МОБИЛЬНИК

МОБИЛЬНИК

Послушай, Маноло, Пако, Мария Луиса, или как там тебя зовут. Извини, что приходится обращаться к тебе вот так, в письменной форме, более-менее публично. Таким образом я избавлю себя от необходимости говорить тебе это в лицо, когда мы в следующий раз столкнемся в аэропорту или кафе. Теперь я смогу не доставать собственный телефон и орать в трубку неважно кому: привет, я тут решил тебе позвонить, ты знаешь, тут рядом какой-то придурок рассказывает по телефону всю свою жизнь, а я не знаю, куда деваться. Драться с тобой мне все же не хотелось бы. Потому я и пишу эти строки. В следующий раз, поймав посреди своей бессовестной болтовни мой пристальный взгляд, ты будешь знать, что я думаю о тебе и твоем чертовом мобильнике. Не исключено, что так думаю не только я, но и все остальные. К сожалению, у большинства людей нет возможности для самовыражения в газетной колонке. Я готов сделать это за них.

Твой телефон у меня уже поперек горло. Клянусь, чувак. Или чувиха. Повстречав тебя на улице, я решил, что ты сумасшедший. А что еще можно подумать о человеке, который громко разговаривает сам с собой и отчаянно жестикулирует. Форменный псих. Только разглядев прижатую к твоему уху трубку, я понял в чем дело. А заодно узнал, что неделя кончается, а ПВХ не пришел, и что поставщик из Сьюдад-Реаль его подводит. Мне, по правде, ПВХ и поставщик были до фонаря. Однако в тот момент к моим собственным проблемам прибавились твои. «Нельзя оставаться равнодушным, — сказал я себе. — Ни один человек не подобен острову». И пошел своей дорогой.

Через полчаса я снова повстречал тебя в кафе. Я сразу узнал тебя по глупой физиономии и манере орать в телефонную трубку. Я как раз купил замечательную старую книгу о далеких берегах и мореплавателях прошлого. Мне хотелось прочесть несколько страниц и ощутить их прелесть. Вместо этого пришлось выслушать, что ты здесь в кафе (это я, положим, и так знал — ты же сидел за соседним столиком), и вернешься в Сарагосу не раньше, чем в понедельник вечером. «Интересно, почему вечером, а не утром», — подумал я и зачем-то посмотрел на Альфонсо, торговца табаком. Тот пожал плечами, словно говоря: а мне-то что. «Должно быть, на то есть серьезные причины, — решил я, призвав на помощь дедуктивный метод. Например, женщина, или растрата, или выступление в парламенте». В конце концов, он раскрыл тайну, сообщив, что Ордоньес приезжает в Ла-Корунью в полдень. Я сразу успокоился. «Отлично, значит, речь идет об Ордоньесе», — подумал я и пересел за другой столик.

На следующий день ты был в аэропорту. Я знаю это, потому что стоял за тобой в очереди и слышал, как ты объяснял сынишке, что бензопила сломана. Я так и не понял, зачем твоему сыну в столь юном возрасте понадобился этот инструмент, — могу лишь сказать, что через пять минут я сам стал специалистом по бензопилам. Домой я возвращался в поезде, и там, разумеется, тоже был ты. Я узнал тебя по мелодии из «Бонанзы» в твоем телефоне. Она звучала раз пятнадцать, и могу поклясться, что за это время я успел люто возненавидеть семейство Картрайтов. На этот раз ты превратился в делового человека, решительного и напористого, но по сути ничего не изменилось. Вскоре весь вагон был в курсе мельчайших подробностей твоей профессиональной деятельности. Наверное, ты орал так громко, чтобы перекричать другие голоса и переливы звонков, споривших с тобой из разных концов вагона. В тот день ты раздваивался и растраивался. Справа ты говорил о воскресном футбольном матче, слева болтал со своей семьей, сзади рассказывал о том, каково пришлось Оливаресу в Нью-Йорке. Меня окружили, как чеченцев в Грозном. Это было ужасно. Возможно, поэтому, когда я вышел на перрон, включил собственный телефон, который обычно держу выключенным, и заговорил вполголоса, прикрывая мембрану ладонью, проводница посмотрела на меня с недоверием. Парню, который говорит так тихо, точно есть что скрывать.