Ночные сомнения
Ночные сомнения
«Что бы вы подумали обо мне, если бы узнали, что я совершил нечто по-настоящему тяжкое?»
Именно с этой реплики все и началось — во время похода на пляж с молодой сотрудницей 36-го отделения в июне 1992 года.
Тогда Квика еще звали Стюре Бергваль, и он считался настолько безопасным, что его готовили к возвращению в общество, в собственную квартирку в Хедемуре. Загадочный и предвещающий беду вопрос пробудил обоснованную тревогу среди ответственных лиц Сэтерской больницы, и вскоре Квик признался в своем первом убийстве и намекнул еще на парочку.
То, что невиновные сознаются в преступлениях, случается не так уж редко — в особенности среди пациентов психиатрических клиник. Но чтобы настоящий серийный убийца, ранее не подозревавшийся ни в одном преступлении, стал признаваться в целом ряде убийств — это, по словам исследователей, случай уникальный. Такого просто-напросто никогда не случалось.
Составление психологического портрета преступника — одно из немногочисленных средств в поиске серийного убийцы. Однако на тот момент, когда Квик начал делать свои признания, шведская полиция не располагала особо глубокими познаниями в этом вопросе.
Однако во время погони за «лазерным убийцей» психиатр Ульф Осгорд, рано заинтересовавшийся составлением психологического портрета, начал сотрудничать с комиссаром криминальной полиции Яном Ульссоном, который тогда был заместителем начальника технического отдела стокгольмской полиции.
Их психологический портрет «лазерного убийцы» стал первым в истории криминалистики Швеции. Психологический портрет не имел решающего значения для задержания преступника, которого вычислили кропотливыми методами традиционной полицейской работы. Однако психологический портрет Ульфа Осгорда и Яна Ульссона был воспринят как большой успех, поскольку задним числом «на 75 процентов совпадал» с Йоном Аусониусом. Аналитическая работа полиции стала входить в моду, и понятие психологического портрета пришло, чтобы остаться.
Осенью 1994 года в числе прочих многочисленных журналистов Сэтерскую больницу посетил репортер криминальной хроники «Афтонбладет» Леннарт Хорд. В разгар интервью он задал странный вопрос:
— Ведется ли какое-либо расследование по поводу твоего участия в двойном убийстве в шведских горах?
Очевидно было, что он намекает на убийство супругов Стегехюз, и Квик коротко ответил:
— Нет, об этом мы не говорили.
После судебного процесса по делу об убийстве Чарльза Зельмановица возникла большая тревога, что Томас Квик замолчит. Биргитта Столе подчеркивала, насколько необходимо, чтобы он продолжил «свое важное дело», а ее консультант Маргит Нурель писала письма Квику, призывая его: «Ты должен пойти дальше, Стюре!»
Ситуация сложилась непростая.
Из пяти убийств мальчиков, в которых признался Квик, его осудили за одно. По двум из них — убийство Томаса Блумгрена и Альвара Ларссона — уже вышел срок давности, а следствие по делу Юхана Асплунда и Улле Хёгбума зашло в тупик. Так что каким образом Квик мог «идти дальше» в своих рассказах?
Вопрос Леннарта Хорда об Аккаяуре застрял в голове у Квика, и 21 ноября 1994 года он позвонил Сеппо Пенттинену и рассказал, что вопрос был поднят в интервью.
— Я долго размышлял об этом, — сказал Квик. — Наверное, было бы хорошо, если бы меня допросили по поводу этого убийства.
Пенттинен спросил, почему, на его взгляд, это было бы хорошо.
— Ну, я знаю, что находился в тех краях примерно в то время, когда произошло убийство.
Но на этом все и застопорилось.
— Сейчас я не в состоянии дальше развивать эту мысль, — заявил он.
