Славянофилы побѣдили
Славянофилы поб?дили
Это изв?стіе давно уже должно быть записано крупными буквами въ л?тописяхъ отечественной словесности. Если я медлилъ внести его въ свои отрывочныя, но не вовсе безсвязныя зам?тки, то единственно изъ опасенія, что не сум?ю сд?лать этого достойнымъ образомъ, не сум?ю заявить- такой важный фактъ съ надлежащею силою и во всей его важности.
Нечего и толковать о томъ, что въ посл?дніе два года въ настроеніи нашего общества и нашей литературы произошла глубокая перем?на. Это. вс? знаютъ и видятъ; но едва ли вс? хорошо понимаютъ смыслъ этой перем?ны, едва ли для вс?хъ ясно значеніе вс?хъ ея поводовъ и обстоятельствъ. Постараюсь сд?лать н?сколько зам?чаній, им?ющихъ ц?лью уясненіе этого д?ла.
Перем?на, совершившаяся на нашихъ глазахъ, была быстрая и неожиданная. Еще не много времени назадъ, казалось никто не могъ бы ее предугадать или предсказать. Не было ни одного признака, который бы предв?щалъ ее. Вс? глаза, вс? мысли, вс? ожиданія были устремленны въ другую сторону: умы были такъ далеки отъ того, что ихъ теперь занимаетъ и одушевляетъ, что самые р?зкіе толчки и проблески, предв?щавшіе настоящее, не обращали на себя никакого вниманія; вм?сто того, чтобы нарушать общее настроеніе мыслей, они, напротивъ, казалось, его усиливали.
Такъ челов?къ, весь поглощенный однимъ предметомъ, не видитъ и не слышитъ того, что около него происходитъ. Такъ тотъ, кто находится подъ властію любимой мысли, видитъ ея подтвержденіе даже въ томъ, что прямо ей противор?читъ.
Польское д?ло разбудило насъ. Полезенъ всякій опытъ, когда сознаніе не спитъ, когда сила дула не убываетъ, а возрастаетъ и превозмогаетъ случайности и препятствія жизни.
Въ какое время застало насъ польское д?ло? Это недавнее прошлое, отъ котораго мы такъ неожиданно оторваны и какъ будто отд?лены вдругъ поднявшеюся изъ земли ст?ною, — было время живое и кипучее, но едва ли вполн? отрадное. Умственная жизнь наша, та жизнь, которой пульсъ особенно ясно чувствуется въ литератур?, была лишена своей д?йствительной почвы, была чужда какихъ нибудь д?йствительныхъ интересовъ. Что же долженъ былъ д?лать умъ, разорванный съ жизнію? Нич?мъ не связываемый, нич?мъ не руководимый, онъ долженъ былъ хвататься за какія нибудь начала и приводить ихъ до конца, до посл?днихъ логическихъ крайностей. Русскій В?стникъ пропов?дывалъ англійскія начала, Современникъ — французскія; и то и другое было одинаково ум?стно, одинаково правильно вытекало изъ положенія вещей. Во-первыхъ, это были начала западныя, сл?довательно, носившія на себ? тотъ авторитетъ, которому мы давно привыкли подчиняться, который до сихъ поръ им?етъ надъ массою огромную силу. Во-вторыхъ, сами по себ?, это были начала весьма привлекательныя для ума, начала прекрасныя и великія, и, сверхъ того, уже глубоко развитыя, блистательно излагаемыя, обработанныя наукою, восп?тыя поэзіею и олицетворяемыя историческими героями и событіями.
