Истоки Письма из нечерноземной глубинки

…Глубинка… Вопросы социально-хозяйственного, нравственного развития здесь стоят особенно остро. Но при внимательном отношении к ней глубинка и огромный резерв. Сейчас, в преддверии XXVII съезда КПСС, наиболее важно сосредоточить внимание на утверждении всего, что способствует движению вперед и отрицает отсталое, рутинное, а порой и нелепое. Не подменить ускорение общественного развития суетой и кабинетным оптимизмом, не прикрыть полуправдой громких фраз истинное положение – об этом ведет разговор в своих письмах наш специальный корреспондент.

От поездки в Глебово Крестьянинов меня отговаривал. Ну, чего смотреть там? Из жителей одна бабка Павла осталась, да и той под восемьдесят. Живет, бездорожьем окруженная, как Робинзон на острове. Только без Пятницы, а так – ни света, ни телефона… И вдруг председатель словно прозрел, двинулся к машине и, увлекая меня за собой, проворчал не то миролюбиво, не то снисходительно: «Ох, уж эти журналисты! Все хотят медвежий угол сыскать».

Я не стал перечить. Мол, какой же это «медвежий угол»? В шестнадцати-то километрах от центральной усадьбы колхоза? К тому же и бабка Павла, то есть Павла Сергеевна Смирнова, сказывали мне, наведывается к людям. Особенно зимой, когда можно до большака на лыжах пробраться.

И все же не удалось нам проведать в тот раз старушку: не доехали мы до нее – сели в заснеженной колдобине посреди поля, по которому (дороги-то нет) рискнули было пробиться к оторванному от «большой земли» селению. Пешие, по целине, вышли мы тогда к другой деревне, Пакшино, маячившей на пригорке, кондовой, многодомной, но… пустой. Однако попутчик, окинув взглядом деревню, ободрил:

– Должны тут быть люди… Людей оказалось немного: Анфиса Сергеевна Еремина с племянником Валентином, приехавшим из Петрозаводска «доглядывать» за своей тетушкой, родившейся аж в девятнадцатом веке – в 1895 году, и Наталья Сергеевна Виноградова – тоже в летах старушка, в прошлом одна ил лучших колхозных доярок. Вот к ней-то по тропочке от родника и пришли мы. Хозяйка так обрадовалась неожиданным гостям, что прослезилась даже. А потом, когда схлынуло первое волнение, когда присмотрелась она к нам, поняв, уяснив, кто мы и почему оказались здесь, – как-то подобралась вся и сказала:

– А я знала, что вы приедете. Мне и Павла, которую ищете, и сестра Анфиса говорили: «Про тебя, Наталья обязательно в газете напишут. Потому как вся наша округа за тобой стоит…»

Уже потом, немало поездив по деревням, колхозам и совхозам этого глубинного нечерноземного края, вдосталь наслушавшись всевозможных суждений и разговоров о проблемах его и путях дальнейшего развития, вникнув более глубоко в социально-бытовой и нравственный строй российского села, я вспомнил эти слова старой крестьянки и понял: нет, не тщеславная надежда «пропечататься» в газете занимала сердце и думы ее, а вера, что наступит время и придут озабоченные серьезными намерениями люди к ней, Наталье Виноградовой, хранительнице исконно крестьянского упорства и совестливости, всей своей жизнью утверждавшей чувство кровной привязанности, материальной и душевной заинтересованности в разумном, по-хозяйски организованном труде на родной земле.

– Я ведь, Александр Иванович, и предшественнику твоему говорила, – слышу голос Натальи Сергеевны, обращенный к председателю, – центральную-то усадьбу надо было здесь, а не в Борке, яме гнилой, ставить. Тут же все – и луга, и пашни лучше, и под рукой. Хлеб-то на горах какой родился! Ячмень в грудь вырастал. Вон построили вы комплекс коровий, а за кормами – к нам, за пятнадцать верст, по бездорожью. Чай, недешево молочко-то?

– Сорок рублей центнер, – вздыхает Крестьянинов.

– Батюшки-святы! Да какой же хозяин мог раньше позволить себе такое! Давно ли молоко колхозу в двадцать копеек за литр обходилось?

– Сгорела ваша ферма, баба Наталья, – пытается то ли оправдаться, то ли объяснить какую-то свою правоту руководитель.

– Построить бы надобно. А рядом домик для молодых доярок – и пошло бы дело.

– Дояркам домик нужен, а другим садик и школу давай. – И Александр Иванович делает рукой своеобразный жест: как, мол, и на что все это воздвигать вдалеке, ты подумала? Но Наталья Сергеевна многозначительной этой жестикуляции не принимает, настаивает на своем:

– Сначала бы ферму построили с домиком, а там, не торопясь, за такое-то время, глядишь, и школа появилась бы, и сад, и магазин… Вот жизнь-то и продолжалась бы.