Хотя заявление о том, что убийца мальчиков Квик напал на супружескую пару тридцати с лишним лет, противоречило всякой логике поведения серийного убийцы, Пенттинен проинформировал на следующий день Кристера ван дер Кваста, который на всякий случай связался с Национальным управлением криминальной полиции. Там ему ответили, что расследование по двойному убийству возле Аккаяуре уже ведется. У них был и свой потенциальный исполнитель преступления — пятидесятидвухлетний Йонни Фаребринк, уроженец Йоккмокка, наркоман и рецидивист, находившийся в тот момент в тюрьме «Халь», где отбывал десятилетний срок за убийство. Национальное управление не успело обнаружить никаких сведений, свидетельствующих о его соучастии в убийстве супругов Стегехюз, и даже не собралось пока его допросить.
Кристер ван дер Кваст осознал, что существует риск возникновения двух конкурирующих расследований с двумя разными кандидатами на звание убийцы. Трудно понять, что он подумал, но он внезапно сделал ход конем, выдвинув предположение, что Квик и Фаребринк убили супругов совместно.
Проверка по полицейскому реестру показала, что Йонни получил при рождении имя Йонни Ларссон-Ауна, хотя ныне выступал под именем Йонни Фаребринк. Так что ван дер Кваст позвонил Пенттинену и велел ему спросить Томаса Квика, знает ли он некоего Йонни Ларссона-Ауну. Или Фаребринка.
На следующий день Пенттинен прибывает в Сэтерскую больницу, чтобы провести первый допрос по поводу убийства близ Аккаяуре — в присутствии адвоката Гуннара Линдгрена. Теперь, после приговора суда в Питео, Пенттинен возвысился до звания инспектора криминальной полиции — все допросы и документы, в которых он теперь упоминается, украшены этим титулом, все честь по чести. Пока Сеппо был младшим инспектором, он и его начальник Кристер ван дер Кваст почему-то пренебрегали условностями — он скромно назывался «следователь, проводивший допрос».
— Итак, Томас, я подумал, что ты мог бы назвать центральные моменты этого события, не отвлекаясь на периферические. Начни свой рассказ с того времени, где у тебя есть отчетливые воспоминания по поводу самого деяния, — предлагает Пенттинен.
— Хм, — отвечает Квик.
— Ты не мог бы развить свою мысль?
Трое мужчин долго сидят в молчании в музыкальном зале 36-го отделения.
— Это… было сурово, — говорит Квик.
На этом дело стопорится, рассказ дальше не идет.
— А какой был вопрос? — спрашивает Квик.
— Я не хочу ни к чему подводить тебя, — поясняет Пенттинен и просит Квика рассказать то, что первое приходит ему на ум.
Снова долгая пауза.
— Ну, тогда, пожалуй, нож.
— Что ты помнишь о нем?
— Его размер.
— Так-так.
Квик закашливается.
— Постарайся описать его.
Они сходятся на том, что Квик нарисует нож по памяти.
Нож на рисунке впечатляет — его длина тридцать пять сантиметров. Лезвие слегка закруглено, как у сабли, а задняя сторона вырезана так, что острие образует взлетающий изгиб.
Квик пишет «лезвие» над тем, где у ножа обычно находится обух. На изогнутой стороне ножа, которая обычно заточена, Квик отмечает — «тупая сторона».
Сеппо Пенттинен говорит, что не понимает, почему нож заточен таким образом. Видимо, он знает, что такого ножа, как нарисовал Квик, в природе никогда не существовало, и просит Квика подумать о том, как выглядит охотничий нож «Муракнив».[35] Он рисует собственное изображение ножа и показывает, которая сторона лезвия заточена, а которая является плоской «спинкой».
Однако это не помогает, Квик стоит на своем и утверждает, что именно такая заточка отличает его нож от обычного охотничьего ножа «Муракнив».
Пенттинен продолжает подвергать сомнению конструкцию ножа. Он спрашивает Квика, не мог ли тот нарисовать нож «в зеркальном отображении».
В конце концов Квик соглашается с тем, что Пенттинен ставит знак вопроса над его обозначениями на рисунке по поводу того, какая сторона у ножа «тупая».
Из данных судебно-медицинской экспертизы Пенттинену известно, что тот нож с широким лезвием, который нарисовал Квик, очень плохо согласуется с повреждениями у жертв.
— У тебя не было с собой никакого другого оружия?
— Не-а.
— Можешь описать, как все это происходило?