И такъ, весьма естественно было то настроеніе, которое господствовало у насъ года два назадъ; идеи и случаи того времени могутъ служить однимъ изъ поразительныхъ прим?ровъ, показывающихъ, что значитъ оторванность отъ жизни и господство идей не порожденныхъ живою д?йствительностію. Можетъ быть я какъ нибудь еще вернусь къ этому зам?чательному времени; теперь же я хот?лъ только, зам?тить, что на немъ лежалъ глубокій характеръ отвлеченности и безжизненности. Мысль, очевидно, была на воздух?; она металась и р?яла безъ оглядки и задержки; она доходила до посл?днихъ крайностей, не чувствуя ни страха, ни смущенія, подобно тому какъ не чувствуетъ ихъ челов?къ, когда сонному ему чудится, что онъ летаетъ. Казалось, что весь ходъ д?лъ, все будущее зависитъ отъ отвлеченнаго р?шенія н?которыхъ отвлеченныхъ вопросовъ; философскіе, или лучше сказать, quasi-философскіе споры возбуждали горячій и общій интересъ и были признаваемы существеннымъ д?ломъ. Не смотря, однако же на всю лихорадку, на всю эту д?йствительно кипучую д?ятельность, отъ нея в?яло мертвеннымъ холодомъ, нагонявшимъ невольную тоску; живому челов?ку трудно было дышать въ этой р?дкой и холодной атмосфер? общихъ м?стъ и отвлеченностей; недостатокъ д?йствительной жизни слышался явственно и тяжелое впечатл?ніе безжизненности становилось ч?мъ дальше, т?мъ сильн?е. Но когда начался польскій мятежъ, то такъ или иначе, но вс? подались и повернули въ одну сторону; съ разными отт?нками, въ различной степени, но вс? стали сочувствовать одному и тому же. Д?ло было слишкомъ важное, слишкомъ ясное, затрогивало такіе глубокіе интересы, будило такія живыя сердечныя струны, что самые упорные мечтатели были пробуждены отъ своихъ сновъ, что люди, до с?дыхъ волосъ питавшіеся общими и отвлеченными идеями, бросили ихъ, столкнувшись съ этой яркой д?йствительностью.
Польскій мятежъ разбудилъ и отрезвилъ насъ, точно такъ, какъ будитъ и отрезвляетъ размечтавшагося челов?ка голая д?йствительность, вдругъ дающая себя сильно почувствовать. На м?сто понятія онъ поставилъ факты, на м?сто отвлеченныхъ чувствъ и идей — д?йствительныя чувства и идеи, воплощенныя въ историческія движенія; на м?сто воззр?ній — событія, на м?сто мыслей — кровь и плоть живыхъ людей.
Въ насъ пробудилось и заговорило все громче и громче чувство своей народности. Это была правильная и неизб?жная реакція народнаго организма. Въ самомъ д?л?, у насъ н?тъ и не можетъ быть вопроса, который бы до такой степени возбуждалъ наше народное чувство, какъ польскій вопросъ. Чтобы отразить другаго непріятеля, даже Наполеона съ его двадесятью языкъ, нужна была только армія, и даже со стороны народа только вн?шнія усилія, вн?шнія д?йствія защиты. Чтобы пор?шить д?ло съ Польшею, вс? наши внутреннія силы, весь нашъ историческій организмъ, съ его зачатками и зр?лыми формами, долженъ вступить въ борьбу, пойти въ сравнительную оц?нку и тяжбу съ ея организмомъ и ея силами.
И вотъ, когда мы увид?ли въ чемъ состоитъ наше оружіе, что им?етъ ц?ну въ этой борьб?, то мы на, учились дорожить вс?ми нашими народными элементами; мы стали ихъ высоко ставить и пріобр?ли в?ру, что вм?ст? съ вещественнымъ. преобладаніемъ надъ Польшею, мы им?емъ надъ нею и нравственный перев?съ.
Зд?сь, разум?ется, не м?сто излагать все содержаніе и весь смыслъ польскаго вопроса; я хочу только въ главныхъ чертахъ показать, какъ онъ отразился на литератур?. Литература была застигнута имъ врасплохъ и отсюда вышелъ ц?лый рядъ довольно странныхъ явленій.
Не говоря уже объ какихъ нибудь народныхъ началахъ или идеяхъ, мы, какъ изв?стно, очень мало занимаемся собою и своимъ, даже въ самомъ простомъ и грубомъ смысл?. Обыкновенно мы живемъ и питаемся заграничными книжками и заграничными взглядами; мы привыкли витать въ общихъ сферахъ и очень расположены во всему общечелов?ческому. Ко всему этому въ настоящемъ случа? присоединились еще частныя и совершенно особенныя обстоятельства. Книги и брошюры, писанныя поляками и распространяемыя по всей Европ?, не проникали въ Россію. Всл?дствіе этого умственная борьба съ идеями полонизма, которая могла бы начаться давно и безъ, сомн?нія, дала бы не мало полезныхъ результатовъ, началась у насъ чуть ли не позже физической борьбы съ возставшими поляками. Мы все воображали, что у насъ тишь да гладь, а между т?мъ поляки работали, приготовляли подробный планъ, заран?е назначили главныя точки возстанія. Въ особенности усп?шно шло у нихъ д?ло полонизированія Западнаго края Россіи. Ничего этого мы не знали; С.-Петербургскія В?домости, въ свое время, откровенно объявили, что собственно «День» открылъ и обнаружилъ намъ, что д?лается въ Западномъ кра?. И это совершенно справедливо. Д?йствительно, Дню принадлежитъ эта заслуга.
