Шаг второй: Противостояние
Шаг второй: Противостояние
Содержанием описанных процессов была фашизация общества. Я говорю не о «бесконтрольной власти Рашидовых» и даже не о блокаде информации. Все это — необходимые, но не достаточные условия. Должны появиться фашисты.
«Вдвоем зажимают за шею в положении „раком“, а третий лупит табуреткой. В ней килограмма четыре! Мне отбили почки за то, что не стал чистить сортир за „старика“… Если не откликался на Абрама, били ночью».
Фашист — вменяемый, но психически искалеченный человек, выплескивающий в мир ненависть. На поздних этапах она обращена на выделенную по тому или иному признаку социальную группу. Первоначально ненависть не имеет конкретного адресата. Просто — жестокость разливается по стране, ломая и убивая.
Симагин связал бы фашизм с резонансным возбуждением садо-мазохистского участка биоспектра. С неизбежностью возникает пирамида, где в самом низу изгои, а наверху единственный лидер. Эта социальная пирамида индуцируется в любые структуры и отношения — идет «саморазогрев»: чем дальше зашла фашизация, тем интенсивнее процесс.
Когда впервые рассматриваешь эту схему, зло кажется всепобеждающим. Потом начинаешь понимать, что раз мир еще существует, есть силы, противостоящие коллапсу.
Возникает искушение продолжить анализ, найти социальные слои, интересы которых отрицают фашизацию и фашизм, исследовать взаимоотношения этих слоев с общенародным государством. Но поступить так — значит заведомо упростить «Очаг на башне», превратив роман в политический. Между тем, В. Рыбакова интересуют не сами социальные явления, но их проекция на судьбу человека. Не кампания в прессе, осуждающая «пропаганду оппозиционных КПСС политических структур», а воздействие этой кампании на Вербицкого и Роткина, опосредованно на Асю и Симагина.
«Он слышал Ее имя, он ждал повторенья,
Он бросил в огонь все, чего было не жаль,
Он видел следы ее, жаждал воды Ее,
Шел далеко, в свете звезды Ее
В пальцах его вода превращалась в сталь».
«— …Области сознания, через которые наиболее успешно происходит выплеск, у каждого свои. У тебя словесность, у меня вот — биоспектралистика. Мы называем их конструктивными областями. У Аськи, наверное, любовь».
«— Если эти собаки все-таки устроят войну… или без всякой войны нас перетравят заводами, дамбами… я буду помирать и жалеть только об одном: что не знала, когда. И не успела ни Антона накормить повкуснее, ни Симагина обнять… напоследок. А если Симагин женится не на мне (…) Я буду плакать, и целовать, и любить, — если он позволит. (…) Почти все лучшее во мне из-за того, что мы вместе. Потому что мы никогда не притворялись и не врали, шли друг в друга целиком: по-настоящему, какие есть… И связь уже нерасторжима»(2).
«— Вешаются на шею убогие куры, — а настоящего, хоть убейся, нет. Уж сидела бы дома со своим Симагиным — как же, взалкала африканской страсти, высокодуховной аморалки, истосковалось мещанское сердечко по запретным плодам, остренького захотелось; разумеется, от Андрюшки она побежала, только пальцем щелкни, но кой же ляд я щелкнул-то?»(2)
Противостояние романа, главная тема. Любовь.
Любовь как единственная сила, способная спасти мир? Смешно для ортодоксальных марксистов.
Но не зря тоталитарные режимы отрицают Любовь, а в антиутопиях проблемы ее регламентации, расчленения, уничтожения занимают едва ли не главное место.
Все дело в том, что пирамида садо-мазохистских отношений проста и способна перекроить по своему образу и подобию любой мир, штампуя стереотипную структуру. Лишь притяжение Двоих включает в себя связи, которые усиливались и усложнялись миллиарды лет. Разум и чувства умножаются на главную генетическую доминанту, что может быть жизнеспособнее? Вот только микроподсадки…
Любовь — сплав животного и человеческого, путь по острию ножа. Ее способность противостоять внешнему миру, кроить этот мир по своему образу и подобию определяется равновесием светлой и темной любви, эроса и антиэроса.
Значит — разъять Любовь, и Спасение станет гибелью.
Говоря о коллективном сознании, я намеренно опустил тогда это, главное. Взращенная официальной культурой закомплексованность породила психическую основу наших несчастий, превратив великий народ в нацию рабов, гордящихся своим рабством.
