Сергей Ястржембский Как охотится ястреб
Сергей Ястржембский
Как охотится ястреб
Сергей Ястржембский – баловень судьбы, дипломат, везучий вельможа, модный светский персонаж. Он умеет с минимальными потерями выходить из очень непростых ситуаций. А по умению долго говорить и толком ничего не сказать он может соревноваться с самим Горбачевым.
Охота – может, главная страсть его жизни. Одна мысль о том, что промежуток между двумя поездками на африканское сафари продлится дольше года, его ужасает.
Личное дело
Сергей Владимирович Ястржембский родился 4 декабря 1953 года в Москве. Окончил МГИМО, защитил кандидатскую диссертацию. Младший научный сотрудник Академии общественных наук, затем – сотрудник журнала «Проблемы мира и социализма» (Прага). В 1989 году – референт международного отдела ЦК КПСС. В 1990–1992 годах работает в журналах «Мегаполис» и «VIP», а также заместителем генерального директора Фонда социально-политических исследований.
В 1992–1993 гг. – директор Департамента информации и печати МИДа. В 1993–1996 гг. – чрезвычайный и полномочный посол Российской Федерации в Словацкой Республике. В 1996–1998 гг. – пресс-секретарь Бориса Ельцина. В 1998–1999 гг. – вице-премьер правительства Москвы, замруководителя штаба избирательного блока «Отечество – вся Россия». С 2000 года – помощник Путина.
Женат вторым браком. Двое взрослых сыновей от первого брака. Увлекается фотографией. Провел ряд персональных фотовыставок.
Коротко о жизни
– Сергей! Одно из самых ваших ярких и запомнившихся профессиональных выступлений было сделано по поводу уничтожения Хаттаба. И мне в голову пришел слоган: «Главный трофей Ястржембского – Хаттаб».
– Ну, это не по моей части.
– Нельзя сказать, что уж совсем не по вашей: вы ведь в Чечне бывали по службе.
– Многократно. Четыре года ею занимался. Летал и с Квашниным, и с Рушайло, с Кошманом, с иностранными дипломатами, журналистами – много поездок было.
– У людей, которые летали над Чечней, одно из самых тонких воспоминаний – то, как пули били по вертолету. Когда на излете, они так «дзынь» по обшивке – и отскакивают. У вас было такое?
– Было. Но к охоте это не имеет никакого отношения.
– Ну нельзя ж только про охоту, надо хотя бы кратко окинуть взглядом вашу жизнь и деятельность. И родословную. Говорят, что ваш род древней даже, чем Михалковы…
– Не ссорьте меня с моим хорошим другом, охотником Никитой Сергеичем. Насчет древности – подлинных документов нет, есть некие исследования, но научная достоверность этих данных у меня вызывает большое сомнение.
– То есть вы их не можете ни подтвердить, ни опровергнуть.
– Совершенно верно. Твердо можно сказать лишь о дворянских корнях моих предков. Один из семейных корней берет начало из нынешней Гродненской области, когда-то это была территория Речи Посполитой.
– А теперь вы русский по документам?
– Конечно.
– Вы не только из дворян происходите, но и из авиаторов?
– Да. Один мой дед служил в эскадрилье Петра Нестерова, летал на бипланах. Он дважды падал, после стал очень религиозным человеком – считал, что это Всевышний его спас. Второй дед, генерал-майор авиации, был профессором в Академии Жуковского. Много в семье авиаторов… Но я улизнул из-под семейного авиационного влияния.
– И отец ускользнул: он же в ГРУ служил, так?
– Нет, это неправильная информация. Он летчик, вернее, не летчик, а авиатор. Занимался техническими вопросами, связанными с авиацией. Потом стал главным военпредом на заводе Микояна: принимал у промышленности самолеты, которые поступали в ВВС. Последние годы работал в нынешнем Рособоронэкспорте; возможно, отсюда и разговоры, что он из этой уважаемой организации. Раз за границу ездит – значит, все ясно… При том что я в этом ничего плохого не вижу.