Председатель морщит лоб. Долго вдалбливалось в его сознание понятие о «неперспективное™», неэкономичности содержания окраинных деревень, и трудно ему теперь освободиться от этого, как от застарелой болезни.

Трудно, но необходимо. Потому что, если мы хотим вернуть людей деревне, а мы этого очень хотим, ибо каждая деревенька – это частица огромной матери-России, нам надо позаботиться не только об основных фондах, но и наравне с ними о ее бытовом устройстве, ее культурном и особенно медицинском обслуживании. Та же Наталья Сергеевна, оставшись в своем родном Пакшине, пострадала именно от того, что оказалась в неперспективной деревне.

Горька ее история, но при существующем ныне порядке медицинского обслуживания сельского населения, возникшем опять же вследствие распада окраинных деревень, уверен, – не исключительная.

– Заболел вдруг глаз. – рассказывала старушка. – Я с письмоноской и наказываю: «Передай фельдшерице нашей, что маюсь, мол». Она-то передала (добрая женщина, придет, бывало, разнаряженная, надушенная, веселая – подбадривает все), а фельдшерице, знать, недосуг, да и дорога какая. Транспорта же в медпункте нет своего. А глаз сильнее болит. Я уж с письмоноской телеграмму посылаю дочери – она у меня в Мурманске живет. Прилетела самолетом. И сразу меня – в Буй. А там, как глянули, – направление в Кострому. Да поздно уже…

Впоследствии, слушая бодрый рассказ заместителя главного врача по медицинскому обслуживанию сельского населения района Клавдии Михайловне Румянцевой о вертолетах «скорей помощи», о том какую прекрасную больницу построили в райцентре, как легко и престо путем самозаписи может попасть сельский житель на прием к любому врачу, я все время видел эту мучающуюся от боли старенькую женщину.

– Мы ежегодно проводим диспансеризацию населения, выезжаем на фермы, в центры хозяйств бригадами, – втолковывала мне Клавдия Михайловна. – Но, знаете, уж очень некультурный народ – отлынивают от обследования. Хотя заранее просим явиться.

Значит бескультурье виновато. Вероятно, по этой причине, «от бескультурья», не спешат обращаться жители Контеевского сельсовета в свой фельдшерско-акушерский пункт, который если и бывает открыт, то неизвестно когда, так как «доктор» совмещает здесь свои обязанности с трудом доярки на ферме.

Как известно, работник фельдшерско-акушерского пункта не может дать заболевшему человеку бюллетень более чем на три дня. Чтобы продлить его, надо ехать в район. Я спросил собеседницу, реально ли это для человека, проживающего, допустим, в колхозе «Памяти Куйбышева», откуда действительно можно выбраться частенько только вертолетом. Нет? Так как же быть?

– Пусть не болеют, – культурно ответствовала зам. главного врача.

Понимаю, в сложившейся ситуации Клавдия Михайловна не повинна. Но меня задело за живое, что ее, представителя самой гуманной профессии, устраивает такое положение.

– Да, чтобы жить, надо строить, – говорил директор совхоза «Креневский» Николай Федорович Дрыгин. – Вот и мы стараемся. До недавнего делали все на центральной усадьбе. Может, и дальше продолжали бы, но не стало земли хватать под застройку. На пашню полезли. А это, брат, нельзя. Тут за нами следят зорко. Уж я как умолял разрешить возвести кошару у центра, не позволили. Горевал, пока не осенило: у нас же в трех километрах от Кренева деревня! Слободка. В ней еще пять семей проживает. Строй там хоть кошару, хоть ферму голов на сто, благо, сейчас это уже не возбраняется. Дорогу лишь протянуть. – Николай Федорович помолчал минутку, с грустью добавил: – Как же слепы, близоруки мы были, отвергая значение малых своих деревень! Как будто забыли, что живем не в степях забайкальских и даже не на Кубани или в Ростове, а на Среднерусской возвышенности, где многочисленность деревень складывалась исторически, как сама необходимость. Они же опорные пункты хозяйств!

Эх, Николай Федорович, Николай Федорович! Да ведь и в кубанских, и в ростовских степях, и в Забайкалье, где доводилось бывать мне, каждый колхоз и совхоз стараются иметь такие опорные пункты – полевые станы, чабанские стоянки. Не было там в таком количестве деревень, и трудно их создавать на новом месте, но сообразили люди, что без подобных образований, хотя бы частично исполняющих функции коренных поселений, вести хозяйство трудно. А тут своими руками… Более сорока деревень списали в Буйском районе за последние годы. Я аж вздрогнул, когда в райисполкоме показали мне акт на списание их.

И еще подумалось: решение наболевших вопросов во многом зависит непосредственно от руководителей, их позиции. И двумя днями позже, в колхозе имени XXI партсъезда, в поразительно емком разговоре с одним из ветеранов колхозного движения Л.П. Сарычевым, я вновь увижу, как справедливо это.

