Междоусобіе
Междоусобіе
Между «Современникомъ» и «Русскимъ Словомъ» съ начала нын?шняго года началась полемика, и об?щаетъ быть очень жаркою.
До сихъ поръ отношенія этихъ двухъ журналовъ были таковы, что «Русское Слово» постоянно выражало свое одномысліе съ «Современникомъ» и свое уваженіе въ «Современнику»; «Современникъ» же, изв?стный строгостію своихъ сужденій, постоянно молчалъ о «Русскомъ Слов?», что и служило для сего посл?дняго знакомъ великой милости. И такъ, начинающуюся перепалку по всей справедливости сл?дуетъ признать междоусобною битвою.
Признаться, я вовсе не хот?лъ было заносить этого факта въ свои зам?тки и заношу его только потому, что для многихъ читателей онъ покажется весьма немаловажнымъ. Я же ув?ренъ, что они въ этомъ случа? сильно ошибаются.
Усобица эта происходитъ въ той области, которая давно уже отличается полн?йшимъ безплодіемъ, давно застыла въ неподвижныя формы и живетъ однимъ повтореніемъ и пережевываніемъ давно сказанныхъ р?чей. Тутъ невозможно ожидать какого нибудь оживленія; сколько бы ни было шуму и движенія въ начинающейся перепалк?, все это только мнимое и видимое.
Д?ло началось изъ за г. Щедрина. Въ первой книжк? «Современника» онъ немножко подсм?ялся надъ нигилистами. «Русское слово» теперь укоряетъ его въ изм?н? своему знамени. Мы не станемъ и пускаться въ разборъ этихъ препираній.
Гораздо важн?е д?ло взялъ себ? г. Писаревъ. Сверхъ укоровъ въ изм?н?, онъ занялся критическою оц?нкою произведеній г. Щедрина и постарался опред?лить достоинство и характеръ его юмора. Н?которыя зам?чанія его въ этомъ отношеніи очень м?тки и остроумны. Критикъ доказываетъ, что см?хъ г. Щедрина есть см?хъ легкій и невинный.
«Описываются глуповскія губернскія власти: „Въ то счастливое время, когда я процв?талъ въ Глупов?, губернаторъ тамъ былъ пл?шивый, вице-губернаторъ пл?шивый, прокуроръ пл?шивый. У управляющаго палатой государственныхъ имуществъ хотя и были ц?лы волосы, но такая была странная физіономія, что съ перваго и даже съ посл?дняго взгляда онъ казался пл?шивымъ. Соберется бывало губернскій синклитъ этотъ, да учнетъ о судьбахъ глуповскихъ толковать — даже мухи умрутъ отъ р?чей ихъ, таково оно тошно!“.. Зд?сь сатирикъ нашъ, очевидно, находится въ своей истинной сфер?; зд?сь онъ опять состязается въ остроуміи и невинности съ Сыномъ Отечества» и опять одерживаетъ блистательную поб?ду надъ своимъ опасн?йшимъ конкуррентомъ. Вс? пл?шивые! Ахъ забавникъ! А управляющій палатой кажется пл?шивымъ — каково? а учнетъ толковать, мухи, и таково оно тошно! Ну можно ли въ двухъ строкахъ собрать столько аттической соли?
Другой прим?ръ, приводимый критикомъ:
«Изображается сцена, характеризующая коренные обычаи Глупова: „Въ это хорошее старое время, когда собирались гд? либо хорошіе“ люди, не въ р?дкость было услышать сл?дующаго рода разговоръ:
— А ты зач?мъ на меня, подлецъ, такъ смотришь? — говорилъ одинъ хорошій» челов?къ другому.
— Помилуйте… — отв?чаетъ другой «хорошій» челов?къ, нравомъ посмирн?е.
— Я тебя спрашиваю не помилуйте, а зач?мъ ты на меня смотришь? — настаивалъ первый «хорошій» челов?къ.
— Да помилуйте-съ.
…И бацъ въ рыло!
— Да плюй-же, плюй ему прямо въ лахань (такъ въ простор?чіи назывались лица «хорошихъ» людей!), — вм?шивался случившійся тутъ, третій «хорошій» челов?къ!