– Многие считают, что карьеру вы сделали благодаря студенческой дружбе с Козыревым.
– Мы с ним учились в МГИМО в одно время, но в институте даже не были знакомы. Он учился на «международных отношениях», я – на международном правовом факультете. Познакомились мы не в МГИМО, а после, в 89-м или 90-м, в последние годы СССР. В Сочи проходила организованная совместно с американцами встреча так называемых молодых лидеров. Там были Леша Пушков, Козырев, ваш покорный слуга и еще пара депутатов – очень ярких, первого призыва.
– И потом, когда Козырев стал министром иностранных дел…
– Позвал меня на работу. Это имело большое значение. Я стал директором Департамента печати и информации МИДа, а это прекрасный трамплин. Еженедельно вел по два-три брифинга, которые хорошо освещались прессой, – в отличие от нынешних времен. Споуксмен МИДа был заметной фигурой – в тот период. Потом – Словакия, где я был послом. Место это было незаурядное. В Европе мало вновь образовавшихся государств, так что работать было исключительно интересно. За три года – с 1993 по 1996-й – Словакию с визитами посещали Президент России, два раза Виктор Степанович Черномырдин как премьер, два или три раза, сейчас уже не помню, министры иностранных дел Козырев и Примаков. Словакия – новое государство, вернее, старо-новое, образовавшееся на развалинах бывшей Чехословакии. Со Словакией по разным вопросам были заключены десятки соглашений. Надо было позиционировать наши интересы и создать правовую базу для отношений двух стран. В Словакии было очень комфортно работать, люди очень сердечные и открытые. Вообще мне повезло, что я туда попал. Мы были заметной дипломатической точкой в Европе. И наверно, на эту работу обратили внимание. Когда искали человека на замену тогдашнему пресс-секретарю Медведеву, то руководители штаба по избранию Бориса Николаевича Ельцина посоветовали обратить внимание на бывшего споуксмена МИДа, который был еще и послом. Анатолий Борисыч Чубайс…
– …человеком которого вас считают…
– С таким же успехом меня можно считать человеком любого главы администрации, у которого я работал. Да, Чубайс пригласил меня в Кремль, поговорил, позвал на работу – и дал неделю на раздумье. Ну и вот…
– Самая ваша цитируемая фраза такая: «Рукопожатие у Бориса Николаича крепкое».
– Да. И еще «работа с документами» осталась. Президент работает с документами…
– Это вы сами придумали, не пиарщики какие?
– Это работа с чистого листа. Особенно тяжелой была первая ситуация, вопрос был в лоб, на пресс-конференции, и надо было с ходу что-то ответить – и к счастью, реакция позволила. Сказал про крепкое рукопожатие. Что касается документов, то президент действительно с ними работал, даже когда был серьезно болен.
– Какая у вас выучка! Это, наверно, дипломатическая школа?
– Нет, это школа лекторов-международников, которую я посещал, учась в МГИМО. Это богатейший опыт… Некоторые зарабатывали деньги, уезжая в стройотряды. Я тоже пару раз съездил, но мне показалось, что это скучно и монотонно. Куда интересней было за те же деньги прочесть за каникулы 30 лекций. Всего я их около 300 прочитал. Выступал и перед огромными рабочими коллективами, причем без микрофона, срывая голос, и перед зэками, на Севере где-нибудь. (Кроме всего прочего, еще и страну посмотрел благодаря этой работе.) Навыки быстрой реакции были выработаны тогда. Вопросы же были самые разные; люди часто хотели, как в рассказе у Шукшина «Срезал», поставить на место приезжего умника.
– Одна из самых ярких страниц вашей биографии – это переход от Ельцина к Лужкову с Примаковым и возвращение обратно в Кремль. Об этом говорят как о блестящей операции по засылке вас и внедрению для выполнения ответственного задания.
