БАРНАЯ СТОЙКА

Иногда, чтобы отправиться с друзьями в бар, достаточно вскрыть конверт. Вот письмо от Чемы. Он прислал мне фотографии кафе Грегорио в Хихоне. На одном кафе снято изнутри: барная стойка и столик в углу, за которым он пишет мне. На другой снаружи: сквозь туман неясно выступает вывеска. Этот снимок напоминает мне кафе «У Рика» в «Касабланке». Казалось, на пороге вот-вот появятся увлеченно болтающие Хамфри Богарт и Клод Рэн. Все мы время от времени разыгрываем сцену из этого фильма. Вот теперь пусть говорят, что эпистолярное общение устарело, что Интернет и мобильные телефон лишили его первоначального смысла. Вовремя пришедшее письмо и пара фотографий до сих пор способны совершить чудо. За окном хмурое утро. Я читаю письмо друга, которого никогда не видел, которому я сам не написал ни одного письма. Я понятия не имею, кто он такой, да мне и не важно. Кажется, будто мы вдвоем сидим за стойкой неважно какого бара, неважно в какой стране. Мы неспешно напиваемся. И, как я уже сказал, болтаем.

Не хватает только музыки. Чтобы исправить упущение и познакомить Чему с еще одним своим другом, я включаю «Улицу сомнений» «Секстета Иньяки Акунсе». Иньяки сам прислал мне эту пластинку. Сейчас он играет нежный джаз, а мы с Чемой сидим за стойкой. Это может быть какой угодно бар: бар Дани, который на самом деле ему не принадлежит, или бар Сильвии, или Ракели, или Лолы, а может быть, «Эль Муро». И все же мы в Хихоне. Чема делает глоток, окидывает взглядом зал и говорит:

— Вот бедняжки, ты только посмотри на них. А ведь все они так хороши.

Я отвечаю:

— Да, они всегда были такими, из века в век.

Чема несколько мгновений молчит, щурясь от сигаретного дыма. Я не знаю, курит ли он на самом деле, но представляю его именно так. Иньяки как истинного баска смущают разговоры о женщинах. Чтобы сменить тему, берет несколько нот на своем блестящем саксе. Вопрос и ответ на улице сомнений, по которой мы, мужчины, ходим с начала времен.

Чема продолжает писать, а я продолжаю читать его письмо. Музыка Иньяки заполняет серое утро, хотя не самом деле это не утро, а прокуренная ночь с мокрыми следами от кружек на барной стойке. Мы здесь втроем. Вокруг нас друзья, живые и мертвые, те, кого мы знаем, и те, кого нам еще предстоит узнать. Я только что решил, что это бар «Эль Муро». Он ведь тоже в Хихоне.

— Не понимаю, — продолжает Чема, — отчего наша мужская цивилизация, поработившая женщин, так зависит от них.

Я слушаю его, не прерывая, а музыка Иньяки заполняет паузы. Чема говорит очень медленно. Что вполне естественно после стольких кружек пива. Гасит окурок в пепельнице, глядит на меня и продолжает говорить. Иньяки прерывает на середине свое ту-ру-ру-ру и смотрит на нас. Я знаю, как он выглядит, потому что на обложке компакт-диска есть его фотография.

— Где же подвох? — говорит, вернее, спрашивает Чема. — В такой таинственный и жуткий момент женщина теряет преимущество перед нами, данное ей изначально. Мать управляет нами. Мы верны ей и уважаем ее куда сильнее, чем отца. Рано или поздно нам хочется завоевать ее, подчинить, сломить ее сопротивление. Мы хотим быть избранными, забывая, что выбирают они.

Иньяки, готовый перейти к новой теме на своем саксофоне, кивает.

— И в какой-то момент, который всегда от них ускользает, они теряют свою власть и превращаются в наших рабынь.

— У них истекает срок годности, — формулирую я. — Как у йогуртов.

Иньяки и Чема переглядываются и кивают. Потом Иньяки начинает играть «Ловушку», Чема предлагает мне сигарету, и мы закуриваем в полном молчании.

— Женщинам требуется много мужества, — замечает Чема.

— Когда они попадают в мужские ловушки, — отвечаю я.

— А почему они туда попадают? — спрашивает он.

— Это сложный вопрос, — говорю я, немного подумав.

— Они совершенно не меняются, — заключает Чема.

— Как и мы, — говорю я. — Совсем как мы. Разница в том, что они понимают это слишком поздно, а мы — никогда.