— Ну, это были сильные удары. Удары ножом. Не какие-нибудь уколы, а удары.
— Да, ты показываешь, как ты наносишь удары сверху.
— Сверху. Хм.
Допрос продолжается довольно долго, но Пенттинену так и не удается выудить из Квика никаких данных об убийстве — кроме злополучного ножа.
— Какие природные условия наблюдались в том месте, о котором ты сейчас рассказываешь?
— Там было много комаров.
— Комаров?
— Да, много комаров.
Квик рассказывает, что место, где стояла палатка, располагалось у лесного озера.
— Да, что там была палатка — об этом нам обоим известно, — уточняет Пенттинен.
— Да.
— Об этом ты в любом случае мог прочесть в газетах.
— Да.
— Где находятся эти люди, когда ты делаешь это?
— Ну, они в палатке. Э-э… кроме… э-э-э… часть одного… тело одного из них поначалу находится снаружи.
— Полностью?
— Нет. Да.
— Ты показываешь только корпус.
— Да.
По словам Квика, женщина пыталась сбежать из палатки, но он ударил ее ножом и заставил вернуться на место.
Томас Квик делает новый рисунок — на этот раз палатки. Если смотреть со стороны входа, то он расположил женщину слева, а мужчину справа.
Данные Квика по каждому пункту принципиально отличались от известных полиции фактов. Мужчина лежал справа, женщина слева, и вход был закрыт на «молнию». Янни Стегехюз находилась в спальном мешке — не похоже было, чтобы она успела побывать за пределами палатки.
Сеппо продолжает допрос:
— Как получилось, что ты оказался там?
— Я был там и… Я был там. Я приехал не на машине в этот… в этот…
— Так-так. А как же ты добрался туда?
— На велосипеде.
— Ты приехал туда на велосипеде???
— Да.
— Ты был там один?
— Да.
Квик утверждает, что он приехал в Йоккмокк из Фалуна накануне, а затем преодолел оставшиеся восемь миль до Аккаяуре на велосипеде.
— Велосипед был краденый.
— Так-так. А что это был за велосипед?
— Э-э… это был такой… э-э-э… такой… мужской велосипед с тремя передачами э-э-э… который… э-э… у которого две верхние передачи работали как-то… перескакивали сами собой…
Квик украл велосипед возле Музея саамской культуры в Йоккмокке и отправился сперва в продуктовый магазин, где купил лимонад, а затем выехал в сторону Аккаяуре. Он не смог привести никаких причин, зачем он туда отправился, не было у него и конкретной цели.
— У тебя была с собой сумка?
— Да, у меня были с собой чистые трусы и носки, чтобы переодеться… да, была.
Квик останавливался у дороги и спал на улице, под открытым небом, по пути к Аккаяуре.
— Какая была погода? — интересуется Пенттинен.
— Хорошая.
Позднее в течение того же допроса они снова возвращаются к теме погоды, которую Квик описывает как переменную облачность. Это неприятное сообщение. Общеизвестно, что в тот вечер моросил дождь, ночью перешедший в ливень.
Сеппо знает, что убийца украл из палатки сумку и транзистор, поэтому он спрашивает:
— У тебя были потребности в чем-то, что вынудило тебя взять что-либо из палатки?
— Не-а.
— Ты опускаешь глаза, когда я спрашиваю, — пытается Пенттинен вывести собеседника на чистую воду, однако ему не удается убедить Квика признаться, что он украл что-то из палатки.
Пенттинен: Давай все же вернемся к самому… самому событию, немного затронем его… э-э-э… эти удары, которые ты наносишь…
ТК: Угу.
Пенттинен: Ты говоришь, что их было десять-двенадцать. Насколько точна твоя оценка и насколько ты в ней уверен? Не мог бы ты…
ТК: Их было много… э-э-э… это имелось в виду.
Пенттинен: Ты не мог бы уточнить верхнюю и нижнюю границу, хотя бы примерно, чтобы было более точно, чем просто «много»?
ТК: Э-э-э…
Пенттинен: [не слышно].
ТК: Больше десяти.
Пенттинен: Угу.
ТК: Мы могли бы сформулировать это так — не менее десяти.
