Богдан Хмельницкий

В 1639 г. Турция заключила мир с Ираном. На очереди у Мурада IV был Азов. Но султан заболел и вскоре умер. В Стамбуле между группировками вельмож закипела борьба за власть. Победили великий визирь Мухаммед-паша и мать султана, вытащили из «клетки» брата Мурада, Ибрагима. Но повторилась та же история, что с султаном Мустафой. Ибрагим провел в «клетке» 17 лет и повредился умом, заслужил прозвище Безумного. Он кидал золотые монеты рыбам вместо корма. Не хотел осязать ничего, кроме мехов, – и пришлось ввести особый налог на покупку в России соболей, чтобы обить стены в его покоях. А особенно был неравнодушен к толстым женщинам, чем крупнее – тем лучше. По всей империи поскакали специальные гонцы, разыскивая для властителя массивных дам. Когда нашли и привезли ему армянку невероятных габаритов, Ибрагим впал в полный экстаз. Не мог налюбоваться на ее прелести, осыпал ее богатствами и… назначил правительницей Дамаска.

За всеми этими делами поход на север состоялся только в 1641 г. Под командованием Гассана-паши к Азову двинулся огромный флот, армия доходила до 180 тыс. человек, артиллерия насчитывала 129 тяжелых орудий, 32 мортиры и 674 легкие пушки. Азовом планы не ограничивались, реанимировались проекты времен Селима Пьяницы: наступать на Дон, прогнать казаков, прорваться на Волгу, вызвать восстание мусульманских народов, присоединить Астрахань, Казань. В Азове находилось 5367 казаков, из них 800 женщин. Но они приняли бой. Выдержали 3 месяца осады, 24 штурма. Запорожцы в «Азовском сидении» тоже участвовали – из тех, кто брал город вместе с донцами, многие остались здесь. Помогали другие казаки, вели вокруг турок партизанскую войну, провели в крепость подкрепление. А когда крымцы отпросились пограбить и собрать продовольствие, они столкнулись с ратью князя Пожарского, выдвинутой на юг, были крепко побиты. На праздник Покрова Пресвятой Богородицы измученные и поредевшие защитники Азова решили прорываться. Но случилось чудо. Турки понесли страшные потери и этой же ночью под покровом тумана стали отходить к кораблям. Казаки воодушевились, бросились в погоню, стали бить их. У врагов возникла паника. Они бросались в море, переворачивали переполненные лодки, тонули. Поход обернулся для них полным разгромом.

Однако после перенесенных испытаний и донцы осознали – своими силами им город не удержать. Обратились к Михаилу Федоровичу, просили принять Азов «под государеву руку». На Дон поехала столичная комиссия, осмотрела крепость и выдала заключение – города фактически нет, башни и стены снесены до основания, быстро восстановить их невозможно. А царь созвал Земский собор. Делегаты от разных городов и сословий взвесили все «за» и «против» и постановили: Азов в подданство не брать, но и казаков в обиду не давать. В 1642 г. к развалинам прибыла свежая турецкая армия, ее возглавил сам великий визирь. Но казаки разрушили остатки укреплений и ушли. Наступать дальше на Дон паша не рискнул. Предпочел отрапортовать о «победе» – он «овладел городом».

А за то время, пока казаки отвлекали на себя крымцев и османов, по русским границам было построено 25 новых крепостей, между ними протянулись сплошные валы, рвы, засеки. Россия увеличила свои владения обширными областями черноземья.

Турки все же желали расквитаться с Доном, готовились к наступлению. Восстанавливали Азов, завозили туда запасы. Казаки доносили в Москву, что не в состоянии «противиться совокупной силе турской и татарской». Но царь поступил в согласии с решением Земского собора – казаков взять под покровительство и защищать. В 1643 г. на Дон прибыли государевы воеводы с отрядами войск. Хотя к казачьим вольностям правительство подошло очень деликатно. Автономия и традиции войска Донского были полностью сохранены. В самоуправление казаков Москва не вмешивалась и воеводам на Дону вмешиваться запрещала, мало того, они находились в подчинении атаманов. Им предписывалось действовать «за одно с казаками под атаманским началом». Михаил Федорович признал даже традиционное донское право не выдавать беглых. Только в письмах к казакам просил, чтобы этих беглых во избежание недоразумений не включали в посольства в Москву. И чтобы им не давали «государева жалованья», поскольку оно начисляется из расчета на «старых казаков». Местом пребывания русского гарнизона стал Черкасск, он превратился в войсковую столицу. Вот так произошло воссоединение России и Дона.

