвидирован Священный Синод. 29 апреля он издал свой последний указ «Об упразднении коллегиальной системы управления», согласно которому вся верховная власть в обновленческой церкви теперь передавалась одному лицу – Первоиерарху с титулом «Ваше Первосвятительство», им стал митрополит Виталий (Введенский).[346] Власти в этот период считали неприемлемым существование любого коллективного органа в церковном управлении, их больше не пугало единоличное правление в религиозном обществе. Расчет НКВД был прост: лишить Церковь руководства в одном лице и тем разобщить остальное духовенство было легче, чем вести борьбу с целым коллегиальным органом церковного управления.

К концу 1935 г. начались массовые аресты духовенства. Были арестованы и погибли в заключении почти все обновленческие архиереи, среди них такие известные, как митрополит Сибирский Петр (Блинов) и митрополит Иваново-Вознесенский Александр (Боярский) и другие.[347] Руководство антирелигиозной кампанией возглавлял лично народный комиссар внутренних дел Н.И. Ежов. По стране прокатилась волна судебных процессов над священнослужителями по обвинению их в шпионаже, террористической и антигосударственной деятельности.

Следует отметить, что после опубликования Проекта новой Конституции СССР в 1936 г. наблюдалось оживление среди духовенства. Комиссия культов при Президиуме ЦИК СССР отмечала увеличение числа обращений священнослужителей и верующих в комиссию. Например, за восемь месяцев 1935 г. письменных обращений поступило 6.029, а в 1936 г. за этот же период 6.740. Ходоков зарегистрировано в 1935 г. 1298 человек, в 1936 г. 1997 человек.[348] В 1936 г. количество письменных обращений по сравнению с 1935 г. выросло на 711, а ходоков посетило больше на 699 человек. Изменился и характер обращений. Тон заявлений стал требовательнее и настойчивее. В них появились ссылки на 124 и 125 статьи новой Конституции СССР. В статье 124 говорилось, что «свобода отправления религиозных культов и свобода антирелигиозной пропаганды признается за всеми гражданами».[349] Но отправление религиозного культа, возможно, было только в местах, предназначенных для этого, то есть в церквах, молитвенных домах и т. д. Поэтому основное количество заявлений содержало ходатайства об открытии закрытых церквей. По подсчетам комиссии культов к 1936 г. в стране было закрыто 29.746 молитвенных зданий. Они были использованы следующим образом:

а) переоборудованы для культурно – просветительских целей – 10.880 церквей, что составило 36,5% от общего числа закрытых культовых зданий; б) занято под склады 9.408 или 31,6%; в) снесено 2.786 или 9, 3%; г) не использовано 6.672 или 22%.[350] Таким образом, более 50% закрытых церквей давали повод духовенству и верующим для недовольства.

Особенностью жалоб, поступающих с юга России, является содержание в них требований об открытии временно закрытых культовых зданий по причине засыпки их хлебом.[351] В регионах, которые являлись основными поставщиками зерновых культур, местным властям с экономических позиций было выгодно так использовать здания церквей. Тем самым, отпадала необходимость поиска средств на строительство колхозных зернохранилищ, и в то же время велась «борьба с религией».

Несмотря на тот факт, что в принятой в декабре 1936 г. на VII Чрезвычайном Съезде Советов новой Конституции СССР провозглашались политические и гражданские свободы, в том числе и свобода совести,[352] предоставлявшая священнослужителям равные права с другими гражданами, включая избирательное право голоса, она содержала статьи, ограничивающие права религиозных обществ. Согласно статье 141 -й, кандидаты в Верховный Совет должны были «выдвигаться общественными организациями и обществами трудящихся: коммунистическими партийными организациями, профессиональными союзами, кооперативами, организациями молодежи, культурными обществами».[353] Религиозные общества не были включены ни в одну из названных групп. Представленные Конституцией гарантии прав отдельных граждан, были достаточно важными для представителей тех слоев населения, которые ранее вообще были лишены избирательных прав. В частности, это касалось священнослужителей, дети которых теперь допускались в высшие учебные заведения и получали право быть принятыми на любые должности, как на гражданской службе, так и в промышленности. С другой стороны, Конституция урезала права целых религиозных обществ. Священнослужители могли голосовать за предложенного им кандидата, но сами им стать не могли. В центральной прессе стали публиковаться разъяснения, исходя из которых, РПЦ не могла считаться общественной организацией «по причине реакционного и антикультурного характера ее деятельности… Несмотря на то, что священники получили гражданские права, они продолжают придерживаться противных и враждебных науке взглядов… Религиозные организации разрешаются только как частные объединения для совершения религиозных обрядов. Религиозные организации, как таковые, не имеют права принимать участие в общественной и политической жизни страны».[354] Из этого следует, что советская власть полностью отвергала участие РПЦ в решении социально-экономических, духовных проблем общества. Вот как описывает А. Краснов личную трагедию известного проповедника – обновленца А. Введенского, вызванную новой Конституцией, сводящей религиозную жизнь к отправлению культа. «Самый страшный удар из всех, какие испытал когда-либо в жизни А. Введенский, а испытал он не мало, был нанесен ему 6 декабря 1936 г. Третьестепенный чиновник в церковном столе при Моссовете сухо сообщил ему, что поскольку новая Конституция разрешает отправление религиозного культа, но не религиозную пропаганду, священнослужителям запрещается произносить проповеди. Представьте себе Ф.И. Шаляпина, которому запретили петь, – пишет А. Краснов, – Шопена, которому запретили играть, – эффект будет примерно тот же».[355] Такая реакция духовенства была закономерной, так как для Церкви, лишение права заниматься религиозной пропагандой являлось еще более катастрофичным. В миссионерстве РПЦ живет. Без широкой проповеди, религиозной пропаганды, она костенеет и теряет смысл.

К осени 1938 г. антирелигиозная политика государства достигла пика своего развития. 7 октября Президиум Верховного Совета РСФСР постановил отменить положение о Центральной и местных комиссиях по рассмотрению религиозных вопросов. С 1938 г. единственной организационной структурой, занимавшейся религиозной политикой, оставался специальный церковный отдел НКВД.[356] Это означало ликвидацию самой возможности контактов между правительством и религиозными организациями. Подобный шаг можно объяснить уверенностью руководителей государства в победе над религиозностью населения, что было вызвано ошибочными представлениями о причинах и темпах секуляризации общества, утвердившихся представлений о религиозных организациях и духовенстве, как политических противниках постреволюционной модернизации страны.