(Неумелые попытки показать в книгах и на экране земную любовь были восприняты большей частью страны как опасность, обрекающая общество на вырождение.)
«Этика и психология семейной жизни» выродилась в чтение основ гражданского законодательства вперемешку с Тургеневым, литература…
«…гуляли ученики ПТУ Надя и Сережа, ему нравилось, какая она красивая, какая у нее кожа чистая, теплая, и он наломал ей сирени и, преодолевая застенчи… чивость, взял за руку, а она спросила: „Тебе нравится твоя работа?“ (…) И мне говорят: все очень неплохо, но есть сексуальные передержки. Например, кожа. При чем тут кожа. Поймите, это же де-ети! Подростки! Пусть ему понравятся ее глаза…»(2)
Разумеется, воспевая «чистую», «возвышенную», «неземную», а на деле ханжескую любовь, официальная культура вытеснила реальную информацию об отношениях полов в глубь подсознания. Возникла «культура подворотни», отрицающая все, кроме животного. Как показывают опросы, в рамках данной субкультуры получает сексуальный опыт около 90 % молодых людей. Результаты известны[34].
«…повела его дальше, еще дальше, совсем далеко и, оставшись с ним вдвоем, похохатывала, когда он — злой, самолюбивый, уже ненавидящий, путался в ее застежках, а потом не умел войти, и снисходительно бормотала: „Да ниже… вот мальчишка неловкий…“ Ловкость. Это он запомнил навсегда. Умение, сноровка, навык. Не важно, что чувствуешь, — важно, как делаешь. Он пришел домой в три ночи, он совсем не чувствовал себя победителем, в пути его вырвало; он долго вытирал лицо, ладони и забрызганные выходные брюки (…) только что выпавшим снегом, брал чистое и отбрасывал грязным (…) и глупым, тошнотворным стало то, что вызывало трепет»(2).
Они разными вошли в магический треугольник отношений. Надломленная Ася, разучившаяся верить, Вербицкий, уже начавший путь в девятый круг, оставивший надежду. Симагин, на краю пропасти удержавший Асю. Вспыхнула открытость, тончайший шнур света, протянувшийся между Двоими, раскаленный до ядерных температур, чудовищно интенсивное поле притяжения. То, что Вербицкий назвал «проклятой струной». То, что должно его спасти.
Сколько бы мы ни говорили о предопределенности катастрофы (точка зрения Вербицкого!), мы не можем снять ответственности с героев. Рыбаков оставил им выбор.
В любом мире никто не может отнять у нас права оставаться людьми. «Никто. Только мы сами». Можно объяснить, почему Сталин — в той или иной форме — был неизбежен. Но нельзя простить тех, кто допустил культ. «Ах, вы не виноваты?»(2)
«Проклятая струна» вернула Вербицкому способность творить. Индукция могла пойти дальше, если бы Ася сделала встречный шаг, если бы она вспомнила об ответственности за того, кого приручила. Ведь она посчитала себя вправе быть с ним откровенной.
Не ответив, Ася подписала приговор. «Любовь — это всегда созидание».
Рыбаков страшнее Оруэлла. Последние главы невозможно перечитывать. Всплеск, финальная вспышка любви сменяется безразличием смерти.
На фоне катастрофы Симагина почти незамеченной остается параллельная трагедия Вербицкого. «Было очень больно». Эта фраза повторяется дважды.
И все. Кончилось противостояние. «Буря над всем материком». (А. де Сент-Экзюпери. Ночной полет.)
Дополнение к анализу: Энтропия
Есть необходимость применить к построенной социальной модели иной аппарат, почти математический. Роман дает такую возможность, поскольку важную роль в нем играет биоспектральная лексика. Всегда важно найти слово. Понятие «синдром длительного унижения» стало ключевым термином «Очага на башне». На мой взгляд, этот термин — сам по себе открытие.
«Стремясь приспособиться к миру, сознание отвергает конструктивную область. (…) А отталкивая конструктивную область, сознание отталкивает мир в целом. (…) Пока есть обратные связи и сознание развивается, доминируют эмоции типа „верю“, „интересно“, „люблю“, которые отражают стремление сознания к расширению деятельности. Когда конструктивная область отвергается… остается лишь более или менее беззастенчивое употребление мира»(2).
Высота биоспектрального пика СДУ характеризует интенсивность процесса отторжения. Как выяснили сотрудники лаборатории Вайсброда, особенно велик он у чиновников.