Но отношения с Турцией обострились. А в Польше сразу возбудилась воинственная антироссийская партия, ее возглавлял Иеремия Вишневецкий. Она требовала расторгнуть мирный договор с царем, начать войну. Вишневецкий и его единомышленники с помощью реестровых казаков устроили провокацию, было уничтожено крымское посольство, возвращавшееся из России. А польские дипломаты в Стамбуле осаждали султана и великого визиря, подталкивали выступить на русских, обещая союз Речи Посполитой. В этой опасной ситуации мастерски сработала московская разведка. В Молдавию был направлен молодой дворянин Афанасий Ордин-Нащокин. Для видимости он поступил на службу к господарю Василию Лупулу, сумел подружиться с ним, расположил к себе молдавских бояр, склоняя к сотрудничеству с Россией. Через Лупула в Стамбул была передана истинная информация об убийстве крымских послов. Ордин-Нащокин создал сеть информаторов в Османской империи и Речи Посполитой, в этом ему очень помогли православные братства. Удалось выяснить, что «партия войны» в Варшаве не так сильна, как хочет казаться. А польская дипломатия тужится натравить турок на Россию, чтобы самим остаться в стороне. Сведения об этом тоже пошли и в Стамбул, и в Москву.

А в 1645 г. умер царь Михаил Федорович. На престол взошел его юный сын Алексей Михайлович. Татары и турки решили воспользоваться моментом. В июле, когда в России еще звонили погребальные колокола, корпус конницы крымского царевича Девлет-Гирея Нуреддина скрытно пробрался на донские земли и ночью налетел на Черкасск. Но служба у казаков и стрельцов была налажена хорошо. Захватить себя врасплох и перерезать они не позволили. Штурм отразили, многих атакующих положили на месте. Атаманы Петров, Васильев, воеводы Кондырев и Красников вывели 7 тыс. своих воинов, погнались за татарами. Крымцы попытались заманить их под удар, повернули к Азову, а там уже был наготове турецкий паша, вывел 6 тыс. янычар и конницы. Навалились на русских вместе. Но казаки и стрельцы отбили все атаки. Пашу заставили отступить в город, а крымцев гнали и трепали до самого Перекопа.

Государь Алексей Михайлович, получив донесение о победе, похвалил черкасских нчальников и их подчиненных, пожаловал «нашему Донскому Войску, атаманам и казакам, нашего царского величества знамя». Туда были отправлены дополнительные контингенты ратников под командованием Семена Пожарского – племянника спасителя Москвы. Но оборону Дона царь и бояре решили укрепить и другим способом. Ведь городки там были еще редкими, места – безлюдными, численность казаков составляла не больше 15–17 тыс. В 1646 г. Алексей Михайлович издал указ, официально дозволивший вольным людям всех сословий уходить на Дон. При этом молодой царь, как и его отец, не покушался на самостоятельность казаков, согласился и с законом: «с Дона выдачи нет». Дьяк Котошихин писал: «А люди и крестьяне, быв на Дону хоть одну неделю или месяц, а случится им с чем-нибудь в Москву отъехать, и до них впредь дела не бывает никому, потому что Доном от всех бед освобождаются».

В Стамбуле тоже учитывали, что царь на Руси новый и ему всего 17 лет. Когда к султану приехало посольство Алексея Михайловича, великий визирь Мухаммед-паша грозно наехал на русских дипломатов. Требовал свести казаков с Дона, грозил войной. Не тут-то было. Послы твердо заявили, что об изгнании казаков даже речи быть не может, а вот с Крымом Москва поддерживает отношения только благодаря «дружбе» с султаном, и отныне любые враждебные вылазки не останутся без ответа. Слова подкрепили делом – летом 1646 г. Алексей Михайлович повелел готовиться к походу на Крым. Собирались войска, в Воронеже строились лодки и струги.