– Не очень для меня это приятное воспоминание в силу целого ряда обстоятельств. Но отвечу коротко и ясно: внедрение – полная чушь, вымысел. Я отработал совершенно честно. И шел я работать не в избирательный блок, а в правительство Москвы, где был вице-премьером по международным связям. А когда началась предвыборная кампания, был создан предвыборный штаб, и его возглавил Георгий Боос. А я стал отвечать за информационное обеспечение. Мы – я и команда, которая тоже ушла из Кремля, – отработали честно, причем в очень непростых условиях. Зачастую, как это ни странно звучит, работали без денег. Объективно никаких упреков нельзя предъявить. Потому что то, что от нас требовалось как от профессионалов, мы выполнили. Да, не мы тогда выиграли выборы – но тем не менее обратите внимание: «Отечество» потом стало составной частью нынешнего «Единства».
– А с Лужковым как сейчас у вас?
– Чай вместе не пьем, но отношения нормальные.
– В прессе то и дело пишут про вашу дружбу с Путиным.
– В прессе много чего пишут, в том числе и разных небылиц. Я не могу так сказать. Это надо у президента спрашивать, кого он считает своими друзьями. Но я никогда не скрывал, что познакомился с ним в 91-м году, когда ездил в Питер брать интервью у Анатолия Александровича Собчака для одного из первых номеров только что созданного тогда журнала «VIP».
Охота
– У вас десятилетие творческой деятельности.
– На ниве охоты – правильно! Десять лет назад я впервые взял в руки ружье.
– Это вас надоумил ваш словацкий друг?
– Да, Вильям Ветошка – очень близкий мой друг, спортсмен и охотник. Он сейчас вице-председатель парламента Словакии. А тогда, десять лет назад, у него был туристический бизнес средней руки. Три года он мне рассказывал про охоту, звал, а я все не ехал. И вот в 96-м Борис Николаевич меня пригласил работать пресс-секретарем. Я отпросился на месяц, чтоб поехать в Словакию – дела сдать, попрощаться со страной, приемы провести необходимые… Этот мой друг снова позвал меня на охоту. Выехали мы на природу, сели, пивка попили, джин-тоника. Лунная ночь… Через некоторое время он мне говорит – кабаны пришли. Выстрелил он из машины – и, естественно, добыл этого кабана. Мы сидели в машине, потому что Вильям не хотел меня травмировать и проверять в жестких условиях, а создал максимально мягкий режим вхождения в охоту. После он посмотрел на мою реакцию при разделке кабана – плохо мне не стало: я, наоборот, помог от начала до конца свежевать этого кабанчика. Вот так мы с ним начинали. С тех пор охота стала просто страстью моей жизни. На охоте никогда не бывает скучно. Ведь никогда не бывает двух одинаковых ситуаций. Даже на самых примитивных охотах типа загонной – все равно ситуация всегда новая. И в этом большой драйв охоты. Первым моим трофеем в Европе была косуля. Следующий трофей – олень-шильник. Одна из самых интересных охот – это на Камчатке, весной, на медведя, которого мы искали в течение семи дней. Причем каждый день мы проделывали на снегоходе 100–120 километров. Там прекрасная природа, распускающаяся, отходящая от зимнего сна. С каждым днем все больше ручьев, солнце. Да и медведь хорош – три метра, вон он стоит. Это одна из самых интересных охот, можно было бы повторить. Еще в золотой фонд запишу Камерун, на экваторе. Это зона тропических дождевых лесов, гигантские исполины деревья 70–80 метров высотой. Мы охотились в зоне, где основные лесопилки принадлежат китайцам – они вытеснили европейцев, которые в тех краях занимались лесом. Леса там реально непроходимые. Никогда прежде у меня не было ощущения постоянного сопротивления движению по лесу. Лес там – это очень агрессивная биомасса с огромным количеством лиан, крючков, колючек, веток, которые пытаются обнять со всех сторон и не выпускать. Колючки, лианы, которые держат. Охотиться приходится с пигмеями – они идут впереди и мачете прорубают коридор, под свой рост, который редко превышает полтора метра, – так что приходится все время нагибаться и идти согнутым в три погибели.
