ПАТЕФОН

На то, чтобы разгадать тайну, я потратил почти сорок лет. Это произошло совсем недавно в Картахене, где я наслаждался морем и солнцем и однажды отправился пропустить пару стаканчиков с Педро-Лоцманом. Мы сидели на веранде портового бара, болтая лодках и старых временах. Мальчишкой я все время мотался среди причалов и портовых кранов. Всплывали персонажи тех лет, темные личности и сброд всех мастей, что ошивался тогда в порту. Любопытные, забавные, неповторимые личности, заполнявшие мое детство. С кем-то из них я был знаком, о других слышал немало удивительных историй. В основном это были неудачники, над которыми потешались в тавернах и барах по всему порту и даже на Главной улице. Я помню Пучеглаза, Антоньико, Куриану, легендарных Пичи, Негра с Мола, Хакету, который изображал тореро, бросаясь с газетой на проезжающие автомобили, а потом салютовал невидимым трибунам: в Мировую войну он вообразил себя Гитлером и всю оставшуюся жизнь выслушивал от портового народа вопросы о состоянии дел в Третьем Рейхе. Еще был шофер, который водил катафалки. Мальчишки дразнили его: «Эй, шофер, прокати нас!» На что он неизменно отвечал: «Когда умрет твоя мамаша, доставлю ее с ветерком!»

Лоцман знал их всех, а я помнил очень многих. Например, Мышонка, который ел кошек: приманивал кошек сардинами, а потом тушил с рисом. Тогда, в пятидесятые, мальчишки смотрели на подобных персонажей со страхом и восхищением. Мы были жестоки, как бывают жестоки дети, не знавшие родительской ласки. Все местные чудаки страдали от наших насмешек. Мне больно вспоминать об этом. Должно быть, это угрызения совести. Они становятся сильнее, стоит мне подумать о Патефоне.

Федерико Трильо, который стал большой шишкой, Элиас Мадрид Корредера и Мигель Себриан Пасос должны помнить его. Патефон продавал лотерейные билеты на углу улицы Маристас. У него были редкие зубы и ужасно грязные перчатки. Он так плохо видел, что был вынужден подносить каждый билетик к глазам, чтобы рассмотреть номер. Высокий, резкий голос Патефона, возвещавший очередной выигрыш, разносился по всей округе. Бездельники, что накачивались вином в соседнем баре, частенько подбивали нас спросить его о старухе. Мы понятия не имели, о ком идет речь, но реакция Патефона на этот вопрос была на редкость забавной. Стоило подойти к нему и поинтересоваться: «Патефон, как старуха?», бедняга превращался в настоящего василиска. Вращая близорукими глазами, он бросал нам неизменное страшное проклятие, услышав которое мы визжали от ужаса и восторга: «Пусть черный рак поразит твоего отца в то самое место!».

Я бы никогда не узнал, кем была эта старуха, если бы Лоцман не упомянул между стопками о Патефоне. Когда я напомнил о старухе, он внимательно посмотрел на меня своими умными, выцветшими от моря и солнца голубыми глазами. Долго на меня глядел, а потом сказал, что это была просто бедная женщина, заменившая Патефону мать, которая, как говорили, торговала своим телом. Потом добавил, что звали ее Валенсианой. Патефон, обычно тихий и забитый, приходил в ярость всякий раз, когда ему напоминали о его вероятном происхождении.

Сказав это, Лоцман пожал плечами и попросил еще пива. А я думал: что же это за жизнь! Можно прожить ее, так и не узнав, сколько трупов ты оставил за своей спиной. Мы убиваем по глупости, по неосторожности, потому что нам все равно. Просто по незнанию. Иногда один из этих призраков вдруг возникает из пены в пивной кружке, и ты понимаешь, что теперь слишком поздно. Нельзя вернуться назад и все исправить. Нельзя прийти на угол Главной улицы и сказать: «Патефон, мне так жаль!» Или хотя бы купить у него последний, жалкий, бесценный лотерейный билет.