Понятно. Чиновник может функционировать только внутри пирамиды власти. Сама структура ее подразумевает использование нижестоящих, борьбу за сохранение и упрочение своего положения. Всякое творчество воспринимается как прямая угроза системе отношений и немедленно наказывается. Конструктивная область ограничивается рамками карьеры, это на деле и означает «более или менее беззастенчивое употребление мира».
И на другом полюсе социума СДУ проявляется с фатальной неизбежностью. Вербицкий, Ляпишев, Широков, Кашинский… Творчество не терпит организации. Но свободным в административной системе оно быть не может. Противоречие снимается переходом к эрзац-творчеству, то есть, как всегда, отторжением конструктивной области.
Третий тип формирования СДУ наиболее распространен. Он напрямую не связан с макроскопическими отношениями. Симагин говорит, что контакт между индивидуумами с разной направленностью векторов психики невозможен. На самом деле невозможен лишь конструктивный диалог. Человек с выраженным СДУ помощь воспринимает как издевательство, преданность как назойливость, и соответствующим образом реагирует, стремясь разорвать возникшие связи. Но общение относится к конструктивной области (ведь можно создавать не только теории и картины, но и отношения). Следовательно, происходит активное подавление творческой функции.
Стремление сознания к расширению деятельности наталкивается на непреодолимое препятствие и сменяется своим отрицанием. «Я не желаю больше встречаться с этим человеком». И чем больше таких событий, тем вероятнее обобщение.
«И уже нет ни любви, ни таланта, только боль, боль, живешь будто по привычке, так иногда едят в обеденный перерыв — раз уж время пришло — надо поесть… Раз уж перерыв между рождением и смертью пришел… Не трогайте меня, отойдите, ведь вам же на меня плевать, я знаю, почему же вы обижаетесь, когда мне плевать на вас, уйдите Христа ради — вот последнее желание, которое теплится едва-едва, но даже оно тщетно…»
Опосредованный, но самый распространенный механизм, определяющий способность СДУ накапливаться в обществе. Достаточно встретиться людям с разным знаком психики, и зловещий пик чуточку вырастает.
«Изучая фашистские диктатуры ЭРМ, философ и политик пятого периода Эрф Ром сформулировал принципы инфернальности. (…) чем выше, чище, благороднее будет человек, тем большая мера страдания будет ему отпущена… (…) Инфернальность стократно усиливала неизбежные страдания жизни (…) создавала людей со слабой нервной системой, которые жили еще тяжелее — первый порочный круг. (…) Унижение и мучения (…) возвращали человека (…) в первобытную ярость, смешанную с чувством бессилия», — писал И. Ефремов.
Инфернальность рассматривается им как интегральная характеристика социума, мера страдания, «усредненная по косому срезу». СДУ — дифференциальная характеристика, работая с которой можно точно исследовать динамику. Еще важнее то, что схема В. Рыбакова показывает конкретные механизмы формирования инферно: генерацию СДУ пирамидальной общественной структурой и его распространение через непонимание.
Физическим аналогом инферно будет энтропия, мера нереализованной социальной работы. Напомню, превращение механической энергии в тепло необратимо. СДУ, вернее межличностные отношения, им порожденные, представляет собой социальное тепло. Надежды, желания, радость, отчаяние переплавляются в инфернальном мире в одну конечную эмоцию, в ненависть. «Я вас всех ненавижу».
Социальную энтропию можно вычислить через работу, расходуемую в обществе на достижение заведомо недостижимой цели.
Нереализуемые проекты, не суть важно, технические или социальные, разбиты на множество элементарных задач, каждая из которых разрешима. Действия людей остаются упорядоченными, нарастание энтропии происходит лишь при попытках согласовать достигнутые результаты. В пересчете на одного человека оно незначительно.
Гораздо существеннее межгрупповые конфликты. Поскольку цели, которые ставят перед собой их участники, противоположны, по крайней мере одна из них не будет достигнута. Максимальный рост энтропии связан с борьбой равных по своим возможностям групп, так как в этом случае обычно не реализуются обе цели.
Наконец, личностные конфликты. Степень упорядоченности минимальна, возможности противников равны. Удельная энтропия (СДУ) увеличивается особенно быстро.
В обществе первый механизм связан с социопсихическими комплексами, второй порождается политической борьбой. Происхождению третьего посвящен «Очаг на башне».
