Хотин и Кураковский договор

Война в России прекратилась, но в это же время началась другая. В Чехии против императора взбунтовались протестанты. Их поддержали протестанты в Венгрии, Австрии, присоединилась Трансильвания. Этой войне суждено было стать Тридцатилетней, охватить почти всю Европу. Хотя пока она только разгоралась. Но изменилась обстановка и в Турции. Султан Ахмед I, взошедший на престол в 1603 г. в возрасте 13 лет, нарушил давний свирепый обычай, не стал убивать братьев. Вместо этого придумал держать их в особой благоустроенной тюрьме, ее назвали «клеткой». Там были прекрасные условия, но к узникам никого не допускали, кроме наложниц, заведомо бесплодных. В 1617 г. Ахмед умер, его дети были еще малолетними.

Старшим по возрасту в «клетке» был брат Ахмеда Мустафа. Его и возвели на престол. Но выяснилось, что за долгие годы изоляции он повредился умом. На заседаниях дивана (государственного совета) вдруг начинал сбивать с вельмож чалмы, дергать их за бороды. Хотя сановникам очень хорошо подходил как раз такой властитель. От его лица стали править мать Мустафы Халиме-султан и великий визирь Далмат Халил-паша. Невиданно развилась коррупция, дела пошли наперекосяк. В войне с Персией сыпались неудачи. Нарастало недовольство, бурлили янычары.

Среди вельмож сформировалась оппозиция временщикам и, когда запахло крупным бунтом, добилась смены султана. Мустафу по-тихому отправили обратно в «клетку» – он, кстати, обрадовался, обязанность участвовать в совещаниях и церемониях утомляла и раздражала его. На трон посадили сына Ахмеда I – Османа II. Молодого, умного, решительного. Затянувшуюся войну с Персией он прекратил, Закавказье поделил с шахом пополам. Стал приводить в порядок армию, финансы.

Для Речи Посполитой это было уже опасно. Но и от Молдавии отступаться не хотелось. Здесь запустили очередную «троянскую лошадку», князя Гаспара Грациани. Он в Стамбуле изображал себя вернейшим подданным султана, подкупал взятками вельмож и был назначен господарем Молдавии. А тайно сносился с Варшавой, выжидая момента перекинуться под власть Сигизмунда. В Тридцатилетней войне польский король, конечно же, принял сторону Габсбургов. Посылал им подмогу. Заодно это способствовало решению некоторых собственных проблем. Одну из них создал летучий корпус, сформированный полковником Лисовским. Он показал высочайшие боевые качества, но отличался и дикой жестокостью. Сам Лисовский уже умер, его преемник Чаплинский во время похода Владислава погиб под стенами Троице-Сергиева монастыря.

А корпус «лисовчиков», возвратившийся в Польшу, был размещен в коронных владениях. Но он и здесь начал безобразничать, грабить. Тогда его быстренько отправили в помощь Габсбургам. Аналогичным образом вербовали казаков, превращая их в обычных наемников. Но обещания, которые надавали Сагайдачному, польское правительство спустило на тормозах. Гонения на веру возобновились с новой силой. Полоцкий униатский епископ Иоасаф Кунцевич позакрывал православные храмы в Восточной Белоруссии. А у короля не было денег, за долги он расплачивался с магнатами бенефициями – православными епископиями, монастырями, даже отдавал их в приданое за дочерьми. Паны-католики становились владельцами этих бенефиций, закрывали храмы, передавали униатам.

Что же касается отношений с казаками, то правительство обсудило и приняло ряд пунктов. Коронный гетман Жолкевский в октябре 1619 г. созвал запорожских делегатов на реке Роставица и предъявил новый проект соглашения. Реестр увеличивался, но только до 3 тыс. От короля назначался «старший», надзирающий за казаками, и кандидатуру запорожского гетмана определял король. Из реестра требовалось исключить всех, кто пришел к запорожцам за последние 5 лет, им надлежало вернуться к прежним хозяевам. Тем, кого включили в реестр, разрешалось проживание только на коронных землях, а во владениях панов и шляхтичей запрещалось. Если казак не выехал, оставался в частных владениях, он превращался в крепостного. Ну а после того, как Турция высвободила руки в Закавказье, возрастала угроза войны. Поэтому походы на море категорически возбранялись. Мало того, требовалось наказать участников последних морских экспедиций. Об автономии войска Запорожского и обеспечении прав Православной церкви речь не шла вообще.

