Рассмотрим на уровне деревни

Рассмотрим на уровне деревни

Это сделаю на примере моей родной Елезовки.

В 1930?е годы в деревне было 7 домов, в них жило 7 семей, в деревне росло 20 детей[109].

Эти дети как раз стали трудоспособными периоду ликвидации «неперспективности деревень». (В 1967 году в деревне я нашел лишь остаревшего и больного Гаврилу Дмитриевича Башлачева).

В годы Великой Отечественной Войны мужчины моложе 45 лет были мобилизованы на фронт. Двое погибли. Трое вернулись инвалидами.

В 1920?х земли, разработанные для пахоты, вокруг Елезовки состояли из двух больших кусков.

Один — сзади деревни, на задворках, на ровной поверхности. Его размеры: ширина около 400–500 метров, в глубину, к лесу — 70–80  метров.

Второй — справа деревни ниже первого участка на пологом склоне. Его размеры: ширина около 600–800 метров и в глубину, к согре (еловый лес на мокрой низине) и к болоту — 120–130  метров.

Часть площади второго участка занимали лога и прочие неудобья, которые не распахивались, а выкашивались на сено. Так что общая площадь пахотной земли деревни составляла примерно 100–120 десятин, (одна десятина = 1,09 га).

Чтобы показать, что в Елезовке было разрушено концепцией «неперспективности» — это рассмотрим на примере хозяйства моего деда.

Сколько десятин разработанной земли перешло от моего прадеда к моему деду — это неизвестно.

Моим дедом с сыновьями, (в том числе и с моим отцом) было раскорчевано и распахано более 12 десятин земли. Для этого было затрачено более 40 лет.

Эти земли были разработаны — не для того, чтобы продукцию продать, а деньги положить в банк.

Земля пахалась, чтобы кормить и растить детей.

К 1930 году в нашей трехпоколенной семье росло ПЯТЬ детей, к концу 1930х — СЕМЬ.

Мой отец умер в 1948 году, в возрасте 54 года, (сказались годы Великой Отечественной войны, которые отец проработал, как он говорил «на трудовом фронте», в речном порту Лименда, возле Котласа, на перегрузке военных грузов с барж и пароходов в железнодорожные вагоны).

Через год умер и мой дед.

Для осмысления крестьянского хозяйства Севера надо описать, что представлял типичный дом того времени и тех мест — на примере дома, который построил мой дед с сыновьями, фото 15.1

Этот дом, как и остальные 6 домов деревни Елезовки, был построен еще до 1930 года.

Дом сфотографирован в 1950?е годы.

Как видите, весь дом обшит тёсом. (Как тёс пилили — это ясно из фото 14.3 предыдущей главы, электричества в те годы и в помине не было).

Фото дома сделано с северо-восточной стороны. С южной стороны — полоса огорода, огороженная палисадником, защита от мелкой живности. (За домом виден дом Алексея Васильевича, племянника деда).

Кроме дома каждая семья построила себе баню.

У каждой семьи был амбар для хранения зерна. И погреб, который в апреле забивался снегом. Получался холодильник, где летом хранились скоропортящиеся продукты питания — молочные и мясные.

Вот что здесь — еще надо отметить.

Сейчас по ТВ — чуть ли не каждый день, можно слышать, что воровство характерная черта русских, при этом непременно ссылаются на Карамзина.

Но это неправда.

Что воровство ещё недавно было не свойственны русскому крестьянству — это могу обосновать на примере моей малой Родины.

За все время, пока я в 1940–1950?х годах рос и учился, во всех окрестных деревнях и сёлах на дверях домов нигде не было замков. (Замки были только в отдельно построенных амбарах и погребах, где хранили хлеб и прочие продукты).

Когда все из дома уходили на работу, тогда наискосок входной двери ставили батожок. Это был знак — в доме никого нет. До 18 лет я ни разу не слышал, чтобы у кого?то что?то украли. Ни разу.

