Системная ошибка
Системная ошибка
Клаэс Боргстрём оставался для меня самой большой загадкой в деле Томаса Квика. Он слишком умен, чтобы не увидеть мошенничества, происходившего в течение многих лет, — с другой стороны, слишком честен, чтобы осознанно участвовать в таком правовом скандале, как этот.
Кто он такой? И какие мысли на самом деле скрываются под его мальчишеской шевелюрой?
Когда интервью с Кристером ван дер Квастом и Клаэсом Боргстрёмом записаны, до выхода передачи в эфир остается менее четырех недель. Теперь надо привести в порядок еще несколько деталей. Я делаю последнюю попытку вырвать фрагменты костей для независимой экспертизы, а Йенни Кюттим гоняется за пропавшими протоколами допросов.
Гюн, сестра-близнец Стюре, нашла дневниковую запись, где она указала, когда и кто ее допрашивал. Дело было утром в пятницу 19 мая 1995 года, и допрашивала ее Анна Викстрём вместе с полицейским из той местности, где Гюн тогда жила. Мы и ранее не раз пытались получить этот протокол — как и протоколы других допросов братьев и сестер Стюре, и теперь Йенни звонит Сеппо Пенттинену, чтобы, основываясь на точных данных Гюн, напомнить ему: намеренное сокрытие официальных документов карается законом.
Поздно вечером в тот же день протокол выползает из факсового аппарата в редакции шведского телевидения. Из протокола ясно, что он относится к следствию по делу об убийстве на Аккаяуре.
На следующий день я буквально набрасываюсь на этот документ.
Гюн начинает с того, что описывает состав семьи и жилищную ситуацию. Она говорит, что «школьные годы и время, проведенное с семьей, в целом были светлыми».
По словам Гюн, она всегда воспринимала Стюре как очень одаренного и знающего. Она упоминает также, что он всегда читал газеты, следил за новостями, что давало ему очень широкий кругозор. Она рассказывает также, что брат с юных лет начал интересоваться политикой.
Между тем Стюре не увлекался спортом, отчего мало общался с мальчиками из своего класса. По этой причине Стюре часто оказывался не принятым в компанию сверстников и общался в основном с Гюн.
Иногда Гюн казалось, что порой мальчишки дразнили Стюре и издевались над ним, — она вспоминает, как одноклассники один раз заперли его в деревянном туалете на скотном дворе.
Насколько Стюре страдал от тех издевательств, которые имели место, Гюн сейчас вспомнить не может.
Общение с другими членами семьи было интенсивным, и Гюн упоминает, что сама она в основном общалась с братьями.
Далее Гюн вспоминает, что в старших классах Стюре тратил много времени на выпуск школьной газеты.
Что касается семьи, то Гюн помнит свое детство в самых радужных тонах. Она отмечает, что отец бывал вспыльчив, и у нее сохранились воспоминания, что он несколько раз швырял кастрюли об пол. В чем была суть конфликта, она не помнит, но говорит, что все потом разрешилось.
В психотерапевтических беседах Стюре рассказал, что подвергался сексуальному насилию со стороны родителей, и Гюн комментирует, что эта информация вызвала у нее шок. По ее словам, ей представляется совершенно невероятным, чтобы в их семье происходило нечто подобное. Даже задним числом, анализируя свое детство, она не может себе представить, что такое могло иметь место.
Гюн дает также положительное описание пребывания в Йоккмокке, где они со Стюре учились в Саалеской народной школе. Однажды она обнаружила, что Стюре бродит вокруг общежития и кричит. Ей удалось успокоить его, но она так и не узнала, в чем была причина. Уже тогда она заподозрила, что он употребляет наркотики. Пребывание Стюре в различных лечебных учреждениях она также связывает с употреблением наркотиков.
В том, что касается признаний, сделанных Стюре, у Гюн есть много вопросов по тем сведениям, которые она получила в ходе следствия, а также по поводу того, что публиковалось в СМИ. Она говорит, что все действия, якобы совершенные Стюре в этот период, для братьев и сестер — сплошной знак вопроса. Причина кроется в том, что в семье они никогда не замечали ничего особенного в отношении Стюре, за исключением злоупотребления наркотиками, с чем, как все считали, он борется.
