26. Совершенные зеваки
26. Совершенные зеваки
Откуда взялось прозвище зеваки, которым награждают парижан? Получили ли они его за то, что тузили в спину норманнов{38}? Перешло ли оно к ним от старинного названия городских ворот Baudaye или Badaye? Или, наконец, дано им за веселый нрав? Какова бы ни была этимология этого слова, им желают, очевидно, сказать, что парижанин, не покидающий своего домашнего очага, смотрит на мир через маленькую щелку, что он восхищается всем чужеземным и что в его восхищении есть доля глупости и нелепости.
Желая посмеяться над невежественностью и беззаботностью некоторых парижан, которые выезжают из дома только в младенчестве, отправляясь не надолго в деревню к кормилице, которые не осмеливаются покинуть привычного им вида на Пон-Нёф и на Самаритен{39} и считают соседние страны за самые далекие, один писатель лет двадцать тому назад написал маленькую брошюрку, озаглавленную: Путешествие морем из Парижа в Сен-Клу и возвращение сухопутным путем из Сен-Клу в Париж{40}. Привожу из нее маленькую выдержку:
«Парижанин, предпринимая это дальнее путешествие, берет с собой весь свой гардероб, запасается провизией, прощается с друзьями и родными. Помолившись всем святым и вверив себя защите своего ангела-хранителя, он занимает место на галиоте{41}, — для него это линейный корабль. Ошеломленный быстротой хода, он осведомляется, скоро ли они повстречаются с Индийской компанией{42}, принимает прачечные плоты в Шайо за один из восточных портов, считает, что он теперь далеко от родины, с нежностью думает об улице Телки и проливает горючие слезы.
«Созерцая безбрежные моря, он удивляется, что треска так дорога в Париже; ищет глазами мыс Доброй Надежды, а завидя вьющуюся красную полоску дыма над Севским стекольным заводом, восклицает: А, вот и Везувий, о котором мне говорили!
«Приехав в Сен-Клу, он идет к обедне, возносит благодарственные моленья, описывает своей дорогой мамаше все свои страхи и злоключения, а именно описывает, как дорогой, усевшись на груде только что просмоленных канатов, он прилип к ним своими прекрасными бархатными штанами, да так крепко, что смог подняться, только распростившись со значительным куском этой части туалета. В Сен-Клу он постигает обширность земного шара и начинает понимать, что одухотворенная природа тянется и за пределами Парижа».
Возвращение сухопутным путем написано в том же духе. Изумленный и восхищенный парижанин узнает дорогой, что селедка и треска не ловятся в Сене и что Булонский лес не тот древний лес, где некогда жили друиды{43}. Прежде он гору Мон-Валериен{44} принимал за вершину Голгофы, на которой Иисус Христос пролил свою драгоценную кровь; теперь его вывели из этого заблуждения. Видя несколько колоколен, он выводит мудрое заключение, что находится еще среди католиков и что, следовательно, его вера в полной безопасности. Он видит оленя и молодую косулю; это его первый шаг в область естественной истории. Он слышит название «Мадрид»{45} и поспешно вопрошает: Столица Испании? Ему отвечают, что замок, в котором был заточен в Испании Франциск I{46}, находится не здесь. Такой ответ удивляет его и задает изрядную работу его умственным способностям.
Он хороший патриот и никогда не отрекается от родины; всем встречным он объявляет, что он коренной уроженец Парижа, что его мать торгует шелковыми тканями под вывеской Золотой Бороды и что один из его двоюродных братьев — нотариус.
Он возвращается в семью, где его встречают радостными криками; тетки его, ни разу за последние двадцать лет не бывавшие в Тюильри, восхищаются его отвагой и смотрят на него как на одного из самых бесстрашных путешественников.
Такова эта шутка, имевшая в свое время успех, так как в ней описана с натуры врожденная глупость истинного парижанина.
Прибавим, что по возвращении к родному очагу ему все еще не хватает многих знаний, так как нельзя же все изучить! Вот почему он не может отличить в поле ячмень от овса и лен от проса.
Я видел честных буржуа, к тому же знакомых с театральными пьесами и хороших расинистов{47}, которые на основании виденных ими эстампов и статуй твердо верят в существование сирен, сфинксов, единорогов и феникса. Они говорили мне: Мы видели в одной кунсткамере рога единорогов. Пришлось им объяснить, что это были останки морской рыбы. Поэтому парижан нужно не обучать уму, а отучать от глупости, как говорил Монтень{48}.
Тот олух, которого разбудили спозаранку, чтобы показать ему равноденствие, плывущее на облаке, был парижанином{49}.