В том, что касается количества ударов, Квик не только отвечает неуверенно, он еще и очень далек от правильного ответа. Супругам Стегехюз было нанесено более пятидесяти ударов, некоторые из которых сами по себе являлись смертельными.
Во время всей беседы Пенттинен вынашивал вопрос, который ему поручено задать Кристером ван дер Квастом. Вопрос звучит как гром среди ясного неба после краткого пересказа того, что изложил Квик.
Пенттинен: Стало быть, если я правильно тебя понял, ты приехал в Йоккмокк на поезде? Ты украл велосипед и в тот же день, когда ты его украл, отправился на нем в ту местность, о которой мы говорили…
ТК: Угу.
Пенттинен: Переночевал в… И поспал где-то пару часиков.
ТК: Да, именно.
Пенттинен: А вечером произошло все это.
ТК: Да.
Пенттинен: А после того ты тут же покинул место происшествия и поехал на велосипеде обратно в Йоккмокк…
ТК: И потом я еду обратно.
Пенттинен: В Фалун?
ТК: Да. Долгая поездка.
Пенттинен: Угу. Ты знаешь человека по имени Йонни Ларссон?
Квика вопрос застает врасплох. Он понимает, что существуют какие-то обстоятельства, связанные с убийством возле Аккаяуре, которые ему неизвестны.
— Не то чтобы совсем неизвестное имя, — уклончиво отвечает Квик.
— Мы говорим о двойной фамилии, Йонни Ларссон-Ауна.
— Угу.
— Ты его знаешь?
— У меня возникают ассоциации с одной личностью, но мне кажется, что они неправильные…
— Его еще могут звать Фаребринк.
Квик тяжело вздыхает, но, как он ни ломает голову, все же не может догадаться, какую роль играет во всей этой истории Йонни.
Пенттинен снова спрашивает:
— Ты знаешь, кто это?
— Нет, — отвечает Квик.
Субботним вечером 9 декабря 1994 года Томас Квик сидел за письменным столом и пытался выяснить, что за человек Йонни и какую роль он сыграл в событиях возле Аккаяуре. Квик часто записывал воспоминания и истории, которые потом передавал Биргитте Столе или Сеппо Пенттинену и которые они потом использовали в психотерапии и на допросах. Теперь он написал следующее:
«9/12?1994
Еще слова.
Я был в Норрботтене. В убийстве в палатке принимал участие темноволосый мужчина из местных, сантиметров на 15–20 выше меня и с явными алкогольными проблемами. Я был трезв, он — пьян. Мы с ним встречались раньше, но я не могу вспомнить, где, когда и в какой связи.
Я воспринимал его как тяжелого параноика. Он был примерно на десять лет старше меня. Имел очень помятый вид.
Палатка была совсем небольшая, низкая. Если я правильно помню, вблизи палатки находилась маленькая машина — „Рено“ или „Пежо“. Во всяком случае, какая-то маленькая машинка. Насколько я помню, мой спутник имел ранее какой-то спор с голландцем. Сам я не перемолвился с ними ни словом.
После убийства мой спутник пытался уговорить меня выпить. Я отказался».
Улегшись в постель, Квик погасил свет и заснул. Однако сон оказался недолгим.
— Микаэль! Микаэль!
Звук из комнаты Томаса Квика заставил санитара Микаэля покинуть кресло в комнате дневного пребывания. Квик сидел на кровати с полиэтиленовым пакетом на голове. Ремень, прикрепленный к изголовью кровати, он надел себе на шею и повис на нем.
Микаэль подбежал к Томасу, расстегнул ремень и сорвал с его головы пакет.
Квик безвольно соскользнул вниз и долго сидел, сгорбившись, на кровати. Он провел рукой по шее и затылку, где еще не прошла боль.
— Послушай, Томас, — пытался поговорить с ним Микаэль, — почему? Почему ты пытался покончить с собой?
Микаэль пытался встретиться с Квиком глазами, но никакой реакции добиться не мог. Наконец ему все же удалось убедить пациента одеться, предложив ему выкурить по сигарете в курилке.