Ранее в допросе затрагивалась тема сексуального насилия родителей по отношению к Стюре. Гюн говорит, что это утверждение звучит для нее совершенно дико. И что должны существовать другие причины, почему Стюре совершил то, что ему вменяют в вину. Она упоминает, как сама размышляла по поводу нескольких случаев, когда Стюре падал и так сильно ударялся, что терял сознание.
Под конец Гюн просят кратко описать свою семью.
Мать Тюра. Заботилась о семье. Веселая, всегда готовая прийти на помощь.
Отец Уве. Немногословный и задумчивый, но всегда справедливый.
Старшая сестра Руна. Веселый и симпатичный человек.
Стен-Уве. Тяжелый характер, его трудно понять, он аналитик, иногда бывает вспыльчив, но добр.
Турвальд. Очень милый человек, живет своей жизнью.
Эрьян. Человек, который так и не стал взрослым, но всем желает добра.
Стюре. Симпатичный, открытый и умный человек.
Эва. Всегда воркует, веселая, открытая.
Для нас с Йенни документ является обнадеживающим знаком, что все протоколы допросов, которых мы недосчитались, все-таки сохранились и что они находятся у Сеппо Пенттинена. Правда, он послал нам только один из двух протоколов допросов Гюн Бергваль — тот, по поводу которого мы могли точно указать время и место его проведения.
Второго допроса, где она рассказывает о конфирмации и где содержится алиби Стюре на момент убийства Томаса Блумгрена, мы пока еще в глаза не видели.
Однажды утром, сидя в поезде по пути в Стокгольм, я по наитию набираю номер канцлера юстиции Йорана Ламберца. Спрашиваю, найдется ли у него время выпить со мной сегодня чашечку кофе, и он отвечает, что я могу прийти к нему в офис.
Стоит ясное зимнее утро, когда я иду от Центрального вокзала через мост на остров Риддархольмен в роскошный дворец канцлера юстиции. Ламберц принимает меня в своем пышно обставленном кабинете на втором этаже.
Служба канцлера юстиции — это учреждение, выполняющее множество разнообразных, нередко противоречащих друг другу функций.
Канцлер юстиции — главный уполномоченный правительства и адвокат государства. В этом качестве он или она является юридическим консультантом правительства и представляет государство в делах в суде. Например, если государство нарушило права гражданина, канцлер юстиции выступает как адвокат государства и защищает государство от гражданина. С другой стороны, канцлер юстиции осуществляет надзор за деятельностью государственных органов и судов от имени правительства, являясь главным гарантом правовой защиты и неприкосновенности граждан. Если государство совершило ошибку — например, приговорило невиновного к лишению свободы, — именно канцлер юстиции определяет уровень компенсации.
Короче говоря, это очень специфическая конструкция. Сам по себе канцлер юстиции является воплощением «доброго» государства, неподкупного шведского чиновника и мысли о том, что кто-то там, наверху, желает гражданам блага и стоит выше всех самых немыслимых конфликтующих интересов.
Перед запланированным уходом с этого поста Ханса Регнера в 2001 году министр юстиции Лейла Фрейвальдс захотела составить список кандидатов на эту должность. Задание было дано Йорану Ламберцу, главе юридического отдела Министерства иностранных дел, который много позднее рассказал:
— Я представил Лейле Фрейвальдс несколько имен и назвал преимущества каждого кандидата. А затем закончил свою презентацию словами: «Но более всего мне бы хотелось самому занять этот пост».
Так и вышло, и Йоран Ламберц создал себе имидж борца за законность. Он открыто заявлял, что в тюрьмах сидит немало невинно осужденных, что полицейские лгут, выгораживая своих коллег, и что судьи порой бывают ленивы. К всеобщему удивлению, Ламберц занимался и отдельными делами — написал ходатайство о пересмотре дела для осужденного за убийство, который, по мнению Ламберца, был осужден ошибочно. В Швеции появился бесстрашный канцлер юстиции, часто выступавший в СМИ и не боявшийся идти против сильных мира сего. Можно с уверенностью сказать, что он завоевал всенародную любовь.
В мае 2004-го Йоран Ламберц начал «Проект правовых гарантий канцлера юстиции», и два года спустя вышел отчет «Ошибочно осужденные». Отчет строится на материалах пересмотренных дел, начиная с 1990-го, где тюремное заключение превышало три года и где осужденный был полностью оправдан при новом рассмотрении дела.