Турки об этом узнали от пленного казака, под пыткой он сообщил, что в Воронеже сооружают 500 стругов и 300 в Черкасске. Очевидно, он преувеличил, запугивая своих мучителей, но в Стамбуле пришли в ужас. Великий визирь бушевал. Требовал от послов, «если хотите живыми быть», послать гонцов и остановить нападение. Но шумел он только для видимости. Русские приготовления произвели на турок должное впечатление. Покипятившись, Мухаммед-паша согласился подписать мирный договор, признал включение Дона в состав России, от султана полетел приказ в Крым прекратить набеги на русские владения. Хотя на самом-то деле и Москва не испытывала никакого желания сражаться. Подготовка к войне была лишь масштабной демонстрацией, и своей цели она достигла. Турок пуганули, обстановку разрядили, и царь «смилостивился», отменил поход.

А Украину в ходе подавления восстаний настолько круто вырезали и затерроризировали, что она не осмеливалась поднять голову целых 10 лет. Если Россия готова была воевать за своих казаков, то Запорожской Сечи в этот период фактически не существовало. Точнее, Сечь-то была, новая, «Никитинская». Но ее превратили в обычное пограничное укрепление. В ней дежурил польский гарнизон с отрядом реестровых. Неподалеку высились башни крепости Кодак. Наблюдали за степью и за тем, чтобы запорожцы не собирались в здешних краях, не устроили себе другое гнездо. А Запорожский Кош разогнали. Причем без вольных казаков поляки не справлялись с охраной границ. Вскоре после кровавого усмирения восстаний, в 1640 г., татары прокатились по окрестностям Переяслава, Корсуня и Полтавы, совершенно беспрепятственно угнали массу людей и скота. Но с подобными «издержками» паны мирились. Главное – не стало очага сопротивления.

Толпы запорожской сиромы некоторое время кочевали по окрестностям. Понимая, что надежд на лучшее не предвидится, кто-то расходился, пристраивался в городах и селах, нанимался в батраки. Другие перетекали в российские владения, на Слобожанщину, на Донец. А тех, кто оставался в Запорожье, в 1642 г. стал собирать вокруг себя Матвей Гулак. Предложил идти на службу к султану. Его выбрали гетманом, и он увел большой отряд. Турки приняли казаков, им снова требовались воины для возобновившихся разборок с персами. В составе войска Джезар-паши казаки отправились в Закавказье. Участвовали в сражениях и штурме Еревана. Вместе с турками и татарами рубили иранцев, убивали и грабили армян. Многие запорожцы сложили там свои головы неведомо за что. Немало покосили и болезни. Остатки отряда вернулись на родину – по инерции, вроде как «домой».

А магнаты воспринимали тишину и успокоение по-своему – народ покорился, протестовать больше не смеет. Они обнаглели, уверились в своем всемогуществе и вседозволенности. Русский (т. е. малороссийский) язык в официальном обиходе вообще не признавался. В судебных, административных учреждениях, в документах должен был употребляться только польский язык. Наши историки в XIX в. взахлеб превозносили польские «свободы», «магдебургское право» городов, закрывая глаза на то, что в Речи Посполитой «свободы» касались лишь узенькой верхушки общества. Она действительно могла вытворять, что желала нужным. Гнет на крестьян еще больше возрос. В Поднепровье барщина дошла уже до 4 дней в неделю. Малейшие проявления недовольства жестоко карались. Например, черкасский подстароста Смярковский «за непослушание» выкалывал крестьянам глаза. А о каком магдебургском праве можно говорить, если из 323 городов и местечек Киевского и Брацлавского воеводств 261 находились в частном владении! У тех же Конецпольских, Заславских, Вишневецких и иже с ними.

По польским законам паны имели право торговать беспошлинно. А товары для них производили «хлопы». Магнаты могли продавать их гораздо дешевле, чем городские ремесленники и купцы, они не выдерживали конкуренции, разорялись. Винокурение, пивоварение, добыча руды, производство поташа считались монополиями короны. Но король свои монополии раздал панам за долги, за те или иные услуги. Впрочем, мы уже упоминали, что не сами паны занимались своей торговлей, курили вино, варили пиво, налаживали производство на рудниках и в мастерских. Для этого были арендаторы, евреи. Вот для них-то настало «золотое» время. Их общины на Украине разрастались. Там, где пристраивался один, вскоре оказывались его родственники, друзья, родственники друзей.