После полутора сигарет Квик произнес шепотом:
— Я решился. Я собирался добыть материал. Материал для следствия и для терапии…
Он долго курил с закрытыми глазами, обдумывая свои слова, прежде чем продолжить:
— Я это сделал, у меня получилось. Но теперь я осознал, что это невозможно. Я не выдержу…
Они долго сидели вместе в курилке, потом Микаэль пошел и позвонил Столе. Квик беседовал с ней около часу. После разговора он смог вернуться в свою комнату, где его осмотрел на предмет полученных повреждений дежурный врач. Затем он снова лег в постель.
На следующий день Квик вообще не вставал с постели, за ним было установлено круглосуточное наблюдение из-за риска суицида.
Микаэль записал в карточку:
«Этот нажим вызвал в памяти материал, относящийся к следствию, который оказался для него слишком тяжелым, и он не в состоянии справиться со всем этим. Единственный путь, который он видел, чтобы избежать этих чувств и мыслей, — покончить с собой. В настоящее время находится в психотическом состоянии».
Однако расследование продолжалось в обычном порядке, и два дня спустя Сеппо Пенттинен приехал для новых допросов.
Когда 12 декабря 1994 года Сеппо Пенттинен проводил второй допрос по поводу Аккаяуре, Томас Квик представил совершенно новую версию произошедшего. Долгая поездка на велосипеде из Йоккмокка до Аккаяуре уже не существовала, зато теперь он знал, что Йонни Ларссон-Ауна был соучастником убийства и что они добрались из Йоккмока до Аккаяуре в пикапе марки «Фольксваген», принадлежавшем Йонни.
Самым удивительным было то, что Квик, несмотря на обилие специфических деталей, не знал точно, участвовал он в убийстве или нет. И похоже было, что Пенттинен разделяет его сомнения.
Пенттинен: Ты полностью уверен, что ты это сделал?
ТК: Не-е-ет.
Пенттинен: А что именно вызывает у тебя сомнения?
ТК (вздыхает): Э-э… что вызывает сомнения? Т-то, что… э-э… отчасти… э-э… ну, сам характер насилия… в первую очередь…
Пенттинен: А есть ли что-то еще, что вызывает у тебя удивление?
ТК: Да. Там была женщина.
То, что Томас Квик убил женщину, означало принципиальное отклонение от его специализации как убийцы мальчиков. Но в палатке оказалась женщина, и как бы ни сомневался Квик, он продолжал излагать свои воспоминания.
В начале нападения женщина пыталась выбраться из палатки, рассказывал Квик. Он видел ее наполовину снаружи, верхняя часть ее тела была обнажена. Он описал ее длинные темные волосы.
В своей истории Квик опять попал пальцем в небо. Волосы у Янни были пепельные и длиной пять сантиметров, за пределы палатки она не выбиралась и была полностью одета.
Пенттинен попросил Квика начертить схему места, где стояла палатка. Он нарисовал палатку ближе к озеру, а машину — вдалеке от него. На самом деле все было наоборот.
На следующем допросе Томас Квик, Биргитта Столе и Сеппо Пенттинен сидят и беседуют — судя по всему, позабыв о том, что разговор записывается на пленку и превратится потом в протокол допроса.
— Я ведь тогда позвонил тебе и сказал, что это неубедительно, — говорит Пенттинен Квику.
Получается, что следователь позвонил подозреваемому и сообщил, что некоторые его данные ошибочны. По словам Стюре Бергваля, такого рода неформальные контакты постоянно имели место во время следствия, однако это один из тех немногих случаев, когда я натыкаюсь на несомненное доказательство их наличия и значимости.
В материалах предварительного следствия я разыскиваю записи Пенттинена по поводу того телефонного разговора. Если верить им, то Квик по телефону сообщил, что во время допроса дал неверные сведения по трем пунктам: что женщина была обнажена выше пояса, что вокруг палатки были натянуты бельевые веревки и что палатка была желтая. Пенттинен записывает, что Квик дает неверные сведения осознанно, в надежде, что следствие по делу об убийстве у Аккаяуре будет закрыто. Он объясняет это «психологическими причинами».
