Сабли и дипломатия

Ян Казимир заведомо не собирался о чем-либо договариваться с Хмельницким. Пересылались делегациями и обсуждали требования только для видимости. А сейм в это же время санкционировал созыв посполитого рушенья, общего ополчения шляхты. К Хмельницкому подослали шпионов, пытавшихся организовать заговор в его окружении. Правда, их выявили и казнили, но сразу же открылись и боевые действия. Вишневецкий не стал ждать короля, самостоятельно вторгся на Украину. В Литве был свой главнокомандующий, Радзивилл. Он тоже начал операции раньше поляков. Прошел, карая повстанцев, по Белоруссии, отбил у них Пинск, Туров, Брест, Мозырь, Бобруйск.

Тогда и Хмельницкий издал универсал: «Все, кто в Бога верит, чернь и козаки, собирайтеся в козацкие громады». 31 мая 1649 г. он выступил на войну. На этот раз к нему присоединился крымский хан Ислам-Гирей – Тугай-бей вернулся из прошлых походов почти без потерь, с огромной добычей, теперь прикатила вся орда. С неприятелем столкнулись у крепости Збараж. К Вишневецкому подтянулись еще пять магнатов с полками шляхты. Обнаружив массу казаков и крымцев, многие хотели отступать, но Вишневецкий удержал их. Построили укрепленный лагерь и изготовились держаться до подхода главных сил. Однако дисциплина в Польше оставалась традиционной – хуже некуда. Посполитое рушенье собиралось вяло. Король двинулся к фронту, но делал по пути долгие остановки. Ждал, когда подтянутся шляхтичи, проигнорировавшие призыв.

А тем временем под Збаражем казаки осадили лагерь Вишневецкого. Окружили его валами выше польских укреплений, втащили на них пушки, простреливали расположение. Начали придвигать валы все ближе к неприятельским. Полякам пришлось строить внутри своего пояса обороны еще один. Но казаки были привычны к земляным работам, копали неустанно, придвигали вал еще ближе. Панские воины вынуждены были оттягиваться назад, насыпать новые внутренние кольца. Лагерь стеснился на узком пятачке. У поляков закончалось продовольствие, поели собак и кошек. В отчаянии слали гонцов к королю. Один их них пробрался через осаду, доставил письмо, что пороха хватит лишь на 6 дней, а еды нет совсем.

Только теперь Ян Казимир ускорил марш к Збаражу, но население было на стороне Хмельницкого, он сразу узнал о приближении короля. Оставил под Збаражем пеших казаков и крестьян, а сам с конницей и татарами пошел навстречу Яну Казимиру. Устроил засаду под Зборовом, в оврагах по берегам реки Стрыпа. Долина была болотистой, дожди превратили ее в месиво. Поляки навели мосты через Стрыпу, начали переправляться. А когда их разделила река, из густого тумана налетели казаки и татары. Возникла паника, телеги и пушки вязли в грязи, создавая пробки. Король метался со знаменем в руках, хватал под уздцы коней, кричал: «Не покидайте меня, панове, не покидайте отчизны, памятуйте славу предков ваших». Да какая уж слава! В ужасе разбегались, прятались. Посол Кунаков описывал, как «на бой против казаков и против татар никто не поехал, и хоронились в возы свои, а иные под возы, в попоны завиваясь. И король де, ходя пеш, тех панят и шляхту из возов и из-под возов порол на бой палашом». Разгром был полный, избиение поляков прервала только ночь.

Ян Казимир уже и сам решил сбежать, однако канцлер Оссолинский подсказал другой выход. «Отлучить татар от казаков». Король отправил к хану самого канцлера, и договориться удалось очень легко. Ислам-Гирей рассуждал со своей точки зрения. Прикидывал, что полное крушение Польши для него совсем не выгодно, этим воспользуется Россия. Между поляками и украинцами лучше сохранять неустойчивое равновесие, чтобы вмешиваться самому. Заключили соглашение, что король выплачивает хану 200 тыс. талеров и дань, которую не посылали в прошлые годы. А секретным пунктом орде дозволялось на обратном пути «городы и уезды повоевать», поживиться за счет Украины. Хан вызвал Хмельницкого и потребовал немедленно замириться, иначе татары повернут оружие против него. Куда было деваться казачьему гетману?