Энтропия увеличивается во всех случаях. Но если социум переходит преимущественно к третьему механизму, растет уже ее производство. «Проморгали момент, когда подростки в парадняках перестали бренчать: „Корнет Оболенский, налейте вина“ и стали бренчать: „А я сьем бутылочку, взгромоздюсь на милочку“»(2).
Вот вам математически точный символ застоя.
Пепел.
«Мы созданы пеплом великих побед».
Дополнение к анализу: Биоспектралистика
Вывод о неизбежности роста производства энтропии справедлив лишь для закрытого общества. Если информационноэнергетический обмен не прекращен, будут существовать и обратные процессы[35].
На макроскопическом уровне закрыть общество можно. Однако в социуме нет силы, способной запретить индивидуальное творчество, личное познание мира. То есть на уровне психики отдельного человека, именно там, где производство энтропии максимально, наиболее вероятны обратные процессы: если СДУ отрицает творчество, то и творчество отрицает СДУ. Возможны два варианта динамики, предопределенность отсутствует.
В романе проблема выбора встает перед творцами — Симагиным и Вербицким. Точкой их соприкосновения, внешним мотивом спора стала биоспектралистика, новая наука, введенная В. Рыбаковым в круг идей и понятий фантастики.
Не случайно Вербицкий делает свое дело при помощи изобретения Симагина. Слова — разменная монета. Можно принять логику Вайсброда, можно обосновать позицию Симагина. Но дело доказало правоту Вербицкого: «Любое новое средство будет использовано в старых целях».
Вербицкий — вершина своего поколения. Потому и оказался способным на предательство. Роткин, например, предать не сможет. Иуда Искариот был апостолом, познавшим Добро, одним из тринадцати. Вербицкий тоже. Был.
«Где время, когда душа кипела, а первая страница столистовой тетради в клетку молила: возьми! вспаши! И обещала то, чего никто, кроме меня, не знает и не узнает никогда, если я не увижу и не расскажу; вспыхивали миры, оживали люди, копеечная ручка была мостом в иную Вселенную… Белая бумага! Как вы не слышите, она же кричит: вот я! Укрась меня самым чудесным, самым нужным узором: словами. Драгоценными, звенящими, летящими словами. Спасающими словами. Побеждающими смерть, убивающими боль, знающими мудрость! (…)
У Андрея остались многие ваши школьные рукописи, я их читала, простите. Я говорила Андрею — такое понимание, такая боль за людей, даже странно для мальчика. А тут этакое…»(2)
«Чем выше творческий потенциал, тем отторжение вероятней».
Вербицкий понимал все. Не Ася ему была важна. Было нужно заставить. Решающий, последний аргумент в споре. Не с биоспектралистикой — поводом, искушением, не с Симагиным. Со своим прошлым.
Итак, Симагин и Вайсброд считали биоспектралистику панацеей. Вербицкий воспринял ее как преступление против человечества и сделал орудием преступления. Интересно, чем эта наука станет в мире Роткиных? У Шекли подобным изобретением пользовались для утонченной проституции — сравнительно безобидное применение.
В. Рыбаков доказал, что работа Симагина, как и всякое открытие, не Спасение. Просто очередная инновация, выброшенная в мир. Как новое, она изначально антиэнтропийна и увеличивает долю свободы человека и человечества. Как всякое изобретение, она неизбежно отчуждается от своих создателей и становится для общества средством, включенным в существующую структуру отношений. Иными словами, происходит лишь интенсификация процессов производства и поглощения энтропии, но равновесие почти не сдвигается.
Почти, потому что какое-то время новое находится в руках того, кто привнес его в мир.
Да, прогресс сам по себе не способен спасти. Но остановка прогресса губительна. Прекращение познания закроет общество, вдобавок творцы, лишенные права создавать, пойдут по пути Вербицкого. А то, что в их руках не окажется очередной биоспектралистики, несущественно. Убивать можно и камнем (Р. Брэдбери. «Ржавчина»).
Распространившиеся в стране антикосмические, антиатомные, антисциентические настроения — не просто истерика, но истерика опасная, провоцирующая рост производства энтропии. С социопсихологической точки зрения нынешняя борьба с прогрессом представляет собой реакцию на позитивизм шестидесятых годов и последующее разочарование. Я назвал бы это явление «комплексом Вербицкого».
Если он не будет преодолен, мы станем обществом, обращенным в прошлое.