5. Темные века

5.

Темные века

Проблема смертоносности истины неразрывно связана с историей Средних Веков. Человечество так дружно и так успешно стремится забыть и принизить эту эпоху, что на ум приходит фрейдовский термин «вытеснение». В данном случае приходится применять его не столько к индивидуальной, сколько к общественной психике.

Не рыцарские турниры и не подневольный труд крестьянина, «потом оплачивающего роскошь дворянских пиров», должны стать символом средневековья. Не было там роскоши. Рыцарю жилось не намного легче крестьянина: это был ненадежный мир, неуютный даже для правящего класса, который к тому же не осознавал себя правящим. Наши расхожие представления о феодальной эксплуатации порождены анахронизмом — путаницей между Средними Веками и Возрождением.

Постоянные войны и казни также не были отличительным признаком эпохи. Сие, впрочем, очевидно.

Что же тогда?

Как ни странно, символом поголовно неграмотного мира Средневековья надо признать перо и книгу. Сложнейшее искусство логического анализа достигло тогда расцвета. Абстрактная, оторванная от Мира Мысль царила над миром.

Мысль, Слово связывали в единое целое пестрый конгломерат государств и племен Европы. Слово структурировало политику и организацию — «по образу и подобию».

«Семь металлов создал свет по числу семи планет…» Даже ангелы подчинялись классической восходящей иерархии, изоморфой структуре церкви или общества или, например, учебника по лингвистике.

«Железный гвоздь Распятья

Властвует над всем…»

(Р. Киплинг)

Эпоха эксперимента — попытка сознательно построить новые общественные отношения, завещанные Евангелием. Попытка, я бы сказал, беспрецедентная, если бы не близкие аналогии.

Средневековье знало только одну структуру — пирамиду. Но пирамида обязана иметь вершину, и притом только одну.

«Един бог. Едина луна. Едино Солнце».

Едина истина.

Ее, Единственную, охраняли, не стесняясь в выборе средств. Это был высочайший долг каждого — от крестьянина до короля и папы, связующее звено, основа существования общества.

Истина должна быть простой, и ее упростили, сузив до последней крайности, отбросив все ее грани, кроме одной.

Ей служили. За нее умирали.

За нее убивали.

Сначала больше чужих.

Потом больше своих.

И, наконец, когда Средние Века сменились Возрождением, за нее стали убивать всех без разбора.

Неграмотное Средневековье не знало инквизиции. Но Слово требовало научить людей читать, и они начали читать, и некоторые стали находить в текстах свои собственные истины — с маленькой буквы. (Ридинг-эффект — от английского to read — читать.) Их, разумеется, уничтожали. Любое познание, ставящее под сомнение Единую Истину, было смертельно опасно — физически, поскольку по определению ставило под сомнение всю пирамиду общественных отношений, и психологически, поскольку выводило человека за пределы средневекового мира, заставляло взглянуть на него со стороны. «Слишком много боли, — сказал Демиург Третьего круга, посвященный.

— Нить?

— Толстый канат, связывающий эпохи. Двадцатый век повторил все».

«Свет от луны сияющим пятном

Лег на пол, накрест рамой рассечен.

Века прошли, но он все так же млечен,

И крови жертв не различить на нем…»

(Уильям Батлер Йейтс)