Под эгидой панов они тоже чувствовали себя всесильными, подбирали к рукам торговлю, промыслы. Современник писал: «Жиды все казацкие дороги заарендовали и на каждой миле понаставили по три кабака, все торговые места заарендовали и на всякий продукт наложили пошлину, все казацкие церкви заарендовали и брали поборы». Да и церкви тоже. Ведь они стояли на панской земле. Значит, считались панской недвижимостью, попадали под контроль арендаторов. Магнаты, издеваясь над православными, поощряли выходки евреев, а они даже здесь делали «гешефт», обложили церковные службы особыми выплатами. Еще и вошли во вкус выпячивать таким способом свое превосходство. Кочевряжились и торговались, открыть ли церковь для службы и за какую сумму? Тешили самолюбие, заставляя христиан унижаться перед собой. Монополизировали даже выпечку просфор, метили их и проверяли, чтобы литургия служилась на их просфорах. Арендаторы пользовались и панским правом жизни и смерти, проявивших возмущение по их доносам отправляли на виселицу.

В народе еще жила вера в «доброго короля» Владислава, но у него фактически не было власти. Выполнял то, что решат паны в сенате и на сейме. Сигизмунд в попытках удержать хоть какую-то самостоятельность цеплялся за поддержку Ватикана и германских Габсбургов. Но после вступления в Тридцатилетнюю войну Франции и Швеции в ее ходе наступил перелом. Габсбургов били и теснили протестанты. По мере поражений католиков у римских пап поубавилось могущества и самоуверенности. Зато набирала вес Франция. Во главе ее правительства умершего Ришелье сменил кардинал Мазарини. Но он был учеником и помощником Ришелье, проводил ту же самую линию – вывести Францию на роль европейского лидера, подтягивать под ее влияние другие страны.

В дипломатические сети Мазарини попала и Польша. Послы кардинала зачастили в Варшаву, подкупали вельмож, не жалея золота, предлагали дружбу. Владислав с радостью пошел на сближение. Франция могла очень многое. Ее союзницами были Турция, Швеция, Венгрия, она создала под своей эгидой Рейнскую лигу из мелких германских государств. Когда у короля умерла жена из австрийского дома Габсбургов, он сосватал французскую принцессу, герцогиню Невэрскую Марию Луизу Гонзага. Ей было уже 34 года, по тогдашним понятиям в девках она очень «засиделась». А в Польшу принесла чисто французские нравы, двор королевы стал, мягко говоря, не слишком пристойным местом. Но Владислав на такие «мелочи» закрывал глаза, да и сам в апартаментах жены появлялся нечасто. Главным он считал политический результат. Укрепить с помощью французов собственные позиции.

Для налаживания дружбы король использовал и казаков. В ходе Тридцатилетней войны Франция очередной раз сцепилась с Испанией и Англией, и Владислав послал Мазарини корпус из 2400 воинов – в их числе казаков было 2 тыс. Конечно, такое небольшое войско могло оказать помощь чисто символическую. Продемонстрировать, что король готов быть французским союзником. Казаки пробыли во Франции два года, участвовали в осаде Дюнкерка. Одним из них был сотник Богдан Хмельницкий – впоследствии в разговоре с французским послом он назвал принца Конде своим бывшим военачальником.

Происхождение самого Богдана спорное, существуют разные версии. Некоторые исследователи возводят его род к польскому воеводе Венцеславу Хмельницкому – он был одним из тех, кто организовывал казаков в XVI в., избирался гетманом в 1534 г. Другие доказывают происхождение из шляхтичей. Хотя спорят, от какого города или местечка пошла такая шляхетская фамилия – от Хмельника, Хмелева, Хмелива, Хмелевки? Впрочем, сторонникам данной версии приходится подкреплять ее еще и другими гипотезами. Что предок-шляхтич женился на простолюдинке, и при этом, по польским законам, он и его потомки потеряли дворянство. Или совершил некое преступление, утратив дворянство из-за приговора к «инфамии» – «лишению чести». Но подобные умозрительные построения никакими документами не подкрепляются и выглядят крайне сомнительными: Зборовский, Лисовский и прочие преступники на подобные приговоры плевали, продолжали числиться в «благородном сословии».

Да и само дворянское происхождение вполне может относиться к области фантазий. Не исключено, что фамилия Хмельницкий пошла от обычного казачьего прозвища, связанного со словом «хмель». Если же брать подтвержденные факты, то известно, что отец Богдана, Михаил Хмельницкий, был казачьим командиром, служил чигиринскому старосте Станиславу Конецпольскому и был у него на хорошем счету. Магнат за отличия щедро наградил его, произвел в сотники, подарил богатый хутор Суботов недалеко от Чигирина. Михаил Хмельницкий сумел дать сыну блестящее образование, Богдан учился в школе Киевского православного братства, а потом окончил еще и иезуитскую коллегию в Ярославе.

