3. Судьба знающего

3.

Судьба знающего

Земля, наши дни. Привычная Реальность чуть обогащена экстрасенсорной составляющей.

Есть еще ридинг-эффект. Мир рассечен им на части, смяты привычные блоки взаимоуравновешенной лжи, сломалась классическая восходящая иерархия восьмизначных сверхсекретных кодов; знаковая система не вполне случайных катастроф и запоздалых соболезнований, сбалансированных предупреждений и циничных разменов на политической шахматной доске неожиданно оказалась под жестким контролем. «Речь шла о профессиональном ясновидении… Мы столкнулись с врожденной или приобретенной способностью вычерпывать громадное количество информации куда угодно и откуда угодно без всяких запретов и ограничений»(1).

Вот он, обобщенный Перевод. Информация объективно существует. Скрытая, рассеянная, латентная — она есть всегда и в достаточном количестве, и «мудрый сумеет ее прочесть»(6). Простейшие логико-знаковые системы исчерпываются до конца.

«Ферзь уходит с горизонтали… следует жертва слона, и выдвинутый вперед, слишком растянутый центр стремительно рушится, погребая под собою королевский фланг, перебрасываются обе ладьи, строится таран, удовлетворительной защиты нет…»(1)

Потом вообще исчезает случайность, человек получает право знать будущее, переводя сведения о нем с тайного языка четырехмерной семиотической сети…

«Прокол сути» общество восприняло как непосредственную угрозу своему существованию. Это важно.

Денисов применил ридинг-эффект совершенно по-дилетантски, ограничившись локальной благотворительностью, применил с ничтожным КПД, и тем не менее конфликтующие, антагонистические и мировые блоки приложили для борьбы с ним огромные усилия. Даже договорились.

«Войны не будет. Я так вижу».

Я тоже так вижу. Здесь не надо ридинг-эффекта, достаточны традиционные способы самоорганизации информации. А на том уровне иерархии, где знают секретные коды, для того, чтобы увидеть, нет нужды даже в навыках простейшего логического анализа.

Ну и к чему тогда — армия, образ врага, ненависть, замешанная на зависти, зависть, замешанная на ненависти? То, что определяет социальные отношения?

Офицер госбезопасности, от имени которого ведется повествование, напрасно обманывает себя. Ни о каком «жестком рентгене власти» Нострадамуса и речи не шло. Политическая наивность вмешательств Александра Ивановича была очевидна любому профессионалу, даже без соответствующей информационной модели.

Тем не менее, речь действительно шла о Власти.

Само существование Нострадамуса явилось нарушением суверенитета интернационального слоя имущих власть, отнюдь не расположенных ею делиться. Ведь власть в нашем мире основана на информационной монополии.

«Мы готовы доказать, что внутренней и внешней политикой как нашей страны, так и многих других нередко руководят из-за кулис тайные группировки, которые в своекорыстных целях проводят губительную политику и не щадят человеческих жизней.

В зале стояло тяжелое, полное ненависти молчание.

— Слишком долго секретные договоры и ядовитая лживая пропаганда определяла мысли и чувства простых людей; слишком долго украшенные орденами воры грели руки, сидя на самых высоких должностях. Аппарат мистера Лавьяды делает предательство и ложь невозможными. И все наши фильмы были сняты ради достижения этой цели»(7).

Герои повести Шерреда использовали ридинг-эффект, обращенный в прошлое. Нострадамус же полностью овладел искусством трансляции, научившись ориентироваться в будущем, так что, как говаривал шварцевский Генрих: «Вот вам все преступления, еще не занесенные в Книгу, а лишь намеченные к исполнению»(8). Иными словами, Нострадамус — на уровне факта существования — вскрывает систему мира, основанную на тайне — «удовлетворительной защиты нет».

Совесть героя повести чиста. Его не потребовалось убить.

Кимон-бей. Северо-западные территории.

Фирна. Провинция Эдем.

То, что последовало за ней.

Оказалось неотделимым «знать» и «чувствовать». Естественно: полная информация должна восприниматься на всех психических уровнях — от лингвистического до надэмоционального.

«Истина убивает», — говорит Демиург.

«Нострадамуса убила Фирна, — говорит рассказчик. — Слишком много боли… я и не подозревал раньше, что в мире такое количество боли»(1).