Едва рассвело, битва возобновилась. Казаки рубили поляков на возах, в обозах, добрались до королевской кареты. Но в ставке Ислам-Гирея уже подписывали мир, и Хмельницкий, ворвавшись на коне в эпицентр побоища, остановил его. Впрочем, Зборовский договор закрепил полную победу повстанцев. Реестр казаков увеличивался до 40 тыс. Три воеводства, Киевское, Брацлавское и Черниговское, получали автономию: все руководящие посты передавались православным, запрещалось размещение польских войск, въезд иезуитов и евреев. Киевскому митрополиту предоставлялось право заседать в сенате, при его участии сейм должен был решить вопрос об унии, о возврате Православной церкви храмов и монастырей, отнятых католиками и униатами.

Увы, для многих жителей Украины примирение обернулось бедой. Татары по пути в Крым разоряли села и местечки, угнали тысячи людей. На Хмельницкого посыпались упреки. Распространялись слухи, что он таким способом расплатился с союзниками. Однако бурная волна возмущения всплеснула и в Польше. Расшумелась та самая многочисленная шляхта, которая на войну так и не приехала, отсиделась по поместьям. Кричала, что договор унизителен для «польской чести». Подхватили владельцы украинских земель – как им теперь хозяйничать в своих поместьях? Вмешался и Рим, папа предлагал 150 тыс. золотых скуди на продолжение войны. Сейм раскипятился. Королю угрожали рокошем (мятежом), договор объявляли недействительным.

И тут-то впервые подала голос Россия. В Москву прибыло польское посольство, объявить о восшествии на престол нового короля – но его вдруг отправили назад «без дела». То есть вообще не приняли. А на сейм пожаловал русский посол Кунаков. Об обстановке в Речи Посполитой он доложил: «Такова де злово несогласия и во всех людех ужасти николи в Польше и в Литве не бывало». Присмотрелся, разведал, что к чему, – и неожиданно учинил скандал по поводу «умаления чести» царя. Заявил: «Даже помыслить непристойно и страшно», что «радные паны» в своей грамоте хотели написать сперва своего короля, потом архиепископа гнезненского, а уже третьим Алексея Михайловича. «Умаление чести» по тогдашним канонам дипломатии было совсем не мелочью. Да и сам царь в ответе Яну Казимиру выговорил, будто нерадивому школьнику, – дескать, король «непристойно» назвал своего покойного брата Владислава «великим светилом христианства, просветившим весь свет», а в мире лишь «одно светило всему, праведное солнце – Христос». В общем, было ясно, Россия ищет повод для ссоры. А хитрый Кунаков еще и подсуетился накупить в Варшаве книг с оскорбительными выпадами в адрес России и царя. На Западе во все времена издавалось немало подобной макулатуры, и посол рассудил, что сейчас-то она пригодится.

На сейм приехала и делегация Малороссии во главе с полковником Несторенко и митрополитом Косовым. Конечно, митрополит был не лучшей фигурой для отстаивания казачьих интересов, но уж какой есть, сменить предстоятеля украинской церкви Хмельницкий не мог. Он лишь напутствовал Косова предельно красноречиво: «Ты, отче митрополите, если в тех наших речах заданных не будешь стоять на ляхов и на что новое изволите над нашу волю, то, конечно, будешь в Днепре». А в Варшаве Кунаков сразу же сошелся с Нестеренко. Усиленно показывал, будто ведет с ним секретные переговоры. Поляки переполошились, поспешили отправить русского посла на родину.

Но вмешательство Москвы заставило их крепко нервничать и убавить амбиции. Сейм все-таки утвердил Зборовский договор, хотя поляки при этом слукавили, утвердили «без внесения в сеймовую конституцию». Попросту говоря, сохранили за собой право отменить его.

