«Тихие старики»

«Тихие старики»

Тони Девито, следователь военной прокуратуры седьмой американской армии, въехал на своем «джипе» в концлагерь Дахау через несколько часов после того, как охрана лагеря была разогнана передовым американским патрулем. Вообще-то Тони спешил по своим следовательским делам в Аугсбург, но солдаты, встреченные им по дороге, рассказывали что-то странное про Дахау, и Тони, не веря услышанному, погнал свой «джип» туда.

То, что он увидел, потрясло его. Теперь он не верил своим глазам. Он был на войне уже не первый день, но даже представить себе не мог, что такое возможно.

— Я попал на дьявольскую скотобойню вроде тех, которые когда-то видел в Чикаго, — рассказывает сейчас Тони. — Все было продумано, как на образцовой механизированной скотобойне, только убивали здесь людей. Здесь было что-то вроде конвейера: бараки, где люди ожидали смерти, раздевалка, где смертники снимали с себя одежду и обувь, газовые камеры, где убивали, крематорий, где сжигали трупы.

Дверь, ведущая в крематорий, была чуть приоткрыта. Тони толкнул ее и отпрянул в ужасе. Последнюю партию убитых фашисты не успели сжечь. Трупы были уложены аккуратными штабелями, как поленницы дров. Лишь в одном месте ряд был нарушен: там из груды тел торчала ножка ребенка.

Он помнит, как его окружили истощенные, похожие на живые скелеты мужчины и женщины в зелено-полосатых тюремных одеждах. Механически, по привычке следователя, Тони записал несколько фамилий отличавшихся особой жестокостью надзирателей. Подчеркнул фамилию Браунштейнер: на нее особенно жаловались заключенные.

С тех пор прошло много времени. Тони служил в оккупационных войсках. Женился на немке — дочери старого портного. Демобилизовавшись, увез жену в Нью-Йорк, кончил юридический колледж. В 1950 году поступил на работу следователем в Бюро иммиграции и натурализации — государственное учреждение, осуществляющее надзор над въездом в США иностранцев.

Минуло еще двадцать лет. И вот майским днем 1970 года Тони Дэвито постучался в дверь опрятного домика на одной из зеленых улиц в пригороде Нью-Йорка. Ему открыла уже немолодая женщина в фартуке. За ее спиной в комнате щебетали канарейки.

— Миссис Райан, если не ошибаюсь? — спросил ее Тони. Женщина кивнула утвердительно. Тони назвал себя и задал следующий вопрос:

— С какого года вы живете в США, миссис Райан?

— С 1950 года, — спокойно ответила женщина. — В том году я вышла замуж за сержанта американской армии Рассела Райана. Я писала об этом в анкете.

Тони помолчал, посмотрел в сторону щебетавших канареек. Потом сказал медленно, чеканя каждое слово:

— Фрау Браунштейнер, вы забыли указать в анкете, что служили надзирательницей в лагерях Равенсбрюк, Майданек и Дахау.

Теперь он смотрел ей прямо в глаза. Она побледнела, но тотчас взяла себя в руки. Сняла передник. Выпрямилась. Поправила седеющие волосы. Глаза ее стали колючими. Презрительно засмеялась.

— Вы сумасшедший, — сказала она, продолжая смеяться. — Кого в этой стране интересует мое прошлое? Уходите, пока не пришел муж и не спустил вас с лестницы.

Так началась битва между следователем Тони Дэвито и военной преступницей Херминой Браунштейнер. Эта битва продолжалась несколько лет, и были дни, когда Тони казалось, что он безнадежно проигрывает. Он обладал сильным оружием — свидетельскими показаниями и документами, изобличавшими Браунштейнер в истязаниях и убийствах заключенных. Но это оружие то и дело вышибали из рук Тони его собственные начальники. Они холодно отнеслись к неожиданной инициативе следователя Дэвито. Мало ли бывших гитлеровцев живет ныне в Соединенных Штатах? В годы «холодной войны» их чуть ли не целыми пароходами везли в США: авось, пригодятся для борьбы против коммунизма. И что же — привезли, устроили, столько лет опекали, а теперь возбуждать против них уголовные дела? Джентльмены так не поступают. Права Браунштейнер-Райан: никому в этой стране нет дела до того, чем она занималась в годы второй мировой войны.

Тони не мог с этим смириться. Не спрашивая начальства, он собрал журналистов и показал им документы. Газетчики были возбуждены. Ведь это сенсация: «Нацисты в соседнем подъезде!» Перегоняя друг друга, репортеры помчались в свои редакции. Но там их быстро охладили. На следующее утро лишь в одной газете появилась невнятная заметка о «загадочном деле» домохозяйки из нью-йоркского пригорода. «Соседи отказываются верить — сообщала газета. — Такая добрая, такая милая леди, говорят они хором. Мухи не обидит. Тут либо злостная клевета, либо ошибка».

Тони был в отчаянии. Он уже подумывал, что ему следует отступиться от этого дела, которое приносит ему одни огорчения. Но тут в бюро начали приходить письма из-за океана. Оказывается, заметку перепечатали многие европейские газеты. И вот на столе у Тони новые свидетельства бывших узников Равенсбрюка и Майданека. Они обличают Браунштейнер и сообщают имена других палачей.

И снова неугомонному следователю подставили ножку. Однажды утром, придя на работу, он обнаружил, что все письма и документы исчезли. Металлический шкаф, в котором они хранились, не был взломан. Кто-то открыл его ключом. Тони убежден, что это сделали свои. Второй ключ существовал. Он лежал вместе с другими дубликатами ключей в сейфе у начальника.