Такимъ образомъ оказывается, что русское общество и русская литература не им?ли твердаго и яснаго понятія о предметахъ самыхъ существенныхъ, о томъ, о чемъ бы каждый русскій долженъ былъ им?ть то или другое, но во всякомъ случа? вполн? ясное и опред?ленное понятіе.
Вообще та литературная несостоятельность, среди которой насъ захватило польское д?ло, выказалась очень р?зко. Во-первыхъ, петербургская литература, очевидно, сконфузилась самымъ жестокимъ образомъ. Эта литература общихъ м?стъ и общихъ взглядомъ, литература всевозможныхъ отвлеченностей и общечелов?чностей, литература безпочвенная, фантастическая, напряженная и нездоровая, была поставлена въ тупикъ живымъ явленіемъ, для котораго нужно было не отвлеченное, а живое пониманіе. Формы конфуза были различны, но вс? вытекали изъ одного и того же источника. Одни замолчали, стараясь показать т?мъ самымъ, что если бы они заговорили, то насказали бы вещей необыкновенно мудрыхъ. Въ сущности эти добрые люди, кажется, только обманывали самихъ себя. Если бы имъ и пришлось говорить, они, по всей в?роятности, или ничего бы не сказали, или бы сказали очень мало. Имъ не дурно обратить вниманіе на т?хъ, которымъ въ этомъ случа? нечего ст?сняться въ своей р?чи. Эти не ст?сняющіеся пробовали говорить, и никогда еще ихъ р?чи не были такъ скудны, такъ шатки и безсодержательны. Д?ло въ томъ, что какъ скоро предметъ вовсе не подходитъ подъ понятія, которыя мы принимаемъ за м?ру всего на св?т?, какъ скоро онъ не укладывается ни въ какія изъ т?хъ рамокъ, въ которыя мы привыкли укладывать вс? другіе предметы, то мы и говорить объ немъ не ум?емъ и не можемъ. Чтобы говорить, нужно понимать слова, которыя мы произносимъ. Сл?довательно, если доведется случай когда смыслъ словъ совершенно чуждъ нашимъ понятіямъ, то мы едва ли много наговоримъ.
Молчаніе часто признается великою мудростію на другихъ основаніяхъ. Многіе отказываются говорить, когда вопросъ представляетъ н?которыя затрудненія или щекотливыя стороны. Многіе разсуждаютъ въ этомъ случа? такъ: стану молчать; тогда, что бы тамъ дурное ни случилось, я не буду ни въ чемъ виноватъ, я буду чистъ и святъ, потому что я ничего не говорилъ. Увы! Если бы подобное разсужденіе было справедливо, слишкомъ легко было бы быть чистымъ. Къ-несчастію — молчаніе — есть н?что неестественное.
Обратимся къ тому, что случилось въ Петербург?.
Въ то время, какъ одни молчали, другіе, однако же, говорили, но р?чи ихъ не возбуждали никакого вниманія. Исключеніе составляли только одн? прекрасныя статьи Гильфердинга, которыя читались съ величайшею жадностію, но, какъ изв?стно, это исключеніе только подтверждаетъ общее правило: г. Гильфердингъ, по своимъ взглядамъ и симпатіямъ принадлежитъ, къ московской, а не къ петербургской литератур?. Наконецъ, безсиліе петербургской литературы обнаружилось уже прямо т?мъ, что она стала повторять слова московской, или усиленно старалась подражать ей. Были изданія, которыя, за неим?ніемъ собственныхъ р?чей, преспокойно перепечатывали каждую передовую статью Въ другихъ изданіяхъ тщательно перенимали тонъ и манеру Московскихъ В?домости, хотя, въ тоже время, открыто объявляли себя во вражд? съ ними.
Таковъ былъ совершившійся фактъ, такъ обнаружилась сила вещей и обстоятельствъ. Центръ тяжести литературы перем?стился и, вм?сто Петербурга, гд? былъ прежде, очутился въ Москв?. Въ прошломъ году Россія читала «Московскія В?домости» и «День», только эти изданія пользовались вниманіемъ и сочувствіемъ, только ихъ голосъ и былъ слышенъ. И нельзя не отдать имъ справедливости — они говорили громко и внятно.