Да паны и не скрывали, что считают договор позорным. Его сразу же нарушили, Киевского митрополита в сенат не пустили. Зато от Хмельницкого требовали строгого исполнения условий – пускай он оставит 40 тыс. реестровых казаков, всех прочих повстанцев вернет в «хлопское» состояние, допустит хозяев вернуться в украинские поместья. Но и казачий гетман не желал буквально соблюдать договор. Он отчетливо видел – поляки темнят. Хотят перессорить народ Малороссии между собой. Царским послам Неронову и Богданову он уверенно заявлял – война возобновится. Хмельницкий пресекал явные безобразия, казнил 20 человек за убийство шляхтича в Киеве. Издал универсал, что люди, не записанные в реестр, обязаны подчиняться законным хозяевам. Однако польская пропаганда ловко на этом сыграла – принялась распространять королевский манифест, что мятежников отныне будут усмирять совместно коронные и казачьи войска. На Украине это вызвало шквал негодования, казачьи предводители отказывались повиноваться Хмельницкому.

Да и то сказать, его положение было трудным. Раньше реестр в 40 тыс. показался бы казакам недостижимой мечтой. А сейчас против поляков поднялся весь народ. Получалось, что 40 тыс. человек обретут человеческие права, а остальные снова должны смириться с положением рабов! Хмельницкий лавировал, искал выход. В свой, гетманский реестр он вместо 40 тыс. вписал 50. Добавил еще один реестр, как бы для персонального войска сына Тимоша – 20 тыс. Придумал и новое правило, что «наймиты», работники казака, тоже должны пользоваться казачьими вольностями. Но поляки с такими нарушениями договора никогда не согласились бы.

Да и вообще, мир между вчерашними порабощенными и их поработителями не мог быть прочным. Он начал рваться почти сразу. Землевладельцы возвращались в свои имения, а крестьяне их знать не хотели, выгоняли вон. Магнаты посылали отряды слуг, пытались смирить подданных порками и виселицами – и тут же опять восстали Волынь, Брацлавщина. А их поддержала Сечь. В конце 1648 г. Запорожский Кош снова возродился. После освободительного похода по Украине сирома вернулась сюда. Куда же ей еще было идти? Здесь был ее дом. Привела с собой товарищей, самых крутых и отчаянных – таких же, как они, потерявших родные хаты, семьи и заразившихся идеей жить по законам «лыцарского братства». Восстановили традиции десятилетней давности. В составе «Гетманщины», как стали называть часть Украины, попавшую под власть Хмельницкого, Сечь стала особым районом, и ее позиция очень много значила. Гетман мог играть в дипломатию, принимать те или иные решения – но будет ли их выполнять Сечь, определяла она сама.

Королевское правительство взывало к Хмельницкому – если уж он возглавляет власть в восточных воеводствах Речи Посполитой, пускай подавляет бунтовщиков. Но гетман эти обращения проигнорировал. Панским орудием против родного народа он быть не желал. Но и общая анархия его абсолютно не устраивала. Хмельницкий продумал и ввел новое устройство Украины. Страну он разделил на 16 полков, полки делились на сотни. Это были как военные, так и административные единицы. В мирное время ими управляли полковники и сотники, а на войну они выставляли войсковые части и подразделения. Столицей гетманства стал не Киев, а Чигирин. Киев к этому времени был центром духовенства, торгового сословия, а Чигирин – казачества. Хмельницкий ввел единые налоги с хозяйств и промыслов, пошлины на ввоз иноземных товаров, кроме военных. Оружие закупалось везде, где только можно, налаживалось его изготовление на месте.

Вокруг гетмана стали один за другим появляться дипломаты разных стран, и каждый пытался перетянуть Хмельницкого в русло своей политики. Под видом венецианского посла приехал эмиссар Ватикана Вимина, уговаривал Богдана воевать с Османской империей. Турецкий султан выражал готовность принять Украину в подданство, приказывал крымскому хану помогать ей. Но Ислам-Гирей не обращал внимания на распоряжения из Стамбула. Польша была ослаблена, и главную опасность он видел в усилении России. Ханские послы в это время ездили в Варшаву и даже в Швецию, предлагали вместе ударить на «московитов». Ислам-Гирей надеялся привлечь к войне и Малороссию, чтобы поссорить ее с русскими. Для поляков такие проекты были совершенно несвоевременными. Государство развалилось, куда уж с царем воевать? Но варшавские дипломаты зачастили в Бахчисарай, со своей стороны подталкивали хана напасть на Россию.