Вскоре кто-то позвонил его жене. Вкрадчивый голос спросил:

— Фрида, ведь вы родились и выросли в Германии, не так ли? Если так, то почему вы позволяете своему мужу преследовать тех, кто в годы войны выполнял свой долг перед великой Германией? Разве вы не понимаете, что это может кончиться плохо для вашего мужа?

Тони уверен, что это звонили из бюро. Ведь, кроме родственников, только там знали, что жена родилась в Германии.

На восстановление похищенного дела Браунштейнер ушло больше года. Тони занимался этим в нерабочее время: начальство по горло загрузило его другими делами. И все-таки при поддержке конгрессмена Эйлберга он добился того, что прокуратура поставила вопрос о лишении Браунштейнер американского гражданства. Не за то, что она истязала и убивала узников в концлагерях, а за то, что не призналась в этом при въезде в США.

«Домохозяйка из пригорода» стала первой военной преступницей, лишенной американского гражданства. Ее, впрочем, это мало взволновало. Она продолжала жить в своем уютном доме, только теперь ей предписывалось раз в год испрашивать в бюро право на жительство в США. Вот и все наказание.

Тем бы дело и закончилось, если бы Польская Народная Республика не потребовала выдачи Браунштейнер для суда за ее преступления на территории Польши. Вопрос о выдаче тянулся два с лишним года.

Снова потребовались показания свидетелей, многие из которых живут сейчас за океаном. Тони разыскал всех, всем послал письма. Когда руководство бюро отказалось оплатить приехавшим свидетелям счета за гостиницы и выдать им (как предписывают правила) скромное денежное довольствие, Тони взял шляпу и обошел всех своих коллег по четырнадцатому этажу. Честные люди есть везде. Бросали в шляпу кто 25 центов, а кто и доллар. Набралось и на гостиницу свидетелям и на бутерброды.

А свидетелям было что рассказать. Пожилая женщина из Польши сама видела, как в Майданеке Браунштейнер швыряла детей в грузовик, который увозил их к газовым камерам. Один ребенок спрыгнул с грузовика и попытался скрыться. Надзирательница догнала его, сбила с ног и выстрелом в упор размозжила ему голову.

В 1974 году Браунштейнер была наконец депортирована… в ФРГ (вслед за Польшей выдачи ее потребовали судебные органы ФРГ). Это был первый и единственный случай, когда власти США выслали военного преступника с американской территории.

Вместе с тринадцатью другими преступниками ее судили в Дюссельдорфе. Вот что рассказывал об этом процессе американский журнал «Ньюсуик»: «Пресса не уделяет этому суду почти никакого внимания… Большинству немцев он уже надоел… День за днем защитники глумятся, высмеивают и пытаются запугать свидетелей. Однажды свидетельница заплакала: «Боже, да кого же здесь судят, меня или этих убийц?» Адвокат защиты 34-летний Людвиг Бокк сказал вашему корреспонденту: «Подобные процессы пора запретить. Кому приносит пользу копание в прошлом? Ведь мертвых не воскресишь. Я допускаю, что в Майданеке имели место жестокости, но утверждать, что там было убито 250 тысяч человек, простите, это абсурд».

Ну, а где же сейчас Тони Дэвито, этот «одинокий рыцарь», как назвала его одна из газет? Его прогнали с работы. По мнению его начальников, он уже представляет опасность для Америки. Оказывается, он собрал материалы на 144 военных преступников, спокойно проживающих в США. Он пытался пробудить интерес к этим документам у начальства бюро, но успеха не имел.

— На меня смотрели, как на идиота, — рассказывает Тони. — Начальник сказал мне: «Тони, какого черта тебе не сидится на месте? Ведь в основном это тихие старики.

Кому они мешают? Дай им счастливо пожить и умереть спокойно». И я понял, — продолжает Тони, — что если кого-нибудь из этих «тихих стариков» и вызовут в бюро, то только для проформы. А ведь среди них есть такие матерые палачи, по сравнению с которыми Браунштейнер — всего лишь школьница-первоклашка.

Тони не преувеличивает. У него есть, например, подлинник донесения Болеславса Майковекиса о расстреле советских патриотов недалеко от латвийского города Резекне. Этот преступник, осужденный советским судом, укрылся от правосудия на тихой улочке в городке Минеола под Нью-Йорком. Тони может показать досье на Карла Линнаса, палача из гитлеровского концлагеря под эстонским городом Тарту, проживающего ныне в городе Гринлоне. Много знает Тони и о Валериане Трифе, румынском фашисте, ныне получившем сан епископа и особняк из 25 комнат в городе Граес-Лей (штат Мичиган). Между прочим, этот убийца, на руках которого кровь 10 тысяч человек, однажды был приглашен прочитать проповедь с трибуны сената США.

По сведениям корреспондента вашингтонской газеты «Стар-ньюс» М. Сатчелла, власти США укрывают до тысячи военных преступников. «Как могло получиться, что столько бывших гитлеровцев нашли для себя райский уголок в нашей стране?» — спрашивает газета, разыгрывая наивность. Журнал «Ньюсуик» в этом отношении прямее. Он рассказывает, что военный преступник Эдгарс Лапениекс «долго работал на Центральное разведывательное управление». Сам преступник открыто похваляется ныне, что ЦРУ выдало ему что-то вроде охранной грамоты «до самой смерти».

Ему ли одному? И не здесь ли ответ на вопрос, поставленный вашингтонской газетой «Стар ньюс»?