Шаг первый: Социум

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Шаг первый: Социум

Роман создан до перестройки. Остановившийся 1984 год повторяется из вечности в вечность, над гниющей страной «клубится душная, беспощадная ненависть»(4). Деструкция. Распад социальной ткани.

В новом варианте потребовалось изменить несколько фраз. Вербицкий перечисляет иные дежурные темы («раньше не могли писать, какой социализм хороший, теперь не могут писать, какой Сталин плохой»(2)), да пару раз упоминает новые веяния Сашенька Роткин:

«— От застойщиков получал по морде? И от перестройщиков будешь получать…»(2)

Главное менять не понадобилось. Дети гибнут.

Значит, преобразования, ставшие предметом гордости одних, страха и ненависти других, затронули лишь самые верхние, лабильные слои общественного сознания. Изменилась форма реакции социума на мир, но никак не содержание.

От свидетельства В. Рыбакова можно отмахнуться, назвав «Очаг» клеветой на человека, но ярлыки сейчас не в моде. Можно, впрочем, сказать, что роман на семейную тему потерял актуальность, и отложить его публикацию, как и было сделано в 1987 году. А можно вспомнить навыки застоя, провести косвенный анализ прессы и понять, что мы продолжаем жить в проклятом мире.

«Вспомни, как было. Не бежать невозможно, каждая мышца поет, звенит, словно парус. А теперь? Насилие над собой, становящееся привычным, но не способное радовать. Истошный бег не к радости, а от стыда. Радость дают лишь результат и его оценка, но не бег»(2).

Вспомни, как это было.

Революция, инициировавшая построение в стране классического фашизма. Исторические вехи теперь широко известны — как же, «дежурная тема — это тема, которая дает взятки». Нас не должен интересовать объективный ход событий. Важнее субъективное содержание, отражение истории в коллективной психике.

Влияние идей социализма на широкую массу сделавших революцию преувеличивается. Абстрактные теории классиков были этим людям просто непонятны. Воспринимались лозунги. Организованность революционного процесса обеспечивалась с одной стороны общностью вполне эгоистических интересов рабоче-крестьянской массы, с другой — авторитарным руководством тончайшего слоя интеллигентов, создавших партию. «Внутренняя» самоорганизация, основанная прежде всего на личном интересе, провоцировала анархию. Соответственно, в условиях гражданской войны она усиленно вытеснялась «внешней». Доверия, завоеванного партией в предреволюционные годы, оказалось достаточно, чтобы в стане победителей этот процесс не встретил серьезного сопротивления.

Крестьянин уходил на фронт, добровольно подчиняя свой интерес государственному. Мечты, чаяния, надежды он отдавал в залог революционной власти, рассчитывая, что они осуществятся, но позже. Исполнение всех желаний одинаково отсрочивалось: личные интересы должны были быть удовлетворены завтра, после построения нового общества.

Только это общество революционеры представляли по-разному, поскольку различались их интересы. Общим было предвкушение «счастья для всех». Коллективное сознание ориентировалось на будущее.

Отсюда энтузиазм, до сих пор присутствующий в ностальгических воспоминаниях. «Не бежать невозможно…»

Ноосфера быстро приобрела нездоровые особенности. Начав воспринимать «новый мир» как овеществленное счастье, общественное сознание стало нетерпимым по отношению к любой критике этого идеала — ситуация, чреватая «охотой на ведьм» и прогрессирующей ксенофобией. Исключительная ориентация на будущее привела к тотальному отрицанию прошлого. Уничтожение церквей шло с полного одобрения большинства.

Наиболее опасным было вытеснение в подсознание реальной обстановки, в которой приходилось жить и действовать.

В следующее десятилетие болезненные явления продолжали нарастать. Вытеснялась все большая доля информации. Это означало расслоение социума на знающих реальное положение вещей и живущих в мире иллюзий. Происходило формирование господствующего класса, использующего общество в своих узко корыстных интересах. («Революционный террор? Для меня!»(2)), и, одновременно, создание псевдореволюционной псевдокультуры.

«Власть имущим» идея «нового общества» давала оправдание, иллюзию деятельности во имя народа, его грядущих поколений. Массы жили с отсроченными интересами, руководство жило с отсроченной совестью. Те и другие рассчитывали получить по векселям.

Война разрушила часть мифов ценой лучшего, что мог дать социум. Поколение, пережившее ее, стало образцом гражданской трусости. Дело здесь не только в фанатизме и вошедшем в привычку повиновении. Слишком многие не вернулись[29].

Деформации продолжали нарастать.

«In the Land of Mordor Where shadows lie»(4).

