Свобода и цепь Повесть

Недалеко от торгового центра находится дом, который я охраняю. С виду обычное одноэтажное строение из камня и досок, затерявшееся среди величественных многоэтажек. Однако стоит заглянуть внутрь, и станет ясно, что хозяин не бедствует. На самом деле он, как и многие его друзья – торговцы западной одеждой, поднялся с низов. Обзавёлся влиятельными друзьями, стал вращаться в светских кругах и теперь тщательно обустраивает своё гнёздышко.

Да… Всего этого великолепия мне не увидеть. Рассказывали, что пол у хозяина из дубового паркета. Потолки из лепнины – под старый стиль зажиточных господ, а мебель – подлинный антиквариат. А впрочем, не нужно мне всего этого видеть, а то проснётся неутомимое желание сделать ему какую-нибудь гадость. Для себя старается, а с теми, кто ему помогает, обращается строго. Слишком уж строго. Вчера только получил по морде за то, что уснул днём. И покормить забыли – что за жестокость? Подумаешь, уснул…

Я лениво перевёл взгляд на массивные железные ворота, то и дело окатываемые грязью. Собачий оскал превратился в улыбку. Это он переборщил, самовольно расширив границы своего двора. Теперь ворота примыкают непосредственно к дороге. Выглядываешь за них, и сразу машины обдают тебя угарным газом и воем тормозов. Чёртовы гонщики, день и ночь летают по дорогам как сумасшедшие.

Ничего не боятся. А вот когда врезаются и их зажимает внутри машин, в глазах появляется осмысленность. Всегда говорю им, что поздно идти на попятную, поздно! Я таких видел много – всё-таки каждый день бьются. В последний раз водитель скончался. Стало страшно переходить на другую сторону – чего доброго, собьют.

А знаете, гладкая поверхность дороги чем-то напоминает взлётную полосу. Только не самолёты здесь приземляются, а машины, находящие своё пристанище на узком отрезке «взлётной полосы в рай». Сразу за ней высится огромный торговый центр. Взгляд монотонно блуждает по снующим, словно муравьи, людям. Мне понравилось наблюдать за ними три года назад…

Воспоминания просочились сквозь время и прильнули к глазам. В сознании появился пухлый календарь, раскачиваемый ветром. Его листки с шуршанием отрывались и уносились в открытое окно. Даты на серой бумаге сменяли друг друга. Декабрь две тысячи третьего, как давно это было… Тогда я всё свободное время слонялся по базару, на котором продавали животных. Меня буравили жадными взглядами.

– Продай вон того!

– Того?

– Ага! Он напоминает мне зятя. Я его буду морить голодом, бить и держать на морозе. Он у меня попляшет!

– Но ведь животные не пляшут.

– Ничего, он у меня шустро научится.

В голосе, произнёсшем эти слова, было не больше человеческого, чем в собачьем лае.

– Так сколько?

– Двадцать четыре.

– Отлично.

Толстая грубая рука вытягивает из-под тёплого тулупа горсть смятых бумажек. Небрежно бросает их замерзающему продавцу.

Господи, разве можно после таких слов продавать нас?! Люди, да вы в своём уме? Но продавец злобно посмотрел на меня и сверкнул отточенной финкