Глава первая Судьба России — судьба мира

Глава первая

Судьба России — судьба мира

Жесткий выбор

Либо «новый мировой порядок», транснациональная диктатура, держащая четыре пятых населения земли в экономической и духовной резервации, либо переустройство на социалистических началах — таков выбор. И на острие этого выбора находится сегодня Россия. Как и в начале столетия, в ее судьбе драматично скрестились общемировые противоречия.

Единой, сильной и самобытной России нет места в империалистической схеме глобального мироустройства. Не случайно она оказалась сегодня в эпицентре очередного передела мира. Пространством, на котором разворачивается этот процесс, стала вся сфера геополитических интересов нашей Родины в различных регионах земного шара. В Россию вцепились мертвой хваткой самые темные силы мира. И ее ждут новые испытания, горести и беды, а в случае торжества глобализма — исчезновение с исторической арены, культурная деградация, духовное вырождение, демографическая катастрофа и национально-государственный распад.

Тем, кто понимает это, тяжело наблюдать, как страна все активнее втягивается в процессы глобализации. Пока от ее пагубных последствий нас еще как-то спасает запас прочности, сохранившийся с советских времен. Но он уже практически исчерпан. Пора решительно исправлять положение, иначе последствия бездумной политики могут стать необратимыми.

Предстоит настоящая «борьба миров», в которой исконный «русский мир» — мир идеалов и святынь, мир многовековой духовности и национальной традиции с его возвышенными заповедями: «блаженны алчущие и жаждущие правды», «блаженны милостивые», «возлюби ближнего как самого себя», — будет противостоять апокалиптическому миру космополитического всесмешения и либерального эгоцентризма, миру всевластия денег и банковских процентных ставок, финансовых пирамид и биржевых спекуляций, идолом которого является золотой телец.

Запад никогда не интересовался чем-либо иным, кроме «функции капитала». Любой объект, включая человека, страны, народы, культуры, интересует его лишь в качестве «функции капитала», то есть как средство возрастания стоимости. А «цивилизация» в ее либеральном обличьи — как «царство гуманности и добродетели» — здесь совершенно ни при чем. Нет такого преступления, на которое капитал не рискнул бы, хотя бы под страхом виселицы, если ему посулить 300 % прибыли. И эти слова, которые К. Маркс цитирует в «Капитале», принадлежат весьма умеренному английскому профсоюзному деятелю XIX века Т. Дж. Даннингу.

В реальности дело обстоит так: либо Россия увязнет в «третьем мире», где обречена на распад и исчезновение, либо возродится на социалистической основе. Однако этот вывод принимается пока не всеми. Так, в патриотической среде можно услышать, что социализм как интернационалистская доктрина для России неприемлем, это всего лишь другая разновидность мондиализма, враждебного национальной и культурной самобытности.

Действительно, если заниматься чисто формальным, сугубо поверхностным сличением доктрин, может показаться, что апологеты империалистической глобализации, «нового мирового порядка», и приверженцы социалистического и коммунистического будущего человечества проповедуют схожие ценности и идеалы. Как уже упоминалось, в обеих системах видное место занимают сближение народов и наций, стирание государственных границ и т. д.

Немудрено: и те, и другие в конечном счете ориентируются на фундаментальные тенденции развития производительных сил и мировой экономики, перерастающей ограниченность и обособленность — национальную, государственную, культурную. И все же между империалистическим мондиализмом и социалистическим интернационализмом есть существенная, принципиальная разница. Ибо мондиализм строится на всевластии капитала, а интернационализм — на всевластии труда.

Всякая общественно-экономическая формация доказывает свое превосходство над предшествующей тем, что достигает более высокой производительности труда. Это правда, но не вся. Миссия социализма не просто в том, чтобы достичь более высокой производительности труда, а прежде всего в возвышенном, гармоническом развитии самого человека, в смене типа, «парадигмы» общественного развития, пересмотре привычных приоритетов, перемене вектора экономического и социального прогресса. Именно в эпоху глобализации, доводящей противоречия капитализма до уровня противоречий между человеком и природой, в том числе и с его собственной человеческой природой, это становится особенно важным.

Родиной первого глобального социального проекта, ставшего реальной альтернативой всемирному империализму, несколько раз спасшего человечество от его наиболее чудовищной формы империализма — фашизма, была Россия, где свершилась Великая Октябрьская социалистическая революция, открывшая дорогу всему человечеству к утверждению общества без войн, насилия и угнетения. Новое столетие ознаменует жизнь всех стран стремлением к реализации тех светлых идеалов, во имя которых шли в революцию наши отцы, деды и прадеды. Вот почему, говоря сегодня о нависшей над человечеством угрозе торжества империалистического глобализма, нужно еще раз вдуматься в смысл и дело Октября.

Смысл и дело Октября

Революции не делаются по заказу. Октябрьская революция была вовсе не праздным «экспериментом», а единственным реальным шансом для России на национально-государственное самосохранение в обстановке военного, политического и экономического краха, территориального распада и полной социальной недееспособности правящего буржуазно-помещичьего блока.

Совершенно неожиданная для большинства политических сил Февральская революция стала высшей точкой кризиса всей старой общественно-политической системы России, а вовсе не положила ему начало. Если взять ключевые для бытия любого народа и государства сферы жизни, то к 1917-му году все они либо переживали тяжелейший кризис, либо были полностью разрушены. Напомним непреложные факты истории.

В феврале рухнула легитимная государственная власть, а армия, как опора государства, пришла в течение 1917 года в совершенно небоеспособное состояние. После трех лет бессмысленной кровавой и разрушительной войны, затронувшей значительную часть европейской территории России, экономика страны переживала тяжелую экономическую разруху, многие губернии охватил голод. Начался интенсивный распад империи на отдельные национально-государственные образования.

Ни к одному из этих процессов ни Октябрь, ни большевики прямого отношения не имели. Да, в любой социальной революции неизбежен элемент разрушения, но именно в Октябрьской революции он оказался сведен к минимуму. Почти все, что можно было разрушить, было уже разрушено до нее — политикой сначала царского, а затем Временного правительства. На долю Октября досталось разбираться в обломках — выметать абсолютно уже ни на что не годные и искать им замену, а из остального склеивать новое целое. Его задачей могло быть только восстановление порушенного, поиск новой основы построения Российского государства из его рассеянных элементов. К Октябрьской революции в первую очередь применимы слова Александра Герцена: «Новый водворяющийся порядок должен являться не только мечом рубящим, но и силой хранительной».

Февраль до конца обнажил и заострил кризис, но не разрешил его. К октябрю 1917 года предельно ясно выявилось, что историческое бытие России, ее дальнейшая судьба как великой державы прямо зависят от того, сумеет ли народ осуществить следующие жизненно важные задачи.

Вывести страну из всемирной империалистической бойни, которая не только уносила миллионы жизней, не только разрушала экономику, но и породила, в силу своего несправедливого характера, глубочайший моральный кризис в обществе.

Разрешить земельный вопрос в пользу крестьянства, составлявшего подавляющее большинство населения.

Разрешить национальный вопрос, построить новое национально-территориальное единство страны на основе реализации нациями своего права на самоопределение.

Осуществить меры централизованного государственного регулирования экономики, общественного контроля над производством, обращением и распределением.

Действительно серьезная проблема заключалась лишь в том, у кого достанет социальной энергии и политической воли к осуществлению этих задач, кто, как и в чьих интересах проведет необходимые преобразования.

Умные и дальновидные головы есть во всех классах и слоях общества. По мере нарастания кризиса необходимость и неизбежность экстренного принятия мер стали очевидны всем мало-мальски ориентирующимся в ситуации политикам. Так, в ночь накануне восстания в Петрограде один из лидеров меньшевиков Дан приезжал в Зимний дворец и от имени многих членов Временного совета Российской республики (так называемого Предпарламента) убеждал Керенского немедленно, декретами Временного правительства, приступить к практическому решению вопросов о мире и о земле. Керенский отверг предложение.

Иначе говоря, все возможности реакционно-бюрократического пути преобразований, то есть «революции сверху», проводником и олицетворением которой был в свое время Столыпин, оказались в России полностью исчерпанными. У правящих классов старой России был шанс решить те же задачи по-своему, но они им воспользоваться не сумели и вынуждены были сойти со сцены. Вместе с ними ушло и старое государство.

Еще в феврале лидер кадетской партии и умеренный монархист Милюков был вынужден констатировать, что после отречения Николая II, а потом и его брата в стране образовался «перерыв в праве», вакуум легитимной власти. Чем она могла быть заменена и на каких юридических основаниях?

Поскольку законный правопреемник отсутствовал, властные полномочия могли перейти к какому-либо лицу или учреждению на основании единственно реального в подобной ситуации права — права силы, имея в виду здесь не только и даже не столько принуждение, но прежде всего силу народного доверия и поддержки.

Претендентов на эту миссию было немало, всего числом семь: Временный комитет Государственной думы, три состава Временного правительства, Временный совет республики (Предпарламент), Учредительное собрание и, наконец, Советы рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. Ни один из этих институтов формально не обладал легитимностью, то есть законной правопреемственностью по отношению к предыдущей власти. И в этом смысле они были юридически равноправны. Право на власть можно было обрести в свободной конкуренции друг с другом, лишь заручившись поддержкой большинства населения, то есть, по сути, преодолев или хотя бы сведя к минимуму общественный раскол.

Это удалось сделать Советам, и это исторический факт. Попытка других сил опровергнуть его вооруженным путем в ходе гражданской войны успехом не увенчалась, что лишний раз подтвердило законный характер Советской власти.

Так обстояло дело с юридической точки зрения. А с точки зрения национально-государственных интересов восстановление сильной власти было актом в высшей степени патриотическим и государственническим, ибо без власти государства не бывает. И Октябрьская революция положила начало новому собиранию Российского государства.

Сегодня модно обвинять большевиков и Ленина в том, что они якобы «разделили» «единую и неделимую» Россию на национальные республики. Простите, но это разделение стало фактом не в 1922 году, а еще летом 1917-го. Польша, например, получила независимость из рук Временного правительства сразу же после Февраля. На Украине Центральная рада во главе с Винниченко уже делала то же самое, что повторил Кравчук в 1991-м. И так повсеместно, от Прибалтики до Туркестана. Российская империя как сообщество народов перестала существовать вовсе не вследствие Октября. В таких условиях на долю Ленина осталась проблема восстановления национально-государственного единства Российской империи. Он нашел и предложил формулу союза равноправных республик, уже существовавших на данный момент времени.

Тот, кто хочет вершить суд над предшественниками, должен исходить не из абстрактных идеалов, а из конкретных сравнений с однотипными и одновременными событиями и явлениями. Первая мировая война завершилась закреплением созданного ею нового баланса сил в Версальской системе 1919 года. Гражданская война, в новом облике восстановившая российскую государственность, завершилась созданием советской федерации 1922 года. Версальская система рухнула через 20 лет, не защитив человечество от новой, еще более разрушительной мировой войны. И именно в этой войне советская система в наибольшей мере обнаружила свою жизнеспособность, сыграв решающую роль в спасении мира от фашизма. Оказалась она долговечнее и систем, созданных дооктябрьскими реформами — александровской и столыпинской.

Итог Октябрьской революции и Гражданской войны — это победа революционно-демократического способа спасения и собирания России над способом реакционно-бюрократическим.

Именно соединение назревших преобразований с необходимостью перехода власти в руки трудящихся, как условия их реализации, и предопределило социалистический характер Октябрьской революции. Здесь был реализован не субъективный идеал революционеров, а объективная общественная потребность. Именно уникальное стечение обстоятельств заставило Россию первой вступить на путь социалистического развития, несмотря на незрелость многих «предпосылок социализма», особенно в экономической области.

Приняв все это во внимание, мы можем ответить и на муссируемый ныне вопрос о том, имелась ли альтернатива социалистической революции в России. В том-то и заключается характернейшая особенность Октябрьской революции, что ее конкретные шаги диктовались не только и не столько доктринальными соображениями, сколько касаниями «стенок» весьма узкого «коридора», по которому приходилось идти. Были жесткий прагматизм и столь же жесткие, соответствующие военной обстановке методы, позволившие удержать экономику на краю пропасти и получившие впоследствии название «военного коммунизма». Только никакого идеала из этого партия в целом не делала, хотя в ее рядах было немало тех, кто впопыхах принимал его за идеал. Поворот к нэпу это только подтвердил.

Но то, что было сделано, — сделано в конкретных обстоятельствах того времени едва ли не единственно возможным способом. Просто по-другому ни у кого ничего не получилось и вряд ли могло получиться. Реальной социальной, политической и экономической альтернативы тому пути, на который Россия вступила в октябре, просто не существовало. Однако альтернатива все же была. Но она касалась не содержания социально-политических процессов, а формы их протекания. Это была альтернатива мирного и немирного путей развития социалистической революции.

Данный вопрос по вполне понятным причинам замалчивается нынешней официозной пропагандой, силящейся изобразить большевиков фанатиками «насилия ради насилия». Заметим, что и историография предшествующего времени касалась этого вопроса крайне неохотно. В результате сложился и укоренился стереотип, ставящий знак равенства между революционными и насильственными методами общественных преобразований, между революцией и Гражданской войной, но он совершенно не соответствует правде истории.

А правда состоит в том, что реализация возможности мирного развития революции была центральной проблемой для Ленина и большевистской партии. Ленин считал мирное развитие революции возможностью крайне редкой и крайне ценной в истории, и именно поэтому полагал, что большевики должны сделать все для того, чтобы не упустить этот шанс, предложить компромисс меньшевикам и эсерам. «Если есть абсолютно бесспорный, абсолютно доказанный фактами урок революции, — писал он в сентябре, — то только тот, что исключительно союз большевиков с эсерами и меньшевиками, исключительно немедленный переход всей власти к Советам сделал бы гражданскую войну в России невозможной». И уже после Октябрьской революции Ленин откровенно говорил, что если бы такой компромисс был достигнут, никому бы и в голову не пришло устраивать вооруженное восстание. Однако шанс на мирное развитие был все же упущен из-за непоследовательной политики эсеро-меньшевистского руководства Советов.

Тем не менее и после событий Октября до вмешательства в России извне не было объективных условий для общенационального вооруженного конфликта. Гражданская война на территории Советской страны была развязана империалистическими державами. Уже 23 декабря 1917 года между Англией и Францией была заключена конвенция о разделении сфер влияния в России. Поэтому военные действия, намеренно доведенные внутренней и международной реакцией до ожесточенного братоубийства, на деле означали борьбу за или против независимости, за или против расчленения нашей Родины. Официальный лозунг белого движения «Единая и неделимая Россия» был фальшивым: он прикрывал по сути компрадорскую политику обещания территориальных уступок в обмен на военную помощь.

Как отмечало Совещание 33 членов бывшего Учредительного собрания под эгидой Милюкова и Керенского (Париж, январь 1921 года), внутренняя контрреволюция сознательно пошла на приглашение иностранных войск, хотя и отдавала себе отчет в том, что совершает предательство национальных интересов. Между тем Красная Армия воевала за спасение, целостность и свободу Отечества, что и обеспечило ей поддержку подавляющего большинства народа, а значит, конечный успех. Это была по форме гражданская, а по содержанию отечественная война.