Услышав такие требования, казаки забушевали. Шумели, что надо браться за сабли. Только Сагайдачный со своим колоссальным авторитетом сумел пригасить разошедшиеся страсти и настоял: принять соглашение все-таки нужно. От наказания участников набегов он уклонился, но признал – их надо прекратить. Явившись в Сечь, сжег лодки. Восстановил пост реестровых казаков на Хортице. Но большинство запорожцев возмущалось, отказывалось подчиняться соглашению и выбрало себе другого гетмана, Якова Бородавку. Сагайдачный остался гетманом только у реестровых. Хотя избрания Бородавки он не признал, продолжал выступать от имени всех запорожцев, ведь государственные «клейноды» гетманской власти находились у него.

Однако для защиты православия он начал принимать собственные меры. Объявил, что войско Запорожское в полном составе вступает в Киевское богоявленское православное братство. А значит, будет оберегать его от поползновений униатов. В походах гетман накопил немалые богатства, начал строить в Киеве Братский монастырь, открыл школу, постаравшись нанять самых квалифицированных преподавателей. Но одновременно, в начале 1620 г., Сагайдачный вдруг отправил посольство в Москву! Обратился к царю Михаилу Федоровичу с просьбой принять войско Запорожское на службу – «как было при отцах наших», во времена Ивана Грозного. Русское правительство возглавлял отец царя, патриарх Филарет Романов, вернувшийся из польского плена. Он и бояре отнеслись к такому предложению осторожно. Сагайдачному не доверяли, память о погромах русских городов была слишком свежей. Да и идти на явный разрыв с поляками, возобновлять войну с ними разоренная Россия не могла.

Желание гетмана похвалили, послали «легкое жалованье» – 300 руб., но положительного ответа не дали. Уклончиво сослались, что Москва находится в мире с турками и татарами, поэтому служба запорожцев пока не требуется. Впрочем, не исключено, что своим обращением к царю Сагайдачный решил всего лишь припугнуть поляков. Подтолкнуть к дальнейшим уступкам и показать – в случае притеснений православных они могут найти себе защитников. Кроме того, на послов была возложена и другая миссия. В Москве в это время гостил патриарх Иерусалимский Феофан. Невзирая на собственное тяжелое положение, царское правительство помогало единоверцам, выделяло кое-какие средства. А послы гетмана, приехав к Михаилу Федоровичу, показали себя друзьями России. От имени Сагайдачного они провели переговоры с Феофаном, приглашая его посетить Украину.

Обратно поехали вместе. Казаки торжественно встретили патриарха на границе, сопровождали большим эскортом, охраняли, обслуживали. Сагайдачный обеспечил ему пышный прием в Киеве, его возили по храмам, монастырям. А при этом гетман договорился с патриархом восстановить структуры Православной церкви в Речи Посполитой. Феофан рукоположил в сан Киевского митрополита Иова Борецкого и пятерых епископов. Правда, и с казаков кое-что потребовал. Наложил на них запрет – никогда больше не ходить войной на Россию. Сделал это Сагайдачный без всякого согласования с польскими властями, а в результате уже осуществленные планы иезуитов и короля оказались порушенными. Наряду с униатскими митрополитом и епископами снова появились православные, и паства тянулась, разумеется, к ним.