Украине предстояло выбирать, в какую сторону повернуть. А выбор зависел не только от Хмельницкого. На устах у простонародья была единоверная и единокровная Россия, справедливая власть царя. Богатую казачью старшину и киевское духовенство больше устроил бы другой вариант – автономия в составе Польши. Жить примерно так же, как Молдавия, Валахия или Крым в составе Турции. До поры до времени и сам Хмельницкий не терял надежды, что это возможно. Но чем дальше, тем более однозначно он убеждался: казачья православная автономия в Речи Посполитой – несбыточная химера. Католики и паны никогда не допустят ее. Оставался один путь, к России.

Сам ход событий вел Украину к сближению с ней, а правительство Алексея Михайловича было достаточно мудрым, чтобы поддерживать естественный процесс. Украина была разорена войной, множество крестьян погибло или ушло сражаться. Поля остались невспаханными и незасеянными, над страной нависла угроза голода. Спасла Москва, поставляла продукты бесплатно или продавала по дешевым ценам. Воеводы докладывали царю, что из Севска, Рыльска, Белгорода, Комарицкой волости «весь хлеб пошол в Литовскую сторону». Хмельницкий горячо благодарил Алексея Михайловича за то, что «велел их в такое злое время прокормить и… многие души от смерти его царского величества жалованием учинились свободны и с голоду не померли».

Между тем Польша скребла деньги, нанимала солдат, готовила в 1650 г. очередное наступление на Украину. Но в Варшаву пожаловали послы братья Пушкины и с ходу объявили – поляки нарушили «вечный мир» с Россией! Потому что в Поляновском договоре 1634 г. значилось, «чтобы титул царского величества писался с большим страхом и без малейшего пропуска, а вы этого не соблюдаете». Вывалили и «бесчестные книги», привезенные из Варшавы Кунаковым. Потребовали публично сжечь тиражи, казнить авторов, издателей, а также владельцев мест, где располагались типографии.

Паны крутились, как на сковородке. Доказывали, что за книги правительство не отвечает и по польским законам за это казнить не положено. Но русские не хуже их знали порядки в Речи Посполитой – там действовала жесткая цензура. Любые сочинения, которые королевские чиновники и духовенство сочли вредными, сурово преследовались. Насчет ошибок в царском титуле польские дипломаты возражали, что они допущены не в правительственных документах, а в обращениях частных лиц. Пушкины выслушивали и соглашались – ну так в чем проблема? Казните этих лиц, и дело с концом. Сразу и представили перечень, кого казнить: Вишневецкого, Потоцкого, Калиновского…

В сенате сидели не наивные люди, демарши с книгами и титулами они восприняли как целенаправленные придирки. А потом, поспорив и поломавшись, русские послы выдали новый сюрприз. Согласились, что так и быть, можно поладить миром. Но за это поляки должны отдать Смоленск и прочие города, отнятые у России, и приплатить полмиллиона злотых. Иначе «вечный мир» будет расторгнут… Паны были в полном трансе. Москва определенно искала войны! Планы срочно пересматривались, войска перебрасывались к русской границе. Вторжение на Украину пришлось отменить.

Но царское правительство добивалось именно этого. На самом деле оно не стремилось к столкновению, а только серьезно предупреждало поляков. Алексея Михаловича прозвали Тишайшим. В истории России он был одним из самых ответственных государей. Он твердо знал, что державу вверил ему Сам Господь – но Господь и спросит с него. Насколько царь обеспечивал правду среди своих подданных, как заботился о них? Война была крайним средством, когда людям придется идти на смерть и страдания. Ради помощи православным братьям это было бы оправдано. Тем не менее царь считал войну преждевременной. Сперва надо было испробовать иные меры, вдруг их окажется достаточно?

Богдан Хмельницкий по своему складу был другим человеком. Горячим, порывистым, да и опыта у него не хватало. Он поставил на карту все и хотел, чтобы другие поступали так же. Осторожности царского правительства он не понимал, сердился. Ему казалось, что им пренебрегают, трусят. Гетман любил и крепко выпить, во хмелю порой срывался, даже как-то кричал на русского посла: «А я пойду изломаю Москву и все Московское государство, да и тот, кто у вас на Москве сидит, от меня не отсидится». Конечно, эти слова тоже передавались в Посольский приказ, доходили до Алексея Михайловича. Но русские умели быть обидчивыми на «бесчестные словеса» только тогда, когда это требовалось. А к всплескам эмоций гетмана государь и его советники относились снисходительно. Просто делали вид, будто не знают о них.