В русской смысле «вор» — одно из самых обидных и страшных обвинений. Так было и в 1940–50?е годы.

Теперь о детях. Напомню, по воспоминаниям моего старшего брата на Елезовке начала 1930?х росло 20 детей. Как видите на фото, и в 1950?е годы в деревне Елезовка — еще росли дети.

На фото видны трое детей. Двое сидят на крыльце, один — на сиденье, где точили косы для кошения травы. (Конечно, — это не все дети Елезовки 1950?х).

Для детей простор и чистота. На дворе перед крыльцом невысокая мелкая трава и цветы.

Теперь опишу дом и хозяйство. Считаю это очень важным для осмысления крестьянского хозяйства севера Русской равнины.

Первый этаж. За крыльцом длинный коридор — от дверей до южного большого окна.

Слева от коридора две передние комнаты (пятистенок) с печью, в пятистенке 11 окон.

Справа коридора — еще комната в 3 окна, с печью.

Из коридора вправо дверь во второй коридор, откуда вход на второй этаж, где 4 окна.

Из этого же второго коридора вход в хозяйственное помещение дома.

При доме конюшня, помещения для овец и свиней и коровник (на фото они не поместились).

В коровнике двойные стены и двойное застекленное окно. Пол коровника ежедневно устилался соломой, чтобы коровам было сухо. За зиму в коровнике накапливалось соломистого навозу толщиной более аршина (аршин = 71 см.). Навоз летом вывозился на поля. В коровник можно было заезжать на лошади с телегой и разворачиваться вокруг столба. На стены и на столб опирался пол сеновала (второй этаж).

Сзади сеновала был наклонный взвоз на уровень сеновала и крытое помещение, в котором помещалась запряженная лошадь в сани с возом сена. С начала ледостава и зимой туда завозили сено. Лошадь распрягали, сено через дверь перекидывали на сеновал.

Сеновал и двойные стены обеспечивали прекрасную теплоизоляцию коровника. Зимой в нем было тепло, коровы не мерзли и потребляли за зиму намного меньше сена, чем в обычной постройке.

Вот вкратце о доме моего деда и отца.

Считаю очень важным это описание. По нему уже можно представить способности и возможности крестьянина севера Русской равнины.

После коллективизации хозяйство деда и отца резко сократилось. От былых десятин земли осталось 26 соток. Лошадей нет, корова одна.

Дом сохранился до 1961 года, пока жива была моя бабушка Мария Ивановна. Она прожила 94 года, хорошо слышала, очками никогда не пользовалась, вдевая нитку в иголку. Она ни за что не хотела уезжать куда?либо, до последних дней была на ногах. Умерла тихо, без всяких хлопот.

После смерти бабушки моя мать Любовь Ивановна и старший брат Мина, инвалид первой группы, покинули наш дом.

А теперь представьте, что подобные дома из «неперспективных деревень» надо было разобрать и перевезти в «перспективные» за 10 километров. И чтобы затраты при этом были меньше, чем столбы и провода для электрификации, чем и обосновывалась эффективность ликвидации «неперспективных».

Представили!?..

Теперь, надеюсь, понятно, что большинство крестьян плевались и ругались от таких «высокоэффективных преобразований жизни».

Одни, прежде всего молодые крестьяне, плюнули на всё и отправились искать лучшей жизни в городах и посёлках при промышленных предприятиях.

Другие, прежде всего пожилые, остались доживать свой век в своих домах без электричества.

Сейчас, спустя 50 лет от начала проекта «неперспективных деревень», разработанного «перспективными учёными» типа Татьяны Заславской, нелишне посмотреть: что осталось от моей малой Родины в результате той реформы деревни.

Описание — вещь субъективная. Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать или прочитать.

Чтобы читателю было ясно, что произошло в результате ликвидации «неперспективных деревень» — это проиллюстрирую фотографиями 2009 года с небольшими комментариями.