Въ каждомъ данномъ случа? весьма важно, если кто можетъ и ум?етъ говорить. Для того, чтобы говорить какъ сл?дуетъ, нужно им?ть мысль живую и плодовитую, т. е. мысль, которая пускаетъ тысячи ростковъ, которая находитъ въ себ? отзывъ на каждое обстоятельство, которая достаточно широка, достаточно полна и многостороння, чтобы им?ть возможность во всему прикасаться.
Такою мыслію, какъ оказалось, былъ вооруженъ День, безъ сомн?нія, самое зам?чательное, самое глубокое и важное явленіе въ нашей литератур? посл?днихъ л?тъ. День исполнилъ представившуюся ему задачу блистательнымъ образомъ; онъ объяснилъ намъ вс? фазисы, вс? элементы, вс? отт?нки польскаго вопроса. Для того, чтобы показать, какова была высота этой точки зр?нія и ширина этого взгляда, зам?тимъ, что для Дня одинаково были доступны вс? стороны обсуждаемаго д?ла, что онъ не останавливался передъ самыми глубокими вопросами, ничего не обходилъ, ни о чемъ не умалчивалъ, однимъ словомъ, не велъ никакой къ которой принуждены были приб?гать другіе, напр., Московскія В?домости.
Еще существенное обстоятельство: Дню въ этомъ случа? не нужно было д?лать никакого поворота, никакой перем?ны во взгляд?, котораго онъ держался; ему не потребовалось той см?лости, которая оказалась необходимою для Московскихъ В?домостей. Ибо, въ отношеніи къ направленію, Дню не приходилось выкидывать новое знамя, а нужно было только кр?пко держаться знамени, поднятаго Хомяковымъ, Кир?евскимъ и К, Аксаковымъ. Это обстоятельство важно и въ другомъ отношеніи; если День обнаружилъ большую силу, то именно потому, что это сила, давно возрастающая и укр?пляющаяся.
Не будемъ говорить, а только упомянемъ зд?сь о пряныхъ, такъ сказать, осязаемыхъ заслугахъ «Дня» для западнаго и юго-западнаго края; эти заслуги безц?нны и неизгладимы; не признавать ихъ или смотр?ть на нихъ высоком?рно могутъ только публицисты, которые въ конецъ извратили свое пониманіе, которые, наконецъ, серіозно предпочитаютъ мысль — д?лу. Есть, конечно, и такіе. Оставимъ этихъ мечтателей услаждать себя созерцаніемъ необычайной красоты своихъ мыслей!
Нужно, впрочемъ, прибавить, что День въ настоящее время все р?же и р?же подвергается той р?звой хул?, которая еще до сихъ поръ въ такомъ ходу въ нашей литератур?. Самые упорные старов?ры начинаютъ оказывать ему уваженіе и только въ немногихъ отсталыхъ изданіяхъ продолжается прежнее гаерство.
Совершенно иное д?ло съ «Московскими В?домостями». За исключеніемъ издаваемой въ Петербург? газеты «В?сть», н?тъ, кажется, ни одного изданія, которое бы благопріятно смотр?ло на московскую газету. Причины этого теперь уже вполн? выяснились и указать на нихъ не трудно. Почтенная газета, обладая безспорно проницательностію, силою ума и слова, все-таки въ сущности им?ла сердечный характеръ, отличалась бол?е увлеченіемъ чувства, ч?мъ строгостію холодныхъ разсужденій. Въ этомъ была ея сила, въ этомъ же заключалась и ея слабость. Несомн?нныя достоинства газеты, ея вліяніе на общественное мн?ніе, ея неутомимая д?ятельность — конечно, отчасти вызваны, отчасти поддержаны т?мъ горячимъ порывомъ патріотическаго чувства, который одушевлялъ издателей; другія свойства газеты, такъ сказать, оборотная сторона медали, точно также объясняются т?мъ, что она слишкомъ легко поддавалась разнообразнымъ чувствамъ, ее волновавшимъ. Она была подозрительна, недов?рчива, высоком?рна; била въ набатъ по поводу самыхъ невинныхъ вещей. Н?тъ сомн?нія, что все это д?лалось искренно, сл?довательно, составляетъ плодъ д?йствительнаго увлеченія, а не одного умышленнаго подражанія тону и пріемамъ англійскихъ газетъ. Понятно, что при этомъ невозможно было стоять твердо на изв?стномъ взгляд? и строго держаться одной мысли. Это было такъ зам?тно, обнаруживалось такъ ясно, что «Московскія В?домости» сами признали свое непостоянство и даже пытались, не безъ н?котораго усп?ха, возвести въ принципъ отсутствіе всякихъ постоянныхъ принциповъ. Такъ однажды он? прямо и р?шительно заявили, что он? отказываются судить, о частныхъ случаяхъ по общимъ началамъ, сл?довательно, признали за собой право и возможность судить безъ общихъ началъ. Сюда же относится то тонкое различіе, которое было открыто «Московскими В?домостями» между понятіями и сужденіями: «понятія», — говорили он?,- «у насъ могутъ быть прекрасныя, а сужденія прескверныя». Въ конц? концовъ, изъ этого различія сл?довало, что должно не сужденія пров?рять понятіями, какъ это обыкновенно д?лается, а совершенно наоборотъ, подгонять понятія къ т?мъ сужденіямъ, которыя намъ хот?лось бы утвердить и доказать. Такъ это и д?лалось въ «Московскихъ В?домостяхъ» и — нужно отдать честь, — въ искусныхъ рукахъ этотъ обратный пріемъ все-таки служилъ бъ разъясненію многихъ вопросовъ.