В отчете констатировалось, что ходатайства о пересмотре дела были до 1990 года исключительно редкими. Три из пересмотренных дел касались известных, много обсуждавшихся убийств. Прочие же превратили отчет в бомбу: восемь из одиннадцати случаев ошибочного осуждения касались преступлений на сексуальной почве, большинство из которых были к тому же направлены на детей и подростков.
Во многих случаях девочки-подростки в беседах с психологами и психотерапевтами обвиняли своих отцов или отчимов в сексуальном насилии.
Множество независимых юристов, в том числе Мадлен Лейонхювуд и Кристиан Дисен, давно и активно участвовавшие в борьбе против сексуальных преступлений по отношению к детям, сурово критиковали этот отчет и требовали отставки Йорана Ламберца.
Тут уместно будет сказать, что сам я в данном случае отнюдь не беспристрастен, так как два из пересмотренных дел в отчете канцлера юстиции стали результатом дела, которое я проверял и о котором делал репортажи. Это были оба мужчины из «дела Ульфа», где дочь во время психотерапевтической беседы в реабилитационном центре рассказала об исключительно драматичных сценах сексуального использования с сатанинскими моментами, а также о ритуальных убийствах, в то время как большое количество доказательств, подтверждающих, что девочка говорила неправду, были скрыты полицией, прокурором и главным прокурором.
Основная линия фронта в дебатах вокруг отчета канцлера юстиции — какие свидетельские показания считать достоверными? какова роль психотерапевта и прокурора в правоохранительной системе? — во многом совпадала с линией фронта по приговорам Томаса Квика, и те участники дебатов, которые стояли на стороне Ламберца в спорах о правовых гарантиях, очень часто критически относились и к делу Квика.
Поэтому ни для кого не стало неожиданностью, что в начале своего срока в должности канцлера юстиции Йоран Ламберц нередко высказывал серьезные сомнения в том, что Томас Квик виновен в тех убийствах, за которые был осужден. Родители Юхана Асплунда встречались с Йораном Ламерцем и испытали ощущение, что впервые столкнулись с представителем власти, который понял их и воспринял их слова всерьез.
— Канцлер призвал нас подготовить материалы, чтобы он мог провести проверку всех восьми приговоров против Томаса Квика, — рассказывает мне Анна-Клара.
Написать заявление было поручено адвокату Пелле Свенссону, который являлся юридическим представителем Асплундов, когда они в 1984 году выступили с частным обвинением против бывшего сожителя Анны-Клары. 20 ноября 2006 года Свенссон подал канцлеру юстиции свое заявление на 63 страницах, а в дополнение к нему — несколько коробок, содержащих все решения судов, материалы следствия и прочее.
За заявлением, составленным Пелле Свенссоном, стояли Анна-Клара и Бьерн Асплунд, а также брат Чарльза Зельмановица Фредерик, который никогда не верил в виновность Квика.
Когда неделю спустя канцлер юстиции сообщил свое решение по поводу Томаса Квика, все были ошарашены. Неужели он действительно успел и ознакомиться со всеми материалами, и написать решение всего за неделю? Решение звучало так:
«Канцлер юстиции не начинает рассмотрения дела и не принимает никаких иных мер по данному делу».
Решение канцлера юстиции состояло из восьми страниц и заканчивалось таким резюме:
«Приговоры суда, оглашенные Томасу Квику, в главном очень хорошо написаны и проработаны. Среди прочего в них содержится подробный отчет об оценке доказательств, проведенной судом».
Ламберц похвалил также Кристера ван дер Кваста и Сеппо Пенттинена:
«С учетом той серьезной критики, которой подвергли составители заявления прокурора и следователя, я хочу особенно подчеркнуть, что материалы следствия не дают оснований для иного вывода, чем тот, что эти лица выполнили свою работу на высоком профессиональном уровне».
Решение положило начало различным догадкам и рассуждениям по поводу истинных мотивов Йорана Ламберца, заставивших его так быстро и легкомысленно отказаться от рассмотрения дела Квика. Особенно удивительно прозвучали положительные отзывы о прекрасной работе полиции, прокурора и судов в этом непростом деле.