И выходило тутъ н?что въ род? св?топреставленія, во время котораго глазамъ сражающихся, и вдругъ, и поочередно, представлялись всевозможныя св?тила небесныя…
«Вы см?етесь, читатель, и я тоже см?юсь, потому что нельзя не см?яться. Ужь очень большой артистъ г. Щедринъ въ своемъ д?л?! Ужь такъ онъ ум?етъ слова подбирать; в?дь сцена-то сама по себ? вовсе не см?шная, а глупая, безобразная и отвратительная; а между т?мъ впечатл?ніе остается у васъ самое легкое и пріятное, потому что вы видите передъ собою только см?шныя слова, а не грязные поступки; вы думаете только о зат?яхъ г. Щедрина и совершенно забываете глуповскіе нравы».
Н?сколько дал?е критикъ говоритъ:
«Приведу еще три прим?ра; въ нихъ обнаружится до посл?дней степени ясности глубокая невинность и несложность т?хъ пружинъ, которыми г. Щедринъ надрываетъ животики почтенн?йшей публик?. Его Сивушество Князь Полугаровъ (см?йтесь же, добрые люди!), вс?хъ кабаковъ, выставокъ и штофныхъ лавочекъ всерадостный обладатель и повелитель говоритъ р?чь: „отъ опред?ленія обращусь къ самому д?лу, т. е. къ откупамъ. Тутъ, господа, ужь не то, что „пленъ сто рублевъ“, тутъ пахнетъ милліонами, а запахъ милліоновъ — сильный, острый, вс?мъ любезный, совс?мъ не то, что запахъ теорій; ч?мъ зам?нить эти милліоны? Какою новою затыкаемостью заткнуть эту старую поглощаемость?“ Чтф можетъ сказать читатель, прочитавъ это удивительное м?сто? Можетъ сказать совершенно справедливо: „Кого ты своими благоглупостями благоудивить хочешь?“ Эта фраза будетъ заимствована читателемъ у самого г. Щедрина, и нашъ неистощимый сатирикъ погибаетъ такимъ образомъ подъ ударами своего собственнаго остроумія».
Характеристика щедринскаго юмора заключается такъ:
«Г. Щедринъ, самъ того не зам?чая, въ одной изъ глуповскихъ сценъ превосходно охарактеризовалъ типическія особенности своего собственнаго юмора. Играютъ Глуповцы въ карты:
„— Греческій челов?къ Трефандосъ! — восклицаетъ онъ (п?хотный командиръ), выходя съ трефъ. Мы вс? хохочемъ хотя Трефандосъ этотъ является на сцену аккуратно каждый разъ, какъ мы садимся играть въ карты, а это случается едва ли не всякій вечеръ.
— Фики! — продолжаетъ командиръ, выходя съ пиковой масти.
— Ой, да перестань же, постр?лъ! — говоритъ генералъ Голубчиковъ, покатываясь со см?ху, в?дь этакъ я всю игру съ тобой перепутаю“.
„Не кажется ли вамъ, любезный читатель, посл? всего, что вы прочитали выше, что г. Щедринъ говоритъ вамъ „Тре фапдосъ“ и „Фики“, а вы, подобно генералу Голубчиков] отмахиваетесь руками и, покатываясь со см?ху, кричите безсильнымъ голосомъ: „Ой, да перестань же, постр?лъ! Bсю игру перепутаю“..? Но неумолимый острякъ не перестаетъ и вы д?йствительно путаете игру, т. е. сбиваетесь съ толку и принимаете глуповскаго балагура за русскаго сатирика. Конечно „тайные поросячьи амуры“, „новая затыкаемость старой непоглощаемости“ и особенно „сукинъ сынъ тузъ“ и чета „греческому челов?ку Трефандосу“. Остроты г. Щедрина см?л?е, неожиданн?е и замысловат?е шутокъ п?хотнаго командира, но за то и см?ется надъ остротами г. Щедрина не одинъ глуповскій генералъ Голубчиковъ, а вся наша читающая публика и въ томъ числ? наша умная, св?жая д?ятельная молодежь“.
Читатель согласится, что въ этихъ зам?ткахъ не мало правды, что они в?рно направлены, въ отношеніи к недостаткамъ г. Щедрина.
Но какъ скоро г. Писаревъ оставляетъ анализъ эстетическую оц?нку, онъ тотчасъ вдается въ совершенно воздушныя соображенія, въ поверхностную отвлеченность, им?ющую соблазнъ ясности и приводящую его къ нев?роятнымъ выводамъ.