Но в самом казачестве продолжался раскол. Гетман Бородавка и нереестровая масса запорожцев на запреты плюнули. Вместо сожженных лодок понастроили новые. Сделать это было легко. Их изготавливали из выдолбленных стволов дерева, борта наращивали досками и смолили. Для маневренности они имели два руля, спереди и сзади, а для повышения непотопляемости и защиты от пуль по бортам их обвязывали охапками тростника. Длина чайки достигала 15–20 м, она брала на борт 40–70 казаков. При попутном ветре поднимали мачту с прямым парусом. А чаще шли на веслах. Гребли энергично и за 35–40 часов могли добраться до берегов Малой Азии. В 1620 г. в море выплеснулись аж 150 лодок. Отрядами опустошали побережье, во второй раз ограбили и сожгли Варну. А Бородавка заявлял, что пора взяться и за поляков, выкинуть их с Украины. Вот-вот могла разразиться буря народного восстания.

Но в это время подала голос Турция. Замирившись с персами, султан Осман II поглядывал на запад. Для начала требовалось навести порядок в своих дунайских владениях, где продолжались каша и интриги. А тут подвернулся и повод. В ходе Тридцатилетней войны Габсбурги направили польский корпус «лисовчиков» подавить протестантов в Трансильвании. В Словакии, под Гуменне, они разбили трансильванского князя Габора Бетлена. Прокатились по его владениям так же, как в России, дикой резней и опустошением. Причем протестантов от католиков не отделяли, какая разница? Современники писали, что они «не щадили даже детей и собак». А Габор Бетлен обратился о помощи к туркам.

Султан откликнулся, в 1620 г. послал армию, довольно небольшую, 10 тыс. воинов. Но приказал выставить войска валахам, молдаванам, татарам. Он уже подозревал, что молдавский господарь Грациани – изменник. Поэтому армия должна была идти через Молдавию. Заодно проверить лояльность, а если что – можно и заменить господаря. Однако и Грациани задергался. Боялся, что его разоблачили. Но, с другой стороны, представился случай реализовать замыслы, открыто перейти к Польше. Он известил Сигизмунда и коронного гетмана Жолкевского, чтобы подсобили. В Речи Посполитой тоже собрали войско под командованием самого Жолкевского. Правда, польское разгильдяйство и хроническая нехватка денег сказались в полной мере. У Жолкевского собралось всего 8400 человек – несколько панов с «оршаками» слуг и шляхты, отряды наемников и казаков.

Впрочем, коронный гетман полагал, что больше и не надо. Ведь к нему присоединится Грациани с молдавской армией, 30 тыс. воинов. Атакуют турок, для них появление поляков и измена молдаван будут неожиданными, и победа обеспечена. Но когда добрались до расположения господаря, произошла другая неожиданность. Едва молдаване узнали о приходе поляков, они дружно… перешли к туркам. Грациани, спасаясь от своих подданных, появился перед Жолкевским с горсткой из 600 человек личной охраны. А против них оказались турки, 25 тыс. татар, валахи, молдаване. Паны и шляхта, прикинув соотношение, сели на коней и ринулись прочь. У Жолкевского осталось лишь 4300 воинов. Он начал отступать, пробиваться назад. Его обтекли с разных сторон. Он останавливался, огораживался возами обоза, отбивал атаки. Но возле деревни Цецора неприятели ворвались в его стан. В сече погибли и Жолкевский, и большинство его воинов. Грациани поймали сами молдаване и прикончили.

Победа окрылила Османа II. А вторжение поляков в Молдавию давало отличный предлог ударить на них самих. Он объявил войну, стал формировать для похода огромную армию и возглавил ее лично. В Речи Посполитой поднялся переполох. А Сигизмунд усугубил положение. Объявил, что православные священники – турецкие шпионы, приказал их арестовывать. Взорвались возмущением запорожцы, негодовали на соглашателя Сагайдачного, кричали: зачем защищать такую власть? Не лучше ли подняться против нее? Но более умные польские вельможи и советники короля понимали – ссориться с казаками совсем не время. Осман выступил на Балканы с 70-тысячным войском, к нему на соединение крымский хан повел 20 тыс. конницы. Вместе с валахами и молдаванами набиралось под 150 тыс. А польскую армию формировали королевич Владислав и Ходкевич, едва наскребли 30 тыс.