И в самый ее разгар, в мае 1919 года, Ленин приходит к пессимистическому выводу: «Великие революции, даже когда они начинались мирно, как Великая французская революция, кончались бешеными войнами, которые открывала контрреволюционная буржуазия. Мирного развития к социализму быть не может».

Вывод излишне категоричный, но вполне объяснимый обстановкой ожесточенной борьбы не на жизнь, а на смерть. Поэтому сразу же после окончания Гражданской войны Ленин пересматривает его и еще раз возвращается к вопросу о возможности мирного развития к социализму. Ориентируя советскую делегацию на Генуэзской конференции, он писал о том, что России желательно соглашение не только торговое, «но и политическое, как один из немногих шансов мирной эволюции капитализма к новому строю, чему мы, как коммунисты, не очень верим, но помочь испытать согласны и считаем своим долгом».

Между прочим, именно эта возможность, которую Ленин расценивал как маловероятную, отчасти осуществилась. Октябрьская революция не переросла в мировую, но она сильнейшим образом стимулировала мировую реформу, в ходе которой трудящиеся развитых капиталистических стран добились весьма существенных социальных завоеваний. Фашизм попытался забрать их назад. И великий подвиг советского народа вновь спас человечество.

Думая о будущем, мы обязаны полностью учесть весь ленинский опыт социально-экономического созидания и государственного строительства.

Ленин, может быть, как никто другой, сознавал, что невозможно насильственно облагодетельствовать человечество, загнать в рай дубиной. Главное в его политической философии — это идея самоопределения, идет ли речь о личностях, классах, нациях, народах.

Ленинское понимание социализма как живого творчества народных масс учит не понуканию общественного прогресса, а заботе о его органическом развертывании, добровольном вовлечении в него большинства населения. При этом чем глубже революция, тем в большей мере требуется от революционера уважать людей, их вековые обычаи, привычки и даже предрассудки.

Именно Ленину, которого тысячи раз обвиняли в сектантстве, принадлежит замечательная идея союза с некоммунистами во всех областях материальной и духовной деятельности, без чего не может быть и речи об успешном движении вперед. Союза прежде всего с крестьянином-тружеником, с солдатом и офицером, с инженером и агрономом, с человеком науки и искусства. Он хорошо понимал недопустимость отрыва революционного авангарда от массы и поэтому требовал: лучше двигаться медленнее, зато вместе со всем народом, лучше «культурничество», то есть развитие старой культуры на основе раскрепощения инициативы народа, чем насаждение нового казенно-бюрократическим насилием. Словом, «лучше меньше, да лучше».

Он предвидел, что «тысячами лазеек обратное правило будет пробивать себе дорогу», и поэтому требовал, чтобы авангард постоянно работал над собой, проникался «спасительным недоверием к скоропалительно быстрому движению вперед, ко всякому хвастовству», «нахрапу» и «натиску». В «комчванстве», в вере во всесилие приказа и «коммунистического декретирования» он видел одного из главных врагов действительно нового, прогрессивного.

Всякая революция есть отрицание старого, но не всякое отрицание старого есть революция. Кража, например, отрицает частную собственность, хулиганство — казенную дисциплину, но к революции они не имеют никакого отношения. В антагонистическом обществе достижения техники и культуры, отчужденные от трудящегося большинства, рождают стихийные «обратные» разрушительные силы, направленные против завоеваний цивилизации и остающиеся поэтому еще целиком в пределах старых эксплуататорских отношений, их собственной теневой стороной.

Так, в «Собачьем сердце» Михаила Булгакова наука в лице профессора Преображенского, отчужденная от народа и отданная на потребу животным удовольствиям «верхних десяти тысяч», порождает свое собственное, столь же животное зеркальное отображение — воинствующее невежество и хамство в лице Полиграфа Шарикова. Шариков даже читал Энгельса, легко усвоил некоторые перлы революционного красноречия, имел и претворял в жизнь определенные понятия об общественной гигиене. И все же революция никогда не признает его «своим» — более того, он страшный ее враг, несмотря на суетные попытки доказать ныне обратное.

Старый порядок мстит социалистической революции тем, что пытается заразить ее вирусом «зряшного», по выражению Ленина, отрицания, психологией взбесившегося обывателя, и это самое опасное, что он может ей противопоставить.

Социалистическая революция выстоит лишь в том случае, если найдет в себе силы разорвать порочный круг, возникающий при попытках преодолеть мелкобуржуазную стихию мелкобуржуазными средствами — голым принуждением. Хаосу, грозящему разнести по кирпичику все здание цивилизации, она должна противопоставить порядок, но порядок, не замкнутый в тисках угрюм-бурчеевской казармы, а воплощающий в себе всю полноту, многообразие и многоцветье жизни — то, что отразилось в общечеловеческой идее гармонии.

Эта сторона ленинского наследия нечасто вспоминалась за истекшие десятилетия, но она составляет неотъемлемую часть учения Ленина о социальной революции, его революционной практики. Да, он умел быть решительным, жестким и суровым и понимал, что бывают периоды, когда необходимо вынужденное применение революционного насилия, ибо вопрос стоит о судьбе народа, о спасении общества от катастрофы. Но он лучше, чем кто-либо из революционеров его времени, понимал всю грозную опасность привычки к насилию, пусть сначала даже самому справедливому, — опасность незаметного превращения его в неконтролируемую антинародную стихию, рождающую цепную реакцию зла.

