Часть вторая

Часть вторая

Если вы утверждаете, что полиция вместе с психологом заставили шведские суды осудить невиновного человека, то я могу ответить вам, что в истории права такого еще ни разу не случалось. Тот, кому удастся это доказать, сотворит величайшую в мире сенсацию!

Клаэс Боргстрём, адвокат защиты

Томаса Квика в период с 1995 по 2000 год,

в интервью автору от 14 ноября 2008 года

Жизнь во лжи

Я стою у дверей комнаты для свиданий и жду, чтобы охранник выпустил меня. Но прежде Стюре должен ответить на мой вопрос.

В материалах следствия отмечены увольнительные Томаса Квика для поездок в Стокгольм. После возвращения из одного такого отпуска он предпринимает «гипнотическое путешествие в машине времени» и внезапно оказывается в состоянии сообщить шокирующие детали об убийстве Томаса Блумгрена в Векшё. Во всяком случае, именно так его психотерапевт интерпретировала внезапное пробуждение воспоминаний.

— Сейчас я тебе расскажу, — с триумфом в голосе произносит Стюре. — Я сидел в библиотеке в Стокгольме и читал статьи в газетах о Томасе Блумгрене. Да-да, сидел и прокручивал микрофильмы. Записывал все важные детали и срисовывал изображение сарая для хранения велосипедов. Затем я тайно провез все это в Сэтер и еще почитал свои заметки, прежде чем от них избавиться.

Хотя я давно подозревал, что дело обстояло именно так, жутковато слышать, как Стюре рассказывает о своей инфернальной дерзости. Господи, зачем он потратил столько труда, чтобы сбить с толку следствие?

По словам Стюре, он вовсе не ставил своей целью обмануть следователей. Ему важно было убедительно разговаривать с психотерапевтом, оставаться интересным пациентом.

— В библиотеку я пошел под влиянием Челя Перссона, — поясняет Стюре. — Постарайся понять, какие огромные ожидания возлагались на меня в психотерапии. Мы встречались на сеансе три раза в неделю по часу. Я рассказывал и рассказывал, но не мог дать никаких убедительных сведений. Между тем Чель Перссон и [врач] Йоран Франссон хотели что-то представить Пенттинену и Квасту. Сообщить что-то о Томасе Блумгрене показалось мне достаточно безопасным — ведь срок давности по этому убийству уже вышел, и обвинение мне не грозило.

Я слышу слова, которые произносит Стюре, но, как ни стараюсь понять, в голове все это не укладывается.

— И это еще не все, — продолжает Бергваль, глядя на меня так, словно собирается сделать мне подарок. — Кроме того, у меня есть алиби в деле, касающемся убийства Томаса Блумгрена! Очень мощное алиби!

Я пока еще не успел переварить то, что он сказал о библиотеке.

— На Троицу в тысяча девятьсот шестьдесят четвертом году мы с моей сестрой-близняшкой проходили конфирмацию, — возбужденно рассказывает Стюре. — Конфирмация продолжалась два дня! В нашем родном Фалуне! В народных костюмах! Мы участвовали в ансамбле народного танца, а потом все вместе прошли конфирмацию.

— Ты в этом полностью уверен? Именно в этот день, именно в этот год?

— Да, — с нажимом повторяет он. — Я все время волновался, что они узнают про конфирмацию. Ведь мои родственники знали об этом. И мои товарищи, проходившие конфирмацию вместе со мной. Выяснить это было проще простого!

Тут является охранник, чтобы выпустить меня, так что мы быстро прощаемся.

Потрясенный до глубины души, я шагаю под холодным осенним ветром к припаркованной машине. Мне есть над чем поразмыслить — пищи для размышлений хватит до самого Гётеборга.

Тот факт, что Стюре Бергваль отказался от своих признаний по всем убийствам, полностью меняет мой план работы над задуманным документальным фильмом.

Сомнения Стюре по поводу медицинских карточек скоро проходят, и он разрешает мне приобщиться к материалам, о которых я даже и мечтать не мог. Во-первых, это его медицинская карточка и график приема препаратов, однако постепенно выясняется, что он сохранил массу корреспонденции, дневников, частных записок и старых протоколов следствия.

Стюре отдает мне все, что я хочу взять, и даже не заботится о том, чтобы перечитать те документы, которыми он меня снабжает.

— Я чувствую себя совершенно уверенно. Я знаю, что в этих материалах нет ничего, говорящего против меня. Впервые мне нечего скрывать. Нечего!

— «Истина сделает нас свободными»,[21] — отвечаю я шутливым тоном, однако в моих словах звучит невольная серьезность.

Если новая версия Стюре правдива, то он должен испытать колоссальное облегчение.

В первое время после полного превращения Стюре мы часто говорим о том, какими ужасными будут последствия, если он солжет мне, какое несчастье принесет нам обоим малейшая ложь. Сердцем я чувствую, что он говорит правду. Я знаю это. Но из чистого инстинкта самосохранения я намерен сомневаться в каждом его слове.

В глазах окружающего мира он главный безумец страны — человек, которому нельзя верить. Если теперь он заявит, что все придумал, это мало что изменит.

Кроме того, все приговоры судов против Томаса Квика опираются на косвенные доказательства. Я понимаю, что мне придется проанализировать — и отбросить — каждое из этих доказательств. Если хотя бы одно из них окажется невозможно объяснить как-то иначе, кроме того, что Стюре виновен, — весь его рассказ рухнет, как карточный домик.

Совместно с ресечером Йенни Кюттим мы должны создать документальный фильм из двух частей, который выйдет в эфир 14 и 21 декабря 2008 года. В нашем распоряжении три месяца.

Каждый день у нас возникают новые вопросы к Стюре, и зависеть от телефона для пациентов отделения становится неудобно. Мы обзаводимся простеньким мобильным телефоном, который отсылаем в Сэтер, и вдруг у нас возникает возможность общаться так часто, как нам нужно.

У Стюре Бергваля нет денег, чтобы оплатить юридическую помощь, в которой он нуждается, но адвокат Томас Ульссон, с которым я познакомился при работе над «делом Ульфа», соглашается взяться за это дело pro bono, бесплатно для клиента.

Мы с Йенни Кюттим всецело отдаемся проверке сведений Стюре и переработке того колоссального материала, который оказался в наших руках. Карточки Стюре начинаются с 1970 года и включают сегодняшний день. Они подтверждают рассказ Стюре о бездумном назначении лекарств.

Чтение этих документов производит шокирующее впечатление. Нашему взору открывается почти непостижимый медицинский скандал.