Правительство обратилось к казакам, в Белой Церкви созвали совместную раду, реестровых и нереестровых. Приехали уполномоченные, запорожцы вырабатывали условия, на которых они согласны помочь. Численность реестра – 12 тыс., убрать польских начальников, контролировавших казаков. Они сами должны избирать руководство, а гетман должен получить власть над всей Малороссией. Требовалось обеспечить и свободу вероисповедания, официально признать недавно поставленных православных митрополита и епископов, не покушаться на них. Верховодил на раде Сагайдачный. Определил делегацию во главе с самим собой, она поехала в Варшаву, утверждать эти пункты у короля.

Но паны-то понимали – обеспечить массовый выход казаков на войну может только Бородавка, большинство запорожцев подчиняется его приказам. А дорог был каждый день, турки приближались. Правительство обратилось напрямую к Бородавке, повело с ним переговоры. Он согласился, что сводить счеты сейчас не время. Прорвутся османские полчища на Украину – всем худо будет. Бросил клич, собираться всем казакам, и сечевикам, и просто добровольцам. Поднялась вся Малороссия! В короткое время в его войско стеклось аж 40 тыс. бойцов. Оно двинулось вдоль Днестра наперерез Осману. Правда, по пути казаки громили панские и шляхетские имения, но на это власть закрыла глаза. Зато успели даже раньше, чем подошло королевское войско.

Несколько казачьих отрядов турки и татары разгромили, но основные силы перекрыли Осману дорогу возле крепости Хотин, окопались шанцами, полевыми укреплениями. Султан начал штурмы, развернул артиллерию. Но казаки дрались как львы, отбрасывали противника. Подступы к шанцам устилали тела врагов. Запорожцы действовали примерно так же, как на море. Одни ведут огонь, другие заряжают. Плотные колонны врагов косили непрерывным огнем, потом бросались в контратаки, прорывались до турецкого лагеря, утаскивали пушки.

А Сагайдачный вел переговоры с Сигизмундом. В такой момент король вынужден был принять условия. Хотя он постарался облечь свое согласие в самые неопределенные выражения, позволяющие трактовать их как угодно. Но гетман счел, что этого достаточно. Под Хотин он прискакал, когда сражение гремело уже неделю. Явился в казачий лагерь, потрясая достигнутым соглашением. Извещал казаков, какие права для них обеспечил он, Сагайдачный. Представлял как доказательство правоты собственной политики. Запорожцы чествовали и славили его. А он воспользовался. Обвинил Бородавку в самозванстве, военных ошибках, лишних потерях, низложил и арестовал, отправил за Днестр, в Могилев-Подольский. Там запорожский гетман, остановивший турецкие полчища, был по приказу Сагайдачного казнен.

Битва продолжалась. Испробовав прочность казачьей обороны, Осман перенес удары на польские позиции. Но казаки помогали, выручали панов. Ситуация долго висела «на волоске». Умер Ходкевич – видимо, от инфаркта. Сагайдачный был ранен татарской стрелой. Но Осман II, невзирая на свою воинственность, оказался посредственным полководцем. Надеялся только на численный перевес. Изо дня в день повторял лобовые штурмы. Его войска несли страшные потери. А в разгар сражения к султану поступили шокирующие известия из тыла. Казаки под Хотином оказались не все! Их флотилии, хотя и небольшие, замаячили на море. 16 лодок появились возле колонн Помпея на Босфоре. Разорили городок Карамусал совсем рядом со Стамбулом. Из турецкой столицы выслали 3 галеры и 40 малых судов уничтожить дерзкий отряд. Но в море они обнаружили, что этот отряд соединился с другими, и не посмели сразиться.