Но дело не только и не столько в личностях. Трагедия всех великих социальных революций в том, что они не находили принципа единения людей, поднимали волну общественной солидарности лишь до известного предела, за которым начинался распад на социальные атомы, не связанные между собой ничем, кроме стихийной силы взаимной корысти. Камень преткновения для многих и многих социалистов, писал Ленин, составляло неумение найти необходимую степень соединения индивидуального интереса с общим. Наказанием служит, как правило, бюрократическая тирания — стремление создать общественное объединение самым простым, как кажется, путем — приказом «сверху».

История, и особенно история XX столетия, свидетельствует о том, что никакое материальное богатство, никакие успехи науки, техники, формальной организации жизни сами по себе не спасут человечество от страшных бедствий, неожиданных откатов к варварству, если люди не сумеют заменить казенную принудительную дисциплину товарищеским сплочением трудящихся. Если этого нет, то под угрозой оказываются все завоевания цивилизации — пусть даже речь идет не об угрозе прямого вооруженного насилия, а об опасности разрушения природной среды, культурного одичания.

Ленин не верил в чудодейственную силу отвлеченной нравственной или религиозной проповеди. «Полагаться на убежденность, преданность и прочие превосходные душевные качества — это вещь в политике совсем не серьезная», — говорил он и требовал умения строить новое общество с теми людьми, которые оставлены в наследство капитализмом.

Но Ленин исходил из того, что нравственность, моральная сила, решающая в конечном счете исход исторических событий, есть объективное общественное отношение, которое вырастает из общих материальных условий существования данного общества, данной эпохи и которое невозможно изменить простым усилием воли. Это великая сила сознательности масс, которая ставилась Лениным в один ряд с силой оружия и богатства. Это сила примера передового класса, общественного авангарда. Это сила поддержки, которую оказывают революционному авангарду трудящиеся всего мира. Наконец, это сила добровольного сплочения трудящихся в борьбе за свое освобождение.

Моральную силу заменить нечем, а без нее материальное могущество превращается в деструктивный фактор жизни. Как это происходит, мы узнали не из теории, а из горького опыта собственной истории. Сегодня перед нами стоит гигантская задача — восстановить заложенный в Октябре 1917-го нравственный потенциал социализма, морального единства народа во всех его аспектах — от экономических и духовных до межличностных и межнациональных.

Долгие муки родов

Революционная эпоха задает нам универсальный исторический масштаб: общественный прогресс не сводится к формальным достижениям экономики и культуры. Великие социальные и экономические перевороты становятся необратимыми лишь тогда, когда затрагивают ткань повседневности, закрепляются в быту и привычках, нравах и обычаях людей, в нравственном самосознании общества. Как оценить с этой точки зрения итоги послеоктябрьских десятилетий? Казалось бы, развал СССР, который сопровождался мощным, не ослабевающим и поныне, натиском антикоммунизма и антисоветизма, однозначно свидетельствует о полном крахе начатого в Октябре. И все же не будем торопиться с выводами.

За рубежом поражались, как могли граждане великой страны с таким яростным остервенением рвать, топтать и оплевывать свое недавнее прошлое. На Западе не знают ничего подобного, хотя история капитализма, а говоря шире — всей человеческой цивилизации — дает несчетное число поводов для покаяния.

Чтобы капиталистический способ производства утвердился, например, на своей родине в Англии, там потребовалось полностью уничтожить свободное крестьянство, бывшее собственником своей земли, — шекспировских «гордых йоменов», ввести против согнанных с земли «бродяг» уголовные законы, каравшие смертной казнью малейшее покушение на «священное право» частной собственности, широко использовать рабский труд тех же «бродяг», заключенных в каторжные «работные дома».

Вялая, тянувшаяся два с половиной столетия буржуазная революция в Германии несколько раз опустошала страну, уменьшая население более чем наполовину. Не говоря уже о массовом терроре Великой французской революции.

Классический буржуазный гуманизм в общем и целом ищет примирения с теми общественными противоречиями, благодаря которым зло выступает в качестве превратной, но необходимой формы и движущей силы прогресса. С наибольшей полнотой и откровенностью эту позицию выразили духовные отцы капиталистической цивилизации — экономист Рикардо и философ Гегель. Последнему принадлежат такие примечательные слова: «Обращаясь к конкретному рассмотрению дьявола, мы вынуждены будем показать, что в нем есть утвердительное — сила характера, энергия, последовательность».

Но, кроме этой точки зрения, существует и более высокая, не довольствующаяся верой в итоговый разумный смысл действительности, возникающей из исторической бессмыслицы. Она лежит в основе социалистических и коммунистических учений, как в их утопических, так и научно обоснованных версиях.

Коммунизм как система идей не пытается ни романтически отрицать действительность, ни идеалистически приукрасить ее. Он видит всю жестокость жизни и не отвергает купленных ужасной ценой плодов прогресса. Но он отказывается признать такое положение вещей вечной нормой, ищет дорогу к иным, более человечным формам развития, собственно к истории человечества, в отличие от ее «предыстории» (Маркс).