Случилось при этомъ обстоятельство весьма важное и характеристическое, — и для газеты, о которой мы говоримъ, и для эпохи, которую переживаемъ. Понадобились газет? такія сужденія, для утвержденія которыхъ оказались полезными и даже вполн? необходимыми понятія совершенно особаго рода, напр., понятіе объ особыхъ началахъ нашей исторіи и т. д. «Московскія В?домости» стали см?ло употреблять въ д?ло эти понятія, которыя прежде не были имъ нужны, и потому никогда ими не употреблялись. Д?ло было принято за неожиданную новость; н?которые, очевидно поверхностные люди, обвинили было «Московскія В?домости» въ томъ, что они будто бы стали славянофильствовать. Обвиненіе и удивленіе весьма несправедливыя; вс? понятія, какія только есть на св?т?, могутъ быть съ полнымъ правомъ употребляемы «Московскими В?домостями», какъ скоро въ этихъ понятіяхъ окажется какая нибудь надобность и польза. Если же такимъ образомъ пойдутъ въ д?ло понятія несогласныя и противор?чивыя, то мы можемъ ут?шиться, зам?тивъ: понятія у нихъ нескладныя, за то сужденія прекрасныя.
Во всякомъ случа?, фактъ многознаменательный. Мы знаемъ, что родоначальникъ «Московскихъ В?домостей», «Русскій В?стникъ», выступилъ подъ знаменемъ общечелов?ческихъ идей, подъ знаменемъ науки, единой для всего челов?чества. Этой точки зр?нія онъ твердо держался и, при случа?, защищалъ ее съ большимъ жаромъ. Но этихъ общихъ понятій, не говоря о томъ, достаточно ли широки и ясны они были, доставало только до т?хъ поръ, пока жизнь спала и позволяла намъ предаваться отвлеченностямъ. Когда почувствовались жизненныя движенія, для нихъ потребовались и жизненныя понятія: славянофилы поб?дили.
Мы не сомн?ваемся въ важности, въ существенности той перем?ны въ нашей литератур? и нашемъ умственномъ настроеніи, на которую хот?ли указать хотя въ общихъ чертахъ. Понятія и взгляды, которые прежде, повидимому, стояли на заднемъ план?, которые казались исключительными, даже странными, вдругъ заняли первое м?сто, получили наибольшій в?съ, обнаружили первостепенную ясность и силу. Напротивъ, то, что производило всего бол?е шума и, повидимому, влад?ло общимъ вниманіемъ, вдругъ отлет?ло какъ шелуха и оказалось, какъ шелуха, ни къ чему не пригоднымъ. Странно подумать, съ какимъ внезапнымъ равнодушіемъ общество отворотилось отъ того, ч?мъ, повидимому, такъ жарко увлекалось; странно подумать объ этомъ внезапномъ безсиліи, которымъ вдругъ были поражены воззр?нія, производившія прежде такое сильное д?йствіе. Такимъ образомъ, опытъ обнаружилъ настоящую ц?ну нашихъ взглядовъ и настроеній; то, что им?ло д?йствительную силу, развилось и раскрылось въ отв?тъ на вызывавшія вліянія; а то, что им?ло призрачное значеніе, значеніе явленій воздушныхъ и эфемерныхъ, потерялось и разс?ялось въ прикосновеніи съ д?йствительностію.
Вотъ, мн? кажется, настоящій смыслъ литературнаго событія, которое я обозначилъ краткою формулою: Славянофилы поб?дили.