В 1620 г. он участвовал в трагической битве под Цецорой, его отец погиб вместе с коронным гетманом Жолкевским. А Богдан два года провел в татарском плену, был выкуплен родственниками. Стал хозяином хутора, отличился на Смоленской войне, спас самого короля. Получил чин сотника в реестровом войске. Богдан участвовал и в восстаниях 1637–1638 гг., но ему повезло, он избежал расправы. Очевидно, благодаря заступничеству короля и Конецпольского коронный гетман помнил его отца и ценил сына. Невзирая на постановление относительно командных постов у реестровых казаков – назначать на них только польских шляхтичей, Хмельницкий сохранил чин сотника. А со временем даже возвысился, стал войсковым писарем – начальником штаба при реестровом гетмане (впрочем, такое исключение делалось еще для ряда казачьих старшин). Что ж, Хмельницкий был благодарен своим покровителям. Служил хорошо, верно. Первая супруга родила ему троих сыновей и нескольких дочерей, а когда она умерла, Богдан полюбил красавицу-полячку (причем шлахтянку) Елену, взял ее в дом как жену.

Однако в Речи Посполитой положение, которого он достиг, значило совсем не много. Засилье вельмож привело к тому, что не только простолюдины, но даже мелкие шляхтичи оказались совершенно беззащитными. Их могли разорить судами или просто погромить. В 1630–1640-х гг. «прославился» Самуил Лащ, совершавший с вооруженным отрядом наезды на хутора и имения. По свидетельствам современников, он «насильничал, убивал, отрезал уши и носы, уводил девушек и вдов и выдавал их замуж за своих подручных, вместе с ним участвовавших в грабежах». Суд 236 раз приговаривал Лаща к баниции (изгнанию), и 37 раз к инфамии (лишению чести). А он… издевательски появился при королевском дворе в шубе, подшитой судебными приговорами. Потому что за ним стоял Конецпольский, который его руками разорял и сгонял с земель всякую «мелочь», округляя владения. Так что Лащ мог не опасаться за свою безнаказанность.

Шляхта разделилась. Многие смирялись, шли прислуживать панам. При их дворах жить было сытно и весело, куда лучше, чем в собственном нищем хозяйстве. Другие все еще цеплялись за «свободы» и видели выход в том, чтобы усилить власть короля. Он должен навести порядок и обеспечить законность, ведь теоретически мелкие дворяне были равноправными с магнатами. Владислав и канцлер Оссолинский исподволь поддерживали подобные настроения, и в противовес «панской» партии формировалась «королевская».

А примирение Турции с Россией откликнулось в Польше самым неожиданным образом. Османская империя уже три года пыталась отобрать у Венеции остров Крит. Венеция в ту эпоху была не только итальянским городом. Это была очень большая и богатая торговая республика. Ей принадлежали славянские области на Адриатическом побережье, многие острова в Средиземном море, она имела многочисленный флот, нанимала значительные армии, и турок на Крите тормознули. Но когда планы наступления на Дон были похоронены, султанское правительство решило перебросить туда основные контингенты своих войск. Тогда и Венеция стала искать союзников. Она обратилась к Польше. Приглашала выступить против Османской империи, обещала за это платить крупные субсидии.

Королю и Оссолинскому идея понравилась. Победа позволила бы избавиться от ежегодной дани крымскому хану, закрепить за собой Молдавию. А сама по себе война сулила неплохие перспективы во внутренней политике. Шляхту привлекут жалованье за венецианский счет, добыча, присоединенные земли, а король возглавит армию, мелкое дворянство сплотится вокруг него, укрепит его позиции. Но Владислав и канцлер понимали – как раз из-за этого «панская» партия ни за что не поддержит предложение, обязательно провалит на сейме. Вопрос о войне они даже не стали выносить на обсуждение. Но посовещались между собой, и родился план провокации. Напустить на турок казаков. Султан разгневается, сам объявит войну, и Речи Посполитой придется в нее вступить независимо от желаний магнатов и капризов сейма.