Вотъ, наприм?ръ, его разсужденія:
„Я радуюсь увяданію нашей беллетристики и вижу въ немъ очень хорошіе симптомы для будущей судьбы нашего умственнаго развитія“.
„Поэзія, въ смысл? стиход?ланія, стала клониться къ упадку со времени Пушкина“.
„Теперь стиход?ланіе находится при посл?днемъ издыханіи и, конечно, этому сл?дуетъ радоваться“.
„Кто знаетъ, какое великое д?ло — экономія челов?ческихъ силъ, тотъ пойметъ, какъ важно для благосостоянія всего общества, чтобы вс? его умные люди сберегли себя въ ц?лости и пристроили вс? свои прекрасныя способности къ полезной работ?. Но, одержавши поб?ду надъ стиход?ланіемъ, беллетристика сама начала утрачивать свое исключительное господство въ литератур?; первый ударъ нанесъ этому господству Б?линскій: глядя на него, Русь православная начала понимать, что можно быть знаменитымъ писателемъ, не сочинивши ни поэмы, ни романа, ни драмы. Это было великимъ шагомъ впередъ“.
„Теперь пора бы сд?лать еще шагъ впередъ: не дурно было бы понять, что серіозное изсл?дованіе, написанное ясно и увлекательно, осв?щаетъ всякій интересный вопросъ гораздо лучше и полн?е, ч?мъ разсказъ, придуманный на эту тему и обставленный ненужными подробностями и неизб?жными уклоненіями отъ главнаго сюжета“.
И такъ, беллетристика должна исчезнуть всл?дъ за поэзіею — таково предв?щаніе относительно нашего будущаго прогресса. А не хотите ли знать, что было бы, если бы живъ былъ Добролюбовъ?
„Мы“, — говоритъ г. Писаревъ, — „постоянно переводимъ книги по естественнымъ наукамъ и выбираемъ все, что понов?е и получше. Если бы Добролюбовъ былъ живъ, то можно поручиться за то, что онъ бы первый понялъ и оц?нилъ это явленіе. Говоря проще, онъ посвятилъ бы лучшую часть своего таланта на популяризированіе европейскихъ идей естествознанія и антропологій.
Этому заключенію предшествуетъ самая высокопарная похвала естественнымъ наукамъ.
„Изученіе химическихъ силъ и органической кл?точки составляетъ такую двигательную силу общественнаго прогресса, которая рано или поздно — и даже скор?й рано, ч?мъ поздно — должна подчинить себ? и переработать по своему вс? остальныя силы“.
Этотъ восторгъ отъ естественныхъ наукъ нынче очень въ ходу. Хуже всего то, что г. Писаревъ принадлежитъ, очевидно, въ платоническимъ обожателямъ этихъ наукъ. Такіе обожатели обыкновенно приписываютъ своему предмету всевозможныя совершенства, тогда какъ полные обладатели предмета далеко не находятъ въ немъ этихъ совершенствъ. И, кром? того, платоническіе обожатели всегда считаютъ любовь къ своему предмету д?ломъ весьма легкимъ и даже сладостнымъ. Въ мечтахъ, конечно, все легко и пріятно. Они не знаютъ, какія трудности и жертвы сопряжены съ д?йствительнымъ обладаніемъ, съ настоящею любовью.
Не мудрено поэтому, что г. Писаревъ заключаетъ свою статью сов?томъ г. Щедрину — заняться популяризированіемъ естественныхъ наукъ въ нашемъ любезномъ отечеств?.
„Естествознаніе“, — говоритъ онъ, — „составляетъ въ настоящее время самую животрепещущую потребность нашего общества. Кто отвлекаетъ молодежь отъ этого д?ла, тотъ вредитъ общественному развитію“ И потому еще разъ скажу г. Щедрину: пусть читаетъ, размышляетъ, переводитъ, компилируетъ, и тогда онъ будетъ д?йствительно полезнымъ писателемъ. При его ум?нья влад?ть русскимъ языкомъ и писать живо и весело, онъ можетъ быть очень хорошимъ популяризаторомъ. А Глуповъ давно пора бросить“.
Вотъ, читатель, самыя удивительныя диковинки, какія произвело на св?тъ начинающееся междоусобіе.