На тот момент Йоран Ламберц сам держал оборону, поскольку нажил себе врагов в полиции, прокуратуре и судейском сообществе. Сюда следует добавить часть журналистского сообщества, поскольку он обвинил главного редактора «Экспрессен» в нарушении свободы слова, и несколько групп, посвятивших себя борьбе с сексуальными преступлениями. Иными словами, его дальнейшее пребывание на посту канцлера юстиции было под вопросом.
Сам Йоран Ламберц категорически отрицал, что учитывал чьи-либо посторонние интересы. Я сам относился к тем, кто недоумевал по этому поводу, и теперь мне выпала возможность лично задать канцлеру вопрос, что же он успел изучить, прежде чем принять столь поспешное решение.
— Я прочел только решения судов, — признается он. — Я прочел их два раза, второй раз — с красным карандашом в руке.
В остальном канцлер положился на своих помощников, которые ознакомились с материалами, — по крайней мере частично. Во время своего визита я встречаю одного из этих помощников, на которых так полагался Ламберц. Судя по виду, он только что окончил университет и наверняка счел «дело», представленное Пелле Свенссоном, совершенно скучным. Когда мы сталкиваемся с молодым человеком у кофейного автомата, Йоран Ламберц весело окликает его:
— У вас обоих есть один общий интерес!
Мы пожимаем друг другу руки, и молодой юрист холодно произносит:
— Да, но мы придерживаемся разных точек зрения.
— Именно, — соглашаюсь я. — Давайте вернемся к этому разговору спустя несколько лет — тогда и посмотрим.
Мне становится немного жаль его. Максимум пять рабочих дней было у него, чтобы составить представление об этих исключительно объемистых и запутанных материалах. Его куда более опытный коллега Томас Ульссон потратил несколько месяцев труда на то, чтобы просмотреть только одно из многочисленных дел. Но проблема заключалось в том, что именно этот юный розовощекий юрист снабдил Ламберца основаниями, легшими в основу его, без сомнений, самого фатального решения на посту канцлера юстиции.
Решение Ламберца забило последний гвоздь в крышку гроба, погасило луч надежды для Пелле Свенссона, Асплундов и многих других, кто верил: Ламберц наконец-то разберется в этом правовом скандале. С другой стороны, это стало козырем стороны обвинения во всех дебатах: вопрос был рассмотрен и одобрен самой высокой инстанцией. Сам я раз за разом наталкивался на этот аргумент: когда-то его выложил мне Губб Ян Стигссон в ходе нашей давней встречи в Фалуне, а в последний раз — Клаэс Боргстрём во время интервью в своем офисе.
Поэтому меня поражает, как легко Йоран Ламберц относится к вопросу, когда мы обсуждаем суть дела. Я рассказываю о своих находках, начинаю с первого приговора и объясняю, как я пришел к тому, что в деле нет никаких доказательств. Я показываю, что, напротив, существует множество фактов, доказывающих, что Квик не имел никакого отношения к исчезновению Чарльза Зельмановица, и демонстрирующих, как повел себя прокурор, чтобы обойти эту проблему.
Ламберц с интересом слушает, и встреча продолжается в духе открытости. Я рассказываю о том, что Стюре взял назад свои признания, и проговариваю одно дело за другим. Постепенно наступает время обеда, мне пора уходить. И тут Ламберц объясняет мне примерно следующее: все, что я рассказал, очень интересно, но никакого значения не имеет. Ибо главная загадка остается: как Квик смог рассказать о Трине и Грю? Как мог провести полицейских прямо до места находок?
Я вынужден признаться, что с этими делами я знаком хуже всего и потому не могу с ходу дать ответ.
С этой встречи я выхожу с чувством глубокого разочарования. Мне всегда нравился Йоран Ламберц, я считал его человеком чести. То, что я рассказал, должно было вызвать хоть какое-то раскаяние, но я его не наблюдаю.
В этот момент, когда я иду по улице, удаляясь от офиса канцлера юстиции, в сознании моем четко формулируются две мысли: во-первых, те силы, которые защищают непогрешимость правоохранительной системы, гораздо непоколебимее, чем я до сих пор считал; во-вторых, история с Квиком будет продолжаться до тех пор, пока в ней не исчезнет последний знак вопроса, а это означает, что моя работа далеко еще не закончена.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.