В Варшаву тайно пригласили гетмана реестрового войска Запорожского Барабаша, полковника Ильяша Караимовича и войскового писаря Хмельницкого. Принял их сам король, приватно, без лишних свидетелей. Дружески беседовал с ними и поставил задачу: вспомнить былые годы, собрать казаков, построить чайки и совершить набег на турецкие берега. Владислав предупредил, что дело надо держать в секрете, выдал письменную грамоту, «привилей». Хотя, в нарушение закона, скрепил его не государственной, а своей личной, королевской печатью. За исполнение столь важного поручения Владислав пообещал убрать с Украины коронные войска, увеличить реестр до 12, а то и до 20 тыс.

Казачьи начальники поехали домой взволнованные, озабоченные. Но они были себе на уме. Они же прекрасно представляли, кто в стране истинные хозяева. Если они окажутся крайними, сможет ли король защитить их? Да и имеет ли смысл рисковать ради Владислава? С практической точки зрения гораздо выгоднее было подстраиваться к панам, заслуживать их благоволение. Приехав в центр реестрового войска, Чигирин, Барабаш и Ильяш сразу направились к чигиринскому старосте Александру Конецпольскому и рассказали ему о полученном предложении. По другим каналам магнаты тоже получали информацию, что король замыслил самостоятельный шаг, без их ведома. Разразился скандал. Владислава заставили отказаться от альянса с Венецией, отменить любые приготовления.

И только один из казачьих предводителей, Хмельницкий, сохранил верность королю. Загорелся все-таки выполнить его задание. Зазвал к себе в гости Барабаша, устроил застолье. Подбил посоревноваться, кто кого перепьет. Сам при этом хитрил, жульничал, а гетман совсем поплыл. Хмельницкий послал к нему домой слугу – дескать, Барабашу понадобилась королевская грамота, и завладел «привилеем». Стал показывать его казакам, поручал искать и собирать участников прежних походов, чтобы ударить на турок. Но и гетман быстро разобрался, куда делась грамота, узнал об агитации Хмельницкого. Возмутился, требовал прекратить. Богдан отказывался, ссылаясь на волю короля. Они поссорились. Гетман даже посылал своих людей, чтобы убить Хмельницкого.

А возникшей конфликтной ситуацией решил воспользоваться чигиринский подстароста, шляхтич Чаплинский. Он давно положил глаз и на хутор Суботов, и на сожительницу Богдана. Обратился к своему начальнику Александру Конецпольскому и доложил: войсковой писарь – мятежник и их противник. Поэтому просил передать хутор ему, Чаплинскому. Староста проявил колебания. Суботов подарил отцу Хмельницкого его собственный отец. Станислав Конецпольский, прежний покровитель Богдана, умер всего год назад, и отнимать получалось некрасиво. Вроде как нарушить волю покойного отца, бросить тень на его честь! Но Чаплинский предложил другой вариант. Объяснил, что Хмельницкий – казак, права на владение землей не имеет, а после пожалования хутора наверняка не позаботился получить документ на собственность. Поэтому от старосты требуется всего лишь закрыть глаза на действия помощника, и он все обстряпает. В таком раскладе совесть молодого Конецпольского оказалась спокойной, он дал «добро».

Чаплинский устроил обычный для Речи Посполитой наезд. С отрядом слуг налетел на Суботов. Хмельницкий успел вскочить на коня и сбежать. Его 10-летний младший сын Остап осмелился протестовать, остановить грабителей. Чаплинский приказал его высечь. Мальчика избили так сильно, что он вскоре скончался. А полячку подстароста увез, обвенчался с ней по католическому обряду. В общем, разбой был откровенный. Но найти управу оказалось невозможно – и для Речи Посполитой это тоже было в порядке вещей.

Хмельницкий кинулся жаловаться Конецпольскому, а тот отмахнулся, отослал его судиться законным порядком. Судьи развели руками и вынесли решение: Суботов принадлежит староству, поэтому староста и подстароста вольны распоряжаться им как хотят. Богдан вспомнил про воинский этикет, явился к дому Чаплинского и вызвал его на поединок. Однако шляхтич не принял вызов от «мужика», выслал на него троих вооруженных слуг. Хмельницкий уцелел лишь благодаря панцирю, который носил под одеждой. После драки, взбешенный, он принялся выкрикивать угрозы – а вот за это его арестовали. Скорее всего, прикончили бы. Но молодая жена Чаплинского еще не забыла объятий казака, упросила мужа освободить его.