Новые подробности морской кампании султан узнал уже позже. Крупная османская эскадра под командованием капудан-паши (адмирала) все-таки нашла запорожцев и атаковала их. Но они отчаянно дрались. Паша потерял около 20 судов и сумел захватить 16 или 17 лодок с перераненными казаками. Их привезли в Стамбул и подвергли показательным казням – застращать тех, кто захочет повторять набеги, и ободрить население, что нападения не остаются безнаказанными. Некоторых казаков топтали слонами, других зарыли заживо, третьих привязывали к галерам и гребли в разные стороны, разрывая на части.

Но, повторюсь, это было несколько позже. А под Хотином за 28 дней сражения урон турок достиг 36 тыс. Потери татар, молдаван, валахов никто вообще не считал. Янычары стали выходить из повиновения, отказывались идти в бой. Осман II счел за лучшее вступить в переговоры, и был заключен мир. Каждая из сторон объявила себя победителями. Поляки – потому что остановили нашествие. Султан – потому что отстоял свое право на Молдавию. Речь Посполитая обязалась отступиться от нее и больше на нее не претендовать. Взяла и другое обязательство, пресекать запорожские вылазки на соседей.

Ну а казакам, обеспечившим победу и спасшим Речь Посполитую, пришлось с ходу испить горькое разочарование. Реестр вроде бы расширялся до 12 тыс., но тех, кто сражался и остался в живых, было в три раза больше! Польское командование потребовало, что «лишние» должны разоружиться, разойтись по местам проживания и трудиться на своих хозяев. Запорожцы, еще не остывшие от сражений, услышали о такой «благодарности» и забушевали. Война с турками переросла в столкновения и драки между казаками и поляками.

Сагайдачный с большим трудом сумел утихомирить конфликт, но это было последним делом в его жизни. Его ранение было нетяжелым, в руку. Но начались осложнения. Говорили, что татарская стрела была отравленной. А может, в рану попала инфекция. Или он мешал каким-то силам, и отравленной была не стрела, а что-то другое. Ему становилось все хуже. Успели довести до Киева, он принял постриг в построенном им Братском монастыре и преставился. Перед смертью каялся в убийстве Бородавки, вписал его в поминальный список вместе со своими родственниками.

Но и для султана Османа II война стала первой и последней. Янычары возмущались тяжелым и неудачным походом. А султан пришел к выводу о ненадежности янычарского войска, стал разрабатывать проекты заменить его другими частями. Воспользовались прежние временщики, заправлявшие страной при умственно-больном Мустафе, – его мать Халиме-султан и великий визирь. Информацию о замыслах султана подбросили янычарам. Османа свергли и удушили, его ухо и нос принесли в подарок Халиме-султан. Из «клетки» опять достали Мустафу и посадили на трон. Об убийстве племянника ему даже не сказали. Он бродил по дворцу и искал – где же Осман? Когда вернется и снимет с него нудную обузу власти?

Ну а в Речи Посполитой после войны сразу же стали затираться обещания, которые надавали казакам. Старый князь Константин Острожский поднимал на сейме вопрос о религиозных и гражданских правах малороссийского населения. Заступался и королевич Владислав. Казаки дважды спасали его, а он был честным молодым человеком, еще жил идеалами благородства и не был испорчен властью. Но депутаты проваливали их инициативы. Да и Ватикан разве позволил бы Сигизмунду свернуть атаки на православие? Папа Урбан VIII в 1622 г. направил инструкции нунцию Ланцелотти, где открытым текстом требовалось натравливать поляков против России и Православной церкви. А папский нунций Торрес составил записку «Об униатах и не униатах в Польше», предлагая программу дальнейшего распространения унии, в частности – через подкуп низшего православного духовенства.

Вся цензура в Речи Посполитой была передана иезуитам. В качестве еретической они сжигали на кострах не только православную литературу, но и старинные польские хроники: историю королевства фактически конструировали заново, по их собственным разработкам. Наскоки на православных не прекращались. Причем притеснять их считали «хорошим тоном» не только католики, но и протестанты. Лютеранин Фирлей, во владения которого попала знаменитая Почаевская гора с монастырем, сперва запретил паломникам ходить туда. Потом отобрал у обители земли, приказывал бить монахов. Наконец, налетел с вооруженным отрядом, разорил монастырь, захватил его богатства, увез утварь и чудотворную Почаевскую икону Пресвятой Богородицы. Выставил ее на пирушке, а жена Фирлея плясала в церковных облачениях. Но ей вдруг стало худо, ею «овладел злой дух и страшно мучил». Фирлей счел за лучшее вернуть икону в монастырь.