Страну населяли тени.

Шестидесятые.

Почему-то никто не обратил внимание на общемировой характер этого феномена. Схожие процессы развернулись в СССР, США, в Африке и Европе. Освобождение мысли.

Компьютерная революция. Человечество дотянулось до звезд. Знаменитыми работами Форрестола и Медоуза началась прогностика.

Развалилась колониальная система. Впервые в современной истории произошла деэскалация политического кризиса. Громко заявило о себе университетское студенчество. Экспоненциально росли расходы на образование и науку.

Из этого времени берет свое начало трагедия романа. Непосредственно из шестидесятых пришел Вайсброд.

Как-то, пересказывая роман, я назвал Вайсброда постаревшим Гириным(5), обратив внимание на общность биографий и единство реакции на мир.

«…я дрался! Я маневрировал, да! Мой лучший друг двенадцать лет делал вид, что меня не знает!»— бессильно кричит Вайсброд. Это была цена работы. «Другой мой друг, когда я тайком приехал его проводить, плюнул мне в лицо».

«— Западные Ворота Морийского Государя Дарина открывает Заветное Заклинание, друг». И еще: «хранителей спасет лишь взаимная верность»(4).

«Прорыв шестидесятых» соединил у нас в стране два прогрессивных течения. Первое — преклонение перед наукой, интеллектуальное освобождение — носило, как я уже отметил, общечеловеческий характер. Если нужны ярлыки, его можно назвать либеральным или даже буржуазно-либеральным. Второе, коммунистическое, течение существовало только у нас. В этом наша заслуга, в этом наша вина.

«Под звон курантов, главных на планете,

Под звон ручьев, лукавых и тенистых,

Все люди станут добрыми, как дети,

Резвившиеся древле в Назарете…

Заманчива и лжива эта пристань!»[30]

Суждения о «новом мире», сложившиеся у людей, представляли собой миф. Однако, вне зависимости от этого, рациональное зерно существовало. Сейчас мы близки к тому, чтобы забыть это, но Маркс действительно был крупнейшим экономистом своего времени, а Энгельс заложил основы теории систем задолго до Богданова и Берталанфи и научился применять ее к историческому процессу задолго до И. Ефремова. Созданная классиками динамическая модель изобилует ошибками, но она правильно оценивает тенденции[31]. Во всяком случае, известные мне альтернативные схемы обладают меньшей предсказательной силой, хотя и создавались на сто лет позже.

Идеологической основой советских шестидесятых стала попытка верификации идей коммунизма. Созданная И. Ефремовым (в меньшей степени А. и Б. Стругацкими) стандартная модель была, как показал дальнейший анализ[32], ошибочной. Но она была научной.

Общественное сознание обрело реалистическую перспективу. Страна стряхнула с себя прошлое и снова устремилась в завтра. Специалист разглядел бы в происходящем черты нездоровой эйфории.

«И так нам захотелось ввысь,

Что мы вчера перепились,

И горьким думам вопреки

Мы ели сладкие куски».

(В. Высоцкий)

Гирин. Вайсброд. Одна ошибка — страшная, преступная — отождествив себя с обществом, они отождествили общество с государством.

«… я выиграл! Я нашел вас! И выучил вас! И мы обгоняем их на пять лет! Не сметь испортить! (…) Эта страна получит амбулаторные резонаторы первой! Эта!! Тем и так неплохо!!»(2)

Это позиция коммунара.

Я не осуждаю. Но, доверившись стране, шестидесятники доверились тем, кто выступал от ее имени — правящей элите, которую всякий марксист считает выразителем интересов господствующего класса(6,7).

Контрудар системы не мог встретить сопротивления.

Предавали не все.

Спивались. Почти все.

Уезжали.

Сильные поступали, как Вайсброд. Вели безнадежную борьбу, поддерживая существование «этой страны». Меньшинство из них создало людей, которых я называю тенью шестидесятников. В романе к ним принадлежат Симагин, Вербицкий и Ляпишев.

Семидесятые убили мечту о коммунизме. Несколько упрощая, скажу, что с обществом случилось то же, что и с Асей.

«Я вас всех ненавижу»(2).

Ложь. «Чаша отравы»[33]. Пустота впереди, закрытые двери. Поколение, выбитое из культуры, как поколение сороковых было выбито из жизни.

«Восьмидесятники», следующие, приняли правила игры:

«Кто-то должен заполнить словесное пространство? Кто-то должен создавать шумовую завесу? Почему не я?»

Шестидесятники заплатили страшную цену. Эти заплатят дороже, став поколением, которое проклянут дети.