Нет, Хмельницкий не успокоился, поехал в Варшаву. Там как раз собирался сейм. Он был очень бурным и скандальным, на короля и канцлера катили бочки за попытку самовольно начать войну. Ну а между основными делами сейм выделил «радных панов» рассмотреть жалобу Богдана. Чаплинского вызвали в качестве ответчика, причем он не отрицал, что велел высечь сына Хмельницкого «за возмутительные угрозы». Но указывал, что мальчик умер не от побоев, а сам по себе, через три дня. Радные паны согласились, что основания для обвинений нет. А ограбленного хозяина ткнули носом в законы – сам виноват, надо было запастись документами на владение хутором. Что касается жены, то она была невенчанная – о чем тут разговаривать? Увели ее – твои собственные проблемы.

Хмельницкий встретился и с королем. Владиславу после взбучки на сейме было совсем не до переживаний и обид казака. Он лишь посоветовал: если ты воин, «маешь саблю в руке», вот и разбирайся как знаешь, польские «свободы» этого не возбраняют. Но король был по-прежнему в плену своих собственных замыслов, обозлился на панов, а визит Хмельницкого натолкнул его на мысль все-таки организовать казачью провокацию. Барабаш изменил – но Хмельницкий остался верным ему! Владислав снова принялся расписывать Богдану, что необходимо ударить на турок. Сам увлекся, сам себя загипнотизировал перспективами. Выписал еще одну грамоту, даже отвалил солидную сумму денег на строительство лодок.

Вот тут он ошибся. Оскорбленный и поруганный казак уже разуверился в короле. Подыгрывать в авартюрах Владислава он больше не хотел. В его голове рождались совсем другие мысли. По пути из Варшавы он начал демонстрировать людям королевский «привилей», призывая браться за оружие – как бы за короля, но против панов. В Чигирине он неосторожно задержался, решил распродать оставшееся имущество. Но властям донесли о его речах, и Богдана снова схватили. Определили под надзор переяславского полковника Кречовского и доложили коронному гетману Потоцкому – высшему военному начальнику, казаки числились в его подчинении.

А Потоцкий запросто распорядился казнить смутьяна. Но его приговор запоздал. Пока его везли до Чигирина, Хмельницкий сумел сагитировать Кречовского, и они с отрядом в 150 человек ускакали в Запорожье. Как уже отмечалось, Сечь давно уже не была центром казачьей вольницы. Но некоторые казаки так и не ушли из здешних мест – как раз «волки», бесприютная и бессемейная сирома, которой некуда было податься («сирома» (запорож.) – люди необеспеченной жизни, бедняки. – Прим. ред.). Они гнездились небольшими группами на днепровских островах и притоках, строили хижины для жилья, промышляли рыболовством. К ним и явился Хмельницкий. Кликнул – они оживились, воспрянули, вспомнили былое. Собралось около 300 человек.

В январе 1648 г. они внезапно ворвались в Сечь и перебили гарнизон. Не давая полякам опомниться, неожиданным налетом захватили Кодак, теперь у них появились пушки. А в Сечь подтягивались другие казаки из окрестностей, с Украины, до которых долетели слухи, что вольное войско снова заявило о себе. Потоцкий, получив известия о мятеже, сперва недооценил опасность. Считал, что вспышка чисто местная, у Хмельницкого только маленький отряд. Для ликвидации бунта нужно поймать самого Хмельницкого. Чтобы не сбежал куда-нибудь в степи или к туркам, важно не спугнуть его, а выманить. Коронный гетман слал гонцов, приглашая его приехать на переговоры.

Казачий предводитель не отказывался, но и не приезжал. Отвечал на письма, перечислял условия примирения – восстановить Сечь, казачьи вольности, вывести с Украины польских солдат. Хотя на самом деле Богдан догадывался, что его намереваются обмануть, ничуть не верил, что поляки пойдут на какие-либо уступки. Он сам обманул Потоцкого. Ответы посылались от имени Хмельницкого, а его не было в Сечи. Он с сыном Тимошем тайно поехал в Крым. Здесь королевская грамота о нападении на турок еще раз сыграла свою службу. Богдан предъявил ее хану Ислам-Гирею и предложил заключить союз против Польши.