Миновал лишь год со времени войны с турками и принятия соглашений с Сагайдачным, а уже в 1622 г. Перемышльский епископ Исайя Копинский обратился к царю Михаилу Федоровичу, просил дозволения перебраться в Россию ему самому и монахам его епархии. А летом 1624 г. в Москву прибыло посольство от Киевского митрополита, его возглавлял Луцкий епископ Исакий Борисевич. Переговоры от русского правительства вели боярин Черкасский и дьяк Грамотин. Тема переговоров обозначена в протоколах: «О принятии Малороссии и запорожских казаков в покровительство». Но ведь это означало войну с Польшей, а возобновлять ее Россия была еще не готова. В окружении царя и патриарха Филарета выражали сомнение и в том, что среди украинцев вызрело единодушное желание перейти под власть Москвы. Послам из Киева ответили: «Ныне царскому величеству того дела всчати нельзя», поскольку «та мысль и в самих вас еще не утвердилась, и о том укрепления меж вас еще нет».

Но если поляки нарушали обещания, то и запорожцы игнорировали наложенные на них запреты. Каждую весну на Сечь стекались казаки и новые добровольцы. После турецкой войны их было еще больше, чем прежде. Это стало престижным. Казаки говорили: «Велыкий Луг – батько, а Сич – маты, там треба житы, там треба и вмираты» («Великая Степь – отец, а Сечь – мать, там надо жить, там надо и умирать»). Множество лодок покрывало море. Причем и донские казаки стали строить такие же лодки, как на Днепре, сносились с Сечью, договаривались о совместных действиях.

В 1622 г. казаки захватили несколько кораблей в море, напали на город Кодриа, увели более тысячи пленных. Вскоре после этого донцы и запорожцы разорили окрестности Трапезунда. Отряд донских и запорожских казаков атамана Шило погулял вблизи Стамбула, хотя на обратном пути его настигла турецкая эскадра, погибло около 400 казаков. В 1624 г. 80 лодок налетели на Кафу, перевернули вверх дном порт, торговые кварталы, побили многих татар. Другая флотилия выплеснула десант на город Неокорис рядом со Стамбулом, его грабили 10 часов и ушли без потерь. В 1625 г. с Днепра и Дона вышло аж 300 лодок. Соединившись, огромная флотилия снова разорила Трапезунд и еще 250 селений на побережье. Но когда отчалили, их встретил большой турецкий флот, 50 галер. Казаки вступили в сражение, однако море штормило, дул сильный ветер, это давало преимущество большим кораблям. Турки одолели, разметав флотилию, она понесла серьезный урон.

Османские власти устроили по берегам системы сигнального оповещения, высылали эскадры в устья Дона и Днепра. Но ничего не помогало. Стремительные казачьи флотилии опережали сигналы тревоги. А турецких моряков обманывали, прорывались домой другими реками – часто пользовались путем через Миус, откуда волоком попадали в притоки Дона и Днепра. Добычу привозили огромную. Но и погибали во множестве. Потерять за одну кампанию четвертую или третью часть казаков было обычным делом. Для легких лодок были очень опасными черноморские штормы. Волны переворачивали их, выбрасывали на берег, разбивали о скалы, смывали казаков, утаскивая в пучину. Немало жертв было и в боях. А тех, кто попадался в плен, был захвачен на берегу после крушения лодок, турки казнили. Собираясь в поход, атаманы зазывали: «Кто хочет за христианскую веру быть посаженным на кол, кто хочет быть четвертованным, колесованным, кто готов принять всякие муки за святой крест, кто не боится смерти, приставай к нам».