Записи оставляют ощущение, что Пенттинен пассивно принял информацию, которую Квик желал сообщить, — а не сам позвонил и указал на несовпадения.
В музыкальном зале Сэтерской больницы продолжается допрос.
Пенттинен: То имя, которое я тебе дал пару недель назад…
ТК: Да.
Пенттинен: Это тот человек, о котором ты говоришь? Или ты говоришь о ком-то другом?
ТК: Но я хотел бы употребить имя Йонни, а не Йон.
Пенттинен: А фамилия — она относится к Йонни?
ТК: Да. Йонни Ларссон.
Пенттинен: Йонни Ларссон-Ауна?
ТК: Фамилию Фаребринк я что-то не узнаю.
К несчастью, Сеппо Пенттинен спросил его о Йонни Ларссоне-Ауне. Эту фамилию Йонни Фаребринк носил в детстве, однако уже в 1966-м сменил ее на Фаребринк. С тех пор он никогда не называл себя ни Ларссоном, ни Ауной. Даже инспектор Тюре Нессен, который по долгу службы имел дело с Йонни с середины 60-х, не узнал фамилию Ларссон-Ауна.
Собственные сомнения Томаса Квика по поводу личного участия не помешали ему выйти из себя из-за того, что Сеппо Пенттинен официально не назвал его подозреваемым в убийстве супругов Стегехюз. 14 декабря он позвонил Пенттинену.
— Я не заслужил того, чтобы меня допрашивали «для сбора сведений» по этим убийствам! Я сообщил так много деталей, что меня следовало бы назвать подозреваемым в убийстве, — сказал он.
Он заявил, что не намерен дальше участвовать в расследовании, и закончил разговор.
Однако через короткий отрезок времени он позвонил снова и сказал, что готов продолжать. Участвовал Квик в следствии или не участвовал, внутреннее беспокойство так мучительно давило его, что ему тяжело было это выносить.
Однажды в этот период Микаэль опять дежурил ночью. Сидя в ординаторской, он впервые услышал звук — поначалу совсем слабый, и он решил, что ему все это почудилось. Затаив дыхание, санитар прислушался. Снова раздалось странное монотонное рычание.
Часы показывали половину двенадцатого, когда Микаэль вышел из кабинета. В дальнем конце коридора он увидел долговязую фигуру, которая с рычанием и бормотанием развернулась и заспешила в сторону кабинета. Квик снова пустился в ночные похождения.
— Томас, ты почему не спишь среди ночи? — спросил Микаэль, не рассчитывая на ответ.
Рычащий Квик медленно приблизился к нему, продолжая бормотать что-то неразборчивое, с отсутствующим и одновременно напуганным видом.
Микаэль различил среди бормотания имя «Эллингтон». Квик сказал, что находится в регрессии, и боится, что снова покажется Эллингтон.
Этот Эллингтон был трудноуловимой фигурой, иногда иносказанием для отца, который причинил ему столько вреда, иногда — посторонним человеком, вселявшимся в тело Квика в тот момент, когда он совершал убийства. Микаэль подумал, что все это не так-то просто понять. Он взял Квика под руку и повел в курилку, где пытался разговорами вернуть к реальности. Когда это не подействовало, он пошел за ксанором, который помог Квику успокоиться настолько, что тот добровольно отправился обратно в свою комнату.
Около половины третьего Микаэль услышал страшный крик из комнаты Квика. Слушать его было мучительно, но в соответствии с отчетливо высказанными пожеланиями Квика персонал должен был избегать заходить в его комнату, когда он кричал по ночам.
Выполнить это указание оказалось непросто, поскольку Микаэль испытывал большое сочувствие к серийному убийце, переживающему все муки ада еще при жизни.
10 декабря Сеппо Пенттинен вновь явился в Сэтерскую больницу для проведения очередного допроса с Квиком. На этот раз он сразу перешел к главному.
— Итак, для начала, Томас, я хочу спросить тебя — ты по-прежнему поддерживаешь свое признание в убийстве около Аккаяуре в тысяча девятьсот восемьдесят четвертом году?
— Да, — ответил Квик.
Серийный убийца вернулся, порядок был восстановлен.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.