Thanatopsis[1]

Нежить очнется на склоне осеннего дня.

Северный ветер насквозь продувает меня,

Падает свет фонаря на запущенный сад.

Ночь разразилась, и черные птицы летят.

Плоть моя – угли, лицо мое – сколотый лед.

Станешь по рельсам шататься ты взад и вперед,

Выйдешь за кладбище, ноги стянув мешковиной.

Улицы города к ночи разят мертвечиной.

Темною ночью в округе не видно ни зги,

Флюгер бормочет и спать не дает у реки.

Я заверну по дороге в ночной кегельбан,

Здесь подыхает знакомый один корефан.

Из оловянных посудин дымится наш суп,

И, обкурившись, мы пробуем вечность на зуб.

В пекле Москвы приближается ночь к апогею.

Въеду на белом коне и в Кремле околею.

Прячусь и жду, как ребенок, подняв воротник.

Сердце мое под мостом переходит на крик.

Разве кого дозовешься над ширью пустынной!

Душу отдам я канистре из-под бензина.

Только мне снится, что волосы ночью горят.

Вновь на себе я ловлю ненавидящий взгляд.

Царство ли мертвых внимает неслышным молитвам

Или же дряхлый младенец скучает по битвам?

Кто же станцует со мною на битом стекле,

Дива ли дивная, шлюха ли навеселе?

Много ли женщин мы встретим на кратком веку?

Кто это там на разврат нагоняет тоску?

Сквозь Апокалипсис ангелы смерти летят.

Сколько их кружит? Какой еще там газават?

Кто же придет и утешит меня в темноте,

Кто разглядит этот воздух на мутной воде?