Но и у себя в Малороссии казаки начинали осознавать себя защитниками веры. Маневр Сагайдачного, записавшего все Запорожское войско в Киевское братство, оказался эффективным. Когда киевский войт (градоначальник) Ходика взялся притеснять здешние храмы и монастыри, объявил православного митрополита незаконным самозванцем, духовенство пожаловалось казакам. Они тут же явились в Киев, схватили войта и утопили. Его преемник и другие польские начальники стали вести себя осторожнее. Открыто нападать на православные святыни уже остерегались.

Но сомнения московского правительства, что Малороссия готова сбросить власть поляков и воссоединиться с Россией, имели под собой весомые основания. Большинство населения еще не осознавало такой потребности. Не понимало, что это единственный выход для сохранения веры и самого народа. У казаков конфликт нарастал более остро. Но рядовых запорожцев пока волновали в большей степени конкретные материальные вопросы: возможность ходить на море, расширение реестра, «вольности» казаков, их независимость от панской власти. А часть старшины полагала, что бунтовать против правительства опасно, да и незачем. Все проблемы или хотя бы часть их вполне можно решить вполне легитимно, в рамках государственного устройства Речи Посполитой.

Этой позиции придерживался гетман Михаил Дорошенко. Он был соратником Сагайдачного, в походе на Москву возглавлял ударный отряд. Как раз он обеспечил взятие большинства русских городов. Поляков он уважал, стремился с ними сотрудничать и удерживал запорожцев от враждебных действий. Дорошенко пытался выполнить и требование королевской администрации о запрете казачьих набегов. Даже отправил послов к крымскому хану, заключать с ним мир. Подписали договор, что казаки не будут ходить на татар, а крымцы не будут ходить на Украину, – впрочем, такое условие сразу же стали нарушать и та, и другая сторона.

А на произвол панов и администрации у казаков копилось все больше обид – их и их родных сплошь и рядом причисляли к «хлопам», облагали крепостными повинностями и податями. Бурлили и реестровые. Их количество значительно увеличилось. Но когда они пытались доказывать, что стали реестровыми, имеют право владеть своими возделанными хозяйствами, их тыкали носом, что земля уже принадлежит тому или иному владельцу. Хочешь быть казаком – иди вон. Хочешь сохранить хозяйство – будешь крепостным. Шляхта не считала реестровых воинским сословием, обращалась, как с бесправной чернью. И отовсюду к казакам стекались жалобы на безобразия униатов. На то, что силой отбирают храмы, избивают православных священников, бросают в тюрьмы, или они исчезают, увезенные неизвестно куда. Народ стонал, что в некоторых местах стало вообще невозможно обвенчать молодых супругов, отпеть покойных, дети остаются некрещеными.

В 1625 г. настроения накалились. Казаки низложили Дорошенко и выбрали гетманом Каленика Андриевича. Он полагал, что молчать больше нельзя, но настоял, что сперва надо испробовать мирный путь. Казаки составили на раде делегацию и отправили на сейм. Она повезла развернутый перечень беззаконий и претензий, список жалоб православного населения. Просила законодательно обеспечить свои права и защиту православной веры. Но даже само обращение безродного «быдла» к сейму паны сочли вопиющей дерзостью. Казаки получили грубый и оскорбительный отказ.

Когда ответ дошел до Сечи, она взорвалась. Андриевича за предложение обратиться к сейму разбушевавшиеся казаки низвергли. Гетманом поставили Марка Жмайло и постановили браться за оружие. Сам Жмайло считал, что надо переходить под власть России. В Москве запорожская делегация принесла повинную за все, что натворили малороссийские казаки во время Смуты, просила взять их под покровительство. Извинения за прошлое у них приняли. Михаил Федороич «отпустил вины и велел впредь того не поминать». Но взять запорожцев в подданство он пока был не в состоянии. Ограничился тем, что разрешил желающим переходить в свои владения.

