Каковы возможности медицинских учреждений, облегчающих кончину, но не берущих на себя роль вспоможителей в смерти?

Каковы возможности медицинских учреждений, облегчающих кончину, но не берущих на себя роль вспоможителей в смерти?

Если бы, например, служба хоспис, действующая и в Венгрии, смогла ухаживать на дому за каждым пациентом на последней стадии неизлечимой болезни (как бы долго ни продолжалось затянувшееся благодаря добросовестному уходу умирание), вероятно, больным и не понадобилось бы сознание, что в любой момент им помогут уйти из жизни, что эвтаназия доступна. Но поскольку эти организации берут на себя лишь обязанности по сохранению и поддержанию жизни, но не помощи в смерти, то вряд ли сыщется на свете столь богатая страна или частный фонд, чтобы обеспечить круглосуточное обслуживание одиноких больных, которые не могут рассчитывать на помощь семьи.

Изначально хоспис представлял собой временный приют, пристанище для усталых, изнуренных дорожными тяготами или больных путников. Для обозначения учреждения по уходу за смертельно больными это слово впервые использовали в Англии в 1967 году. Через несколько лет движение хоспис — по инициативе и поддержке англичанки Сисели Саундерс — обосновалось и в Америке, где ставило своей целью главным образом уход на дому за умирающими. Довольно быстро сеть организаций этого движения распространилась по всем штатам, а с 1983 года (наряду с пожертвованиями различных фондов) хоспис пользуется поддержкой в рамках федеральной программы здравоохранения. Однако из бесед с заинтересованными лицами выясняется, что этого недостаточно: потребности этой службы намного превышают средства, которые система здравоохранения могла выделить даже в годы расцвета экономики, и отдельные частные пожертвования тоже не спасают положения.

Создание в 1991 году фонда «Венгерский хоспис» связано с именем Ален Польц. Теперь эта служба разрослась, и двадцать восемь ее групп действуют не только в Будапеште, но и по всей стране. Расширились и ее функции — скажем, проводится необходимое медицинское обучение родственников, которые осуществляют постоянный уход за больным, но основное внимание, конечно, уделяется пациентам на последней стадии болезни, когда паллиативные методы лечения уже лишены смысла. Однако из-за финансовых трудностей эта служба в состоянии обеспечить посещение больных на дому лишь два-три раза в неделю и всего на несколько часов, а значит, повседневный уход за больным должен взять на себя кто-то другой — как правило, член семьи. Одиноким людям хоспис может предоставить помощь лишь в том случае, если больной способен хоть в какой-то степени обслуживать себя сам. Услуги подобного рода частично финансирует Общевенгерское управление медицинского страхования из расчета максимум сто пятьдесят дней на одного больного.

В результате за прошлый год, например, из тридцати четырех тысяч скончавшихся от рака всего лишь за несколькими тысячами осуществлялся соответствующий уход на дому.

Вопреки всему сказанному никоим образом не хочу, чтобы у кого-то сложилось впечатление, будто я недооцениваю роль и значимость хосписа. Напротив, готов повсюду ратовать за более действенную поддержку этого совершенно необходимого института. Ведь наше право на самоопределение по-настоящему может быть реализовано лишь в том случае, если существует подобная альтернатива. Однако не следует забывать, что гораздо большее число людей сумеет получить домашний уход, если всем, кто находится в конце своего жизненного пути (на данный момент они составляют более одного процента населения), будет предоставлено право и на избавление от страданий по собственной воле, право не сносить затянувшуюся агонию столько времени, сколько современной медицине со всей ее технической оснащенностью под силу ее продлевать.

Институты эвтелии и хосписа представляются мне действующими в одном направлении, хотя и с возможными переходами от одной службы к другой. Обратившийся к вспоможителям вовсе не обязательно прибегнет к эвтаназии: если больной все же решит естественно пройти все стадии умирания, он вправе просить о паллиативном уходе в хосписе. С другой стороны, тот, кто, пользуясь помощью хосписа, вступил в ту стадию умирания, когда физические страдания или унизительные бытовые условия становятся нестерпимыми, всегда может воспользоваться своим правом на определение собственной участи. В сущности, хоспис ведь занимается не только умирающими или дряхлыми стариками, но и паллиативным уходом за неизлечимыми больными — зачастую людьми молодыми. В идеале деятельность служб эвтелии должна распространяться на тех лиц, кто уже в молодые годы хотел бы избавиться от страха смерти, но практически распространяется лишь на больных и стариков, доживающих свои последние дни.