От вступления в полномасштабную войну на стороне казаков хан уклонился. Украинских повстанцев он оценивал невысоко. Побузят-побузят и сдадутся, или их опять передавят. Но участие в сваре сулило добычу, пленных. Ислам-Гирей поручил перекопскому мурзе Тугай-бею поддержать казаков. Как бы не от лица хана, а в частном порядке. Хмельницкий вернулся в Сечь, сообщил, что татары помогут, и его избрали гетманом. Он начал рассылать универсалы, призывая народ к восстанию.

А король до сих пор пребывал в уверенности, что Хмельницкий действует по его указаниям, готовит поход на Крым или турецкие города. Владислав писал Потоцкому, чтобы тот воздержался от боевых действий, продолжал переговоры. Но на Украине магнаты уже разобрались – беда им угрожает нешуточная. Чтобы не позволить мятежу разгореться, коронный гетман приказал немедленно ударить на Сечь. Поднял все наличные силы, имевшиеся в его распоряжении. 5 тыс. реестровых казаков под командованием Барабаша и Ильяша были отправлены на лодках по Днепру. Сын Потоцкого Стефан повел по берегу авангард из 5 тыс. конницы и пехоты, а следом выступили основные силы под командованием Потоцкого и Калиновского – 7 тыс. шляхты и наемников с большим количеством артиллерии.

Предводители поляков были настроены легкомысленно, они легко разгонят толпу сброда! Ехали, как на прогулку, останавливались для пирушек, поджидали отряды других магнатов. У Хмельницкого было всего 3 тыс. казаков с 4 орудиями, да пришли 4 тыс. татар Тугай-бея. Но казачий вождь был прекрасным командиром и воспользовался ошибками противников: тем, что они разделились на три части, и главный корпус далеко отстал от авангардов. К реестровым, плывшим по Днепру, послали агитаторов. Казаки взбунтовались, убили Барабаша и Ильяша и перешли на сторону повстанцев. 6 мая возле речки Желтые Воды войско Богдана обрушилось на лагерь Потоцкого-младшего и смяло его. Стефан был убит, победителям досталось 27 орудий.

Потоцкий-старший и Калиновский в это время находились под Черкассами. Получив донесение о разгроме, были в шоке. Повернули отходить назад. По дороге срывали злобу на мирных жителях, жгли села, разорили Корсунь. Казаки ринулись в погоню. Но поляки остановились, заняли сильную позицию, укрепились шанцами и рвами, ощетинились батареями. Однако душевный подъем повстанцев был настолько высоким, что один из казаков добровольно согласился пожертвовать жизнью. Его нарочно отправили в плен, и он умер под пытками, наговорив, будто у Хмельницкого 50 тыс. казаков и вся крымская орда. Враги переполошились, бросили укрепления, снова стали отходить. Потоцкий был старым и опытным военным. Марш организовал грамотно. Поляки шли, огородившись со всех сторон возами и пушками, как бы в подвижной крепости. В любой момент готовы были покосить нападающих залпами мушкетов и ливнем картечи.

Но и Хмельницкий мог потягаться с поляками в воинском мастерстве, а казачья тактика знала хитрые уловки на разные обстоятельства. Наперерез неприятелям был выслан отряд Кривоноса. Обогнал их и выбрал подходящее место, где дорога спускалась в глубокий овраг. Ее перекопали рвом, перегородили завалом. На крутом спуске порядок польской колонны сломался. Возы и пушки съезжали вниз, проваливаясь в ров. Возницы тормозили другие телеги. Возникли пробка и мешанина. Казаки из засады принялись расстреливать сбившуюся массу, а с тыла навалился Хмельницкий. После четырех часов рубки все было кончено. Потоцкий и Калиновский попали в плен, их отдали татарам. Часть их воинства перебили, другие сдались. И вот теперь-то пожар занялся по всей Украине. Десять лет копились страдания, унижения, ненависть к поработителям – и выплеснулись…

Воеводы русских порубежных городов и вернувшиеся из-за границы купцы сразу же доложили в Москву о восстании на Украине. А в Корсуни, первом городе, освобожденном запорожцами, Хмельницкий созвал раду – собрание казаков, горожан, крестьян, как бы представителей всей земли. Она постановила обратиться к русскому царю, просила помочь повстанцам и принять Украину под его власть. 8 июня 1648 г. гонцы Запорожского войска отправились к Алексею Михайловичу.