Но и на Украине, пока послы ездили туда-сюда, обстановка успела измениться. Жмайло не был общепризнанным популярным лидером, да и должных качеств вождя не проявил. Масса казаков действовала стихийно. Разные группировки захватили Киев, Канев и еще ряд городов, но и застряли в них. Варились сами по себе, крестьян не поднимали, воззваний не рассылали. Единого руководства фактически не было. Жмайло оставался в Сечи, ждал возвращения своих послов. Обсуждали с казаками и старшинами, что делать дальше.

А поляки на этот раз действовали оперативно и разгореться восстанию не позволили. Созвали войско – и собралось оно по меркам Речи Посполитой очень быстро. Впрочем, тут уж были заинтересованы могущественные магнаты восточных областей, мятеж грозил разорить их владения. Возглавил армию польный гетман Станислав Конецпольский, к нему присоединился Потоцкий, объединивший вокруг себя отряды панов и шляхты. Общая численность составила 30 тыс. воинов с артиллерией. Казачьи части оставались возле Днепра, и поляки двигались через Украину беспрепятственно. Крестьяне при виде войска, разумеется, присмирели.

Когда оно подошло к Каневу, узнали, что в городе находится большое количество запорожцев, и они митингуют на бесконечных радах. Решают, покориться им или сражаться. К Конецпольскому казаки выслали парламентеров, просили не нападать на них, пока они не свяжутся со своими товарищами, и тогда можно будет начать переговоры. Но потом 3 тыс. казаков вдруг покинули Канев, стали уходить к Черкассам. Конецпольский выслал конные хоругви атаковать их. Колонна запорожцев сразу же изготовилась к бою и отразила неприятелей. Поляки наращивали усилия, бросали на подкрепление новые части. Но казаки на марше сохраняли четкий порядок, все наскоки отбивали. Однако остановить противника не пытались, и Конецпольский продвигался следом за ними.

Возле Черкасс отступавшие запорожцы соединились с другими контингентами. Но они опять обратились к Конецпольскому, просили «не воевать» – они, мол, хотят дождаться гетмана. Польский командующий некоторое время воздерживался от атак. Но грозно развернул свою армию, вывел на позиции орудия. Вид блестящих панцирных гусар, стройных перемещений пехоты, реющих знамен, многозначительной суеты вокруг пушек действовал на психику. По мере возникшей паузы боевой пыл запорожцев скисал. Наконец, подошел Жмайло с казачьей артиллерией. Конецпольский предъявил ультиматум – восставшие будут помилованы, если примут новые условия соглашения с казаками. В наказание за бунт – сокращение реестра, урезание самостоятельности войска. Ознакомившись с этими пунктами, запорожцы ответили отказом.

Тогда Конецпольский отдал приказ нанести удар. Разыгралось сражение. Казаки проиграли. Их оттеснили в урочище Медвежья Лоза возле Кураковского озера. Они не были окончательно разгромлены, еще имели силы сопротивляться. Но настроения были уже надломлены, запорожцы прислали делегатов к полякам, молили замириться. Конецпольский продиктовал им условия капитуляции – участники мятежа прощались, но реестр сокращался до 6 тыс. Гетман и другие начальники отныне должны были назначаться королем. Казакам запрещалось ходить в море, «проживать в панских имениях», сноситься с иностранными государствами. Они уже на все соглашались, спорили только о некоторых частностях. Поляки настаивали выдавать преступников, оказавшихся в Сечи. Запорожцы сумели выторговать, чтобы все-таки соблюдать традицию, не выдавать. Хотя при этом заверили, что готовы карать преступников своим, казачьим судом. По требованию Конецпольского казаки сместили Жмайло, выбрали гетманом дружественного к полякам Михаила Дорошенко. Он и подписал Кураковский договор.

Дальнейшая судьба Жмайло неизвестна. Может быть, он был тайно схвачен и убит. А может, скрылся на Дон или в Россию. Ну а Кураковский договор стал переломным событием, оборвавшим максимальный размах казачьих «вольностей» в составе Речи Посполитой, «героический период» начала XVII в.