В этих лесах обитают две очень красивые антилопы – бонго и ситатунга. Когда я взял бонго после двух часов беспрерывного преследования, то в первый раз в жизни не хотел фотографироваться с трофеем; фото ведь требует определенного состояния душевного, радости на лице – вот, достиг вершины, нашел то, что хотел, за чем приехал. На фото видно, насколько тяжело мне достался этот трофей: меня на этом снимке мама не узнала.
В Камеруне есть виды, которые не встречаются в саванной части Африки. Например, лесной слон. Он меньше своего саванного побратима, но охота на него опасней, потому что стреляют обычно с 8—10 метров, – а раньше слона и не увидишь в лесу. Слон тот мне не дает покоя, хотелось бы вернуться. Вообще Африку люблю, хоть раз в год туда стараюсь ездить, это как болезнь. Возвращаешься оттуда и с полгода спокойно живешь, а потом вдруг по ТВ Африка мелькнет – и все, начинает сосать под ложечкой. Мой младший сын, который явно унаследовал охотничий ген, так тоскует по Африке, что она ему ночами снится; теребит меня – когда поедем? А старший сын далек от охоты. Очень люблю традиционную охоту. Стараюсь не пропускать охоту на весеннего гуся. И Никита Михалков, я ему очень благодарен, показал мне охоту с подружейной собакой на луговую птицу – это бекас, дупель. От этой исконно русской охоты я получил колоссальное удовольствие. По весне стараюсь выбраться на глухариную охоту. Беру всегда только одного глухаря, а больше – жалко. Словом, можно называть многие виды охоты.
Рейтинг
Думаю, на пальму лидерства в России может претендовать только один человек: это Павел Гусев по богатству собранной коллекции, по разнообразию видов, по количеству экспедиций – кто с ним может сравниться? Кроме того, он первый в России взял африканскую пятерку. За Гусевым идет, безусловно, Александр Хохлов, охотник и издатель журнала «Сафари». По количеству экспедиций он, может, даже опережает Гусева, но при этом у него меньше отстрелянных видов. Хохлов очень много сделал для развития трофейной охоты в России. Он взял на себя миссию – вести просветительскую работу, объяснять людям, что такое цивилизованная трофейная охота. Эти два человека, Гусев и Хохлов, идут впереди с отрывом от всех остальных, они безусловные лидеры. А дальше идет группа людей, которые отстреляли эту знаменитую большую пятерку (разговоры про семерку – от лукавого, никаких вариантов, кроме пятерки). Я был, кажется, шестой в этом списке. Но сейчас таких уже много. В основном это члены нашего охотничьего клуба «Сафари».
Ружья
– У меня три основных ружья. Первое – «штуцер» 458-го калибра, работы мастера Махача. Он когда-то работал на оружейном заводе в Брно, а теперь индивидуально делает ружья для друзей. «Штуцер» этот недорогой, 2 тысячи долларов, но очень надежный. Второе ружье – «Блайзер», три патрона плюс один. Калибр – 375, минимальный разрешенный и рекомендуемый в Африке на крупного зверя. Практически все африканские экспедиции прошли с этим оружием.
И третье оружие очень красивое, легкое, для горной охоты. Сделано в Ферлахе, Австрия, оружейный мастер – Шеринг. Прямой выстрел – до 300 метров. Тут один патрон, да больше и не надо – горные козлы быстро уходят.
Есть у меня и ружья, которые на охоту я не беру, – коллекционные. Например, «мушкетон» 30-го калибра и капсюльное ружье 18-го калибра; оба – середины XIX века.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.