По сути говоря, между обеими службами должно быть тесное сотрудничество, хотя их полное слияние было бы нежелательным, так как ограничивало бы осуществление права на самоопределение: противнику эвтаназии необходимо сознавать, что, покуда о нем заботится хоспис, никто не станет споспешествовать его кончине. Зато тому, в чьи намерения не входит выстрадать до конца все стадии умирания, кому хочется уйти из жизни, сохранив человеческое достоинство, необходимо знать, что вспоможители готовят его не к длительной агонии, а к принятию смерти.

Утверждению эвтелии препятствует отнюдь не «конкуренция» службы хоспис. Обеим институциям мешает развиваться то, что кардинальное решение проблемы положено под сукно — и власти, и общественность молчаливо мирятся с нынешним положением вне закона. Пока законодатели делают вид, будто все в порядке — ведь так или иначе все равно каждый умрет, — до тех пор не стоит рассчитывать ни на долгожданную поддержку хосписа из бюджетных средств, выделенных на здравоохранение, ни на законное осуществление целей сторонников эвтелии.

Принцип «так или иначе» абсолютно не приемлем для нас, европейцев двадцать первого века, в чем мы и должны убедить законодателей. Нам следует объединить усилия и поднять свой голос в защиту собственных прав, покуда нас не услышат даже эмоционально и душевно глухие: ни нам, ни нашим близким небезразлично, что ожидает нас в конце жизни. Нам не все равно, умирать ли в семейном кругу, среди друзей, когда нам сочувствуют и понимают значимость события, или же одному в отделении для обреченных, в холодной постели, среди нечистот, где неизвестно когда обнаружат твой остылый труп. Не все равно, простятся ли родственники с бесчувственным телом, с одурманенным наркотиками и обезболивающими средствами больным или же с человеком, находящимся в здравом уме и трезвой памяти, мужественно преодолевшим страх смерти. Нам не все равно, сами ли мы решим, когда нам умирать (конечно, если внезапная смерть не избавит от необходимости принимать такое решение), или за нас будет решать кто-то другой, кому неведомы наши мысли, чувства и желания.

Редко выявляемые, но вызывающие шумный отклик деяния «черных ангелов» вряд ли способны навести на мысль о самовольном — не по просьбе больного — акте эвтаназии. Но если у врачей и медперсонала хватило бы смелости приоткрыть завесу над закулисной стороной больничной жизни, это, вне сомнения, заставило бы законодателей призадуматься. Тогда, возможно, и родились бы законы, учитывающие неудачный зарубежный опыт, предусматривающие создание институтов эвтелии и закрепляющие право каждого на благую смерть.

Конечно, и в этих, возмущающих общественность разоблачениях, не было бы нужды, сумей мы сплотиться и подтолкнуть власти предержащие к активным действиям. Ведь все меньше приходится рассчитывать на естественную смерть, которая прежде была уделом многих, когда престарелого человека мигом сводила в могилу любая хворь (то же воспаление легких), губительная для слабого организма, когда умирали в своей постели, в семейном кругу, простясь с родными и близкими. Ну и, надеюсь, все меньшее число людей будет мечтать о другом «легком» исходе (с пьянящим выбросом адреналина): о мученичестве и героической смерти.

В наше время не приходится рассчитывать и на помощь тех, кто прежде обязательно находился у смертного одра: домашнего врача и священника. Больничный священник, как правило, впервые видит умирающего, который и говорить-то не в силах. А духовник, даже если верующий регулярно посещает церковь, не ведает, куда увезла «скорая помощь» его подопечного. Зачастую священник и вовсе не знает, что тот угодил в больницу. Домашний врач, который некогда был другом дома и чуть ли не членом семьи, давно «сошел со сцены», а в ведении нынешнего врача огромный участок, компьютерная база данных или картотека. Как же быть человеку, лишенному этих традиционных вспоможителей? Не решаться же самому в отчаянии и бессилии положить конец нестерпимо мучительной жизни?