Да, социализм, впрочем, как и все предшествующие ему общественные формации, возникает из жертв и насилия, из крови и грязи. «Долгие муки родов», о которых говорили Маркс и Ленин, — не пустая метафора. Но вместе с тем это первый в истории строй, который объективно заключает в себе отрицание «нормального» кровавого пути прогресса, делает моральное неприятие такого пути достоянием массового сознания.

С чего начинала новая власть? С ликвидации неграмотности, с открытия школ и театров, с того, чтобы впервые культурные ценности стали доступны простому человеку, со строительства электростанций и лампочки Ильича. И когда многочисленные мои соотечественники на все лады поносили и продолжают поносить все действительные и мнимые ошибки и пороки социализма, они, сами того не замечая, подтверждают его победу, которая по своему значению не уступает великим экономическим переворотам. Столь беспощадную критику собственного прошлого и настоящего могли предпринять только люди, воспитанные социализмом, вошедшим в их плоть и кровь, ставшим инстинктивным убеждением подавляющего большинства народа. Оставаясь материально еще в зачаточном состоянии, социализм уже победил морально.

Победил, но в какой же парадоксальной, трагически противоречивой форме! Через свое собственное отрицание, через вспышку антикоммунизма и ретроградных иллюзий! Это вам не «овес растет по Гегелю», чему учили в школе и институте, — здесь настоящая диалектика в ее, быть может, наивысшем в XX веке напряжении.

Самой надежной отмычкой, с помощью которой проникали в наши души, была знаменитая цитата о том, что высшая общественная гармония не стоит слезинки хотя бы одного замученного ради нее ребенка. Большинство авторов приписывает этот тезис лично Ф. Достоевскому, хотя принадлежит он нравственному антиподу писателя — Ивану Карамазову, умствующему аристократу, нашедшему в нем «моральную» санкцию вседозволенности и отцеубийства. Достоевский же, наоборот, шлет нам из прошлого свое предупреждение о том, что возможна чудовищная подмена понятий, нравственная ловушка. Он подробно анализирует, как эта абстрактно-гуманистическая истина становится в руках Карамазова все более отвлеченной, пока не вырождается наконец в смердяковщину — в лакейский суд над действительностью, в лютую ненависть к России, ко всякому проявлению духовной, национальной самобытности.

Карамазовщина повторилась в массовом масштабе. Под видом «духовного раскрепощения» людям навязываются смердяковские «идеалы». Они тиражируются в миллионах экземпляров всевозможных изданий, тысячах часов радио- и телевещания. На их фоне бесконечное словоблудие об освобождении из «рабства тоталитаризма» — не более чем циничная насмешка. Наоборот, делается все для того, чтобы освобождение осталось фикцией и не переросло в реальный суверенитет народа.

Хитроумная подлость замысла заключается в том, что он построен на утилизации лучших и благороднейших человеческих чувств, и потому нелегко сразу разобраться в его циничной сущности. Ведь совесть, при всей своей непримиримости к злу, сугубо непрактична, неопытна в махинациях, доверчива и может стать жертвой бесовского соблазна, морального оборотничества. «Ибо многие придут под именем Моим, и будут говорить, что это Я, и многих прельстят», — предупреждал Иисус своих учеников.

Без сомнения, утилизаторы народной совести в конце концов потерпят неминуемый крах. Но важно, когда и как это произойдет, какими еще физическими и духовными жертвами будет куплено прозрение. Нужно понять, что с нами происходит, почему вновь и вновь становится возможной грязная игра на чистых чувствах. Мы будем вязнуть в ней все сильнее, если не преодолеем чисто карамазовскую абстракцию морали, прикрывающуюся ныне ярлыком «общечеловечности» точно так же, как недавно она прикрывалась ярлыком «классового подхода».

Чтобы абстрактные идеалы не были вновь обращены во зло и разрушение, они должны быть наполнены конкретным содержанием, проистекающим из родника народной мудрости и опыта. Иначе мы обречены переживать свою трагедию вновь и вновь.

Если взглянуть на картину поразившего нашу страну развала в целом, можно заметить, что в основе его лежит подрыв великого чувства общности, товарищеского сплочения людей, подмена его эгоизмом всех сортов и мастей: частным, групповым, цеховым, региональным, этническим… Вся социально-экономическая политика, вся пропаганда вот уже многие годы целенаправленно бьет в одну точку, стремится разобщить нас, любой ценой посеять рознь. Куда ни кинь, везде царят раскол и противостояние, которые закрепляются экономически и идеологически. Говоря классическими словами Маркса, страну терзают «фурии частного интереса».

Бесплодные колебания

Какие силы смогут удержать общество от распада? Нам внушают, что это его величество Рынок, гигантское торжище товаров, идей и людей, на котором миллионы и миллиарды противоположно направленных эгоистических стремлений рождают в своем взаимопереплетении конечную всеобщую пользу.

Снисходительно похлопывая по плечу российских «реформаторов», Запад в то же время ухмыляется в кулак. Уж кому-кому, а великим державам «первого» мира хорошо известно, что проникнуть в их клуб если и можно, то только совсем другим путем. Тот же путь, по которому тащат Россию, никуда, кроме сточной канавы все той же «мировой цивилизации», не ведет.