Я словно споткнулся об этот взгляд, устремленный на меня из компании механизаторов, возвращавшихся с работы.

– Никак, Леонид Петрович? – остановился я перед человеком, ничем не отличавшимся от других – в телогрейке, потертой цигейковой шапке, – но цепко державшем меня в створе острых внимательных глаз.

– Да, это я.

Так мы встретились с Сарычевым, о котором здесь ходят легенды. О характере его был я наслышан и от коллег-газетчиков, коих он не очень-то жаловал, и от руководителей районного звена, тоже не всегда принимаемых с распростертыми объятиями. Было, было… И ретивых уполномоченных гнал из колхоза своего Леонид Петрович, и ключи от председательского кабинета бросал, когда заставляли его по весне на неоттаявшие поля с сеялкой выезжать. И еще ходила о нем в народе такая молва: отказался от высоких почестей, которые ему сулили, но семенное зерно не повез в счет третьего плана хлебосдачи.

Мне повезло: крутой, своенравный Сарычев был расположен к большому разговору. Не обольщаюсь тем, что внушил ему какие-то особые симпатии к собственной персоне, скорее всего обстановка, дух времени, взывающие к тревожной совести истинных тружеников, побудили и этого умудренного долгой председательской практикой человека высказаться о наболевшем, откровенно поделиться своими соображениями по наладке хозяйственного и нравственного организма деревни.

Крестьянин по происхождению, землепашец по призванию, он образно, взволнованно и проникновенно, говорит о поле:

– Земля – источник богатств, но ключик к ним – труд человеческий. Банальная истина, верно? Но чаше всего беды-то и идут от забвения азов. Колхоз наш имени XXI партсъезда, вы знаете, крепкое хозяйство. Знаете, конечно, и соседей – колхоз «Боковский» – лежит на боку, простите за каламбур, но вряд ли вы проинформированы, что когда-то бо-ковцы с нами одним хозяйством жили, да разошлись. Почему? Земли были лучше у них. Так какой же, мол, смысл делиться этим богатством с кем-то? Но богатство это взять еще нужно, и, какое бы ни было оно, если его только разбазаривать, не заботясь о восполнении, рано или поздно придет конец ему. Мы-то на своих песках работали, не щадя живота, а соседи, в поле выезжая, все на часы поглядывали.

Сарычев хмурится и ворчит под нос:

– Ох, уж эти часы. Каких только нет теперь – и ручных, и карманных, и электрических, и электронных. Разбогатели. А я бы, отобрал их у тех, кто на земле работает. – И уже серьезно, с напором: – Выехал в поле – так на часы не смотри, а гляди, сколько сделал. Как в своем огороде. Колхоз, ведь он – тоже твое личное хозяйство, только в несколько раз увеличенное. Знаю, теперь многие по-иному на это смотрят. Они-то и довели до того, что мало осталось у нас охотников поднатужиться на общественной работе. Нерадивым быть даже выгоднее. Взять тех же боковцев. У государства они в долгах, а ходят – в шелках. За работу в колхозе, хоть и плохую, деньги получают исправно. Плюс на своем подворье и скотинка упитанная, и урожай картошки отменный. Руководству там голову ломать не надо, как хозяйство вести. Они – отстающие, с них и спрос мал. Им только дают. А попробуй-ка мы заикнись, когда из-за них двойной план «вешают» по продаже, допустим, того же зерна, что хотелось бы и о своих нуждах подумать – тебя районные руководители и в отсутствии патриотизма обвинят, и кулаком назовут. Чуете, как переворачивается все с ног на голову?

Кинув оценивающий взгляд: правильно ли я понял его, – на всякий случай расшифровывает:

– Многовато у нас «ура-патриотов» стало – «патриотов» района, «патриотов» области. А по мне, лучше побольше патриотов дела своего, деревни своей, бригады, колхоза. Воспитаем таких, будет чем гордиться и району, и всему нашему нечерноземному краю. А переложить чужую ношу на плечи другого – дело нехитрое. Но только ведь так можно и сильные плечи обжечь… А то взяли за моду, чуть что – менять руководителя. Я уж говорил в районе: «Как же так, товарищи? Рекомендовали-то мы его хорошим, а снимаем уже плохим». А может, по нашему недосмотру и обессилел человек? Не помогли ему вовремя, не спросили. Оставили один на один с деревней. А там – и люди разные, и соблазны свои. Следить, следить надо за выдвиженцами постоянно, внимательно, строго. Я не говорю, что следует держать руководителя, как струну, натянутым, но подтянутым он должен быть. Так-то. Однако снимают у нас не только плохих, но и хороших. Правда, называется это уже иначе. Говорят, человек расти должен. Да на земле ли не расти-то? Хоть до неба!

Столь эмоциональное откровение старейшины районного председательского корпуса имело под собой конкретное основание. Но об этом – во втором письме.