Извольте, господа, выбирать: либо — либо, а иного, как вы любите говорить, не дано. Либо отчаянная самоубийственная борьба за передел мира, либо прозябание на его задворках — ничего другого эта цивилизация пока не изобрела.

Наша страна будет бесплодно колебаться между неприемлемыми альтернативами, пока мы не поймем, что сама идея «возвращения в цивилизацию» является ложной и бесперспективной, не соответствует ни историческому, ни геополитическому месту России и Советского Союза в мире. Вспомним, что она была выдвинута горбачевской «перестройкой» как якобы «новое слово». На деле же это было повторение старого лозунга «Догнать и перегнать!», необходимого в 1920—1930-е годы, но в наше время полностью изжившего себя.

Догнать и перегнать — так ставить вопрос было правомерно на том достаточно длительном и относительно однородном отрезке развития производительных сил, который начался в эпоху Первой мировой войны. Раз качественные рамки развития более или менее постоянны, то решающее значение приобретал количественный рост, его темпы.

Сейчас же необходимо научиться «срезать углы», найти стратегию не догоняющего, а опережающего развития. Такая потребность возникла уже к концу 50-х годов, когда СССР в принципе догнал, а кое в чем и перегнал Запад в пределах определенного этапа развития технологии. Но она не была понята. Да и до сих пор мало кто осознает, что стратегия «догнать и перегнать» диктовалась в первую очередь военно-техническими соображениями и не имела универсального значения даже в 1930-е годы, что с достижением ядерного паритета необходимо было идти дальше собственным путем.

Но об этом пути больше говорили, чем думали. При Хрущеве идея бега вдогонку, «догоняния» Запада была неправомерно возведена в абсолют и распространена на все сферы жизни. С какими бы резкими нападками ни обрушивался Хрущев на Запад, для него идеалом оставалась технико-экономическая структура американского общества, вплоть до структуры посевных площадей — отсюда и навязчивая идея кукурузы. Именно тогда началось все более заметное отставание и экспериментирование по его преодолению. Но беда в том, что не было понимания порочности самой ставки на «догоняние». Верное по сути утверждение Р. Гароди, что задача социализма вовсе не в копировании американских стандартов потребления, а в созидании нового типа цивилизации, было отвергнуто как ревизионистское. Абсолютизация «догоняющего развития» привела к неправомерному отождествлению коммунистического идеала с сугубо буржуазным идеалом «всеобщего потребления». Весь пафос «хрущевского коммунизма» был сведен к фактическому отождествлению «всестороннего развития личности» с «всесторонним потреблением». Хотя к идее потребления не сводится ни социалистическая идея, ни тем более русская идея. И та и другая взаимно близки именно тем, что сытость для них не цель, а элементарное условие реализации более высоких духовных целей и интересов.

Это был явный симптом деградации общественной цели. На путь «возвращения в цивилизацию» и «приобщения к общечеловеческим ценностям» наше общество встало именно в те времена. Горбачевскую «перестройку» надо считать не началом, а логическим финалом этой деградации.

Сегодня «цивилизация», то есть ступень общественного развития, которая характеризуется господством экономических законов товарного производства, подходит к завершению, приблизилась к своим экологическим, социальным и культурным пределам. Революционизировав производительные силы, неузнаваемо изменив за какие-нибудь два столетия лицо планеты, капитализм в то же время подвел ее к грани, за которой начинается необратимое истощение ресурсов и среды обитания.

Одно только это подтверждает, что модель бесконечного линейного прогресса изживает себя. Человечество ни в чем так сегодня не нуждается, как в достижении разумного самоограничения и баланса своих природных, социальных и технологических составляющих. Но это требует развития на иных принципах. Вот почему Ф. Фукуяма явно поспешил возвестить о «конце истории», о том, что окончательная модель человеческого общежития уже найдена и остается только ее совершенствовать и распространять на весь мир. Именно последнее и невозможно, поскольку модель эта опирается как раз на резкую неравномерность и неравноправность развития всех его частей.

Капитализм в целом не изменил своей эксплуататорской природы. Но он проявил исключительную живучесть благодаря созданию сложнейшей системы демпфирования и канализации противоречий линейного развития в мировом масштабе. Противоречия не исчезли, но переведены в иную плоскость. Антагонистические полюса современной цивилизации разведены по разным странам и континентам. Есть страны-эксплуататоры («Север») и страны эксплуатируемые («Юг»), страны-резервации и отстойники («четвертый» мир). Относительный классовый мир в первых покупается ценой обострения социальных противоречий во вторых.

Но продолжаться до бесконечности так не может. Подавляя свои противоречия, буржуазная цивилизация придает им сугубо негативную, лишенную созидательного начала форму. Капитализм пытается превратить процесс революционизации «третьего» и «четвертого» миров в процесс их маргинализации и люмпенизации, но взамен получил резкое обострение терроризма и наркобизнеса, религиозного и националистического фанатизма.

Характерно, что при всей изощренности современных технологий социального манипулирования «первый» мир все чаще не находит для обуздания сил слепого саморазрушения никаких средств, кроме грубого вооруженного насилия во все больших масштабах и по всему миру. Предлагаемые же буржуазными футурологами средства сводятся в конечном счете к фактическому уничтожению личности, превращению индивида в придаток глобальных информационно-коммуникативных систем, подобно тому как три века назад началось превращение человека в придаток машины. «Одномерный человек» Герберта Маркузе получит здесь свое полное завершение.

Если человечество хочет спастись от подобной перспективы, оно должно выработать иную модель производства и потребления, построенную не на бесконечной гонке за собственной тенью, а обеспечивающую всеобщую экономию ресурсов, безопасность технологии, сохранение среды обитания, приоритет качественных параметров материального и духовного потребления перед количественными.

Цивилизация вошла в критическую фазу, требующую коренного пересмотра приоритетов экономического роста, социального и культурного развития. Плестись в такой ситуации в хвосте — значит превращать страну в гигантский резервуар, куда капитализм в очередной раз «сбросит» собственные противоречия, как уже проделал это с «третьим» миром, а сам совершит новый рывок. За чужой счет, разумеется. Других вариантов буржуазный прогресс не знает.

Свой путь

Если мы не хотим быть жертвой, приносимой на алтарь такого прогресса, надо искать свой способ решения встающих перед человечеством проблем, свой собственный путь в будущее, вытекающий из исторического своеобразия России и ее места в мире.

Так в чем же своеобразие России, в чем суть русской национальной и государственной идеи? На эту тему написаны горы книг, выдвинуто множество порой взаимоисключающих теорий — от утверждения о полном выпадении России из общеисторического прогресса до объявления ее всеобъемлющим центром исторического миропорядка. Уже эта полярность и разнообразие точек зрения говорят о том, что в основе российского бытия лежит какое-то глубокое противоречие, периодически обостряющееся и различным образом разрешаемое на протяжении всей нашей тысячелетней истории.

«Запад есть Запад, Восток есть Восток, и вместе им никогда не сойтись», — так, кажется, писал Киплинг. Россия служит живым опровержением этого тезиса. Ее экономическая, политическая и духовная история есть постоянно усложняющийся синтез противоположных начал, западных и восточных элементов, мотивов, тенденций. Соединяя в одно целое разнообразные хозяйственные уклады, национальности, культуры, религии, ландшафты и климатические зоны на одной шестой части суши, Россия — СССР являлась как бы моделью мира со всеми его проблемами, противоречиями и конфликтами. Именно здесь надо искать разгадку тайны русской всесветности и всечеловечности, разгадку тайны русской революции.

Имея в своем составе практически все противоположности, присущие глобальному жизнеустройству, Россия как единый организм ощущала и переживала его кризисные моменты раньше и острее, чем остальной мир. Отсюда ее всесветная отзывчивость.

В то же время, постоянно осуществляя задачу удержания противоположностей в единстве, органического сочетания «западного» и «восточного», «северного» и «южного» начал в промышленности и земледелии, управлении и самоуправлении, религии и культуре, Россия тем самым решала не только свои внутренние проблемы, но и проблемы всемирной цивилизации, хоть на полшага, но шла впереди нее, указывая дорогу или, наоборот, предостерегая негативным примером от неверного шага. Отсюда специфически русское мессианство, в том числе мессианство революционное.

Решая в масштабах гигантской империи проблемы, характерные для всего мира в целом, Великая Октябрьская социалистическая революция оказалась поэтому мировой революцией в точном смысле слова, хотя и победила только в одной стране.

Какие же черты Запада и Востока слиты воедино в истории России, в российском обществе, государственности, образе жизни?

Запад стремится к безудержному росту, всеобщей переделке, новизне во всем и любой ценой, ультрасовременности. Восток склонен к самоуглублению и ограничению, эстетическому созерцанию, соблюдению традиций, архаике.

Преобладающим типом личности на Западе является атомизированный индивид, личная независимость которого опирается на систему косвенных, вещных взаимозависимостей людей, возникающую помимо их воли и сознания в процессе товарообмена. Данному типу противоположен восточный общинный человек, включенный в обширную систему личных зависимостей патриархального и тому подобного типа.

Россия, располагающаяся на огромной территории со сложными климатическими и природными условиями, показала миру пример самовыживания даже в экстремальных условиях, поэтому у нее другие ценности в почете. Соборность, солидарность, взаимопомоществование, общинность, особое отношение к государственной власти имеют глубокие корни, вырабатывались веками.

Государство понимается на Западе как плод «общественного договора» независимых робинзонов, их наймит, слуга и «ночной сторож» при рынке. Восток же рассматривает государство (любую человеческую общность) в качестве самостоятельного субъекта, обладающего приоритетом перед отдельным индивидом.

На Западе права и полномочия делегируются снизу вверх и регулируются формальным законодательством. На Востоке они даруются сверху вниз, а возникающая при этом опасность произвола смягчается общим подчинением неписаным правилам, традиции.

В экономике Запад подчиняет материальное производство целям производства богатства в его наиболее обезличенной — денежной форме, количественное накопление которого не знает внутренней качественной границы и превращается в самоцель.

Разумеется, этот беглый и предельно обобщенный обзор ни в коем случае не охватывает всего существа проблемы «Восток — Запад», а тем более ее конкретного приложения к России. Он призван лишь показать, что речь идет не о совокупности внешних деталей, а о самых глубоких принципах национально-государственного бытия. Именно на этом уровне Россия обнаруживает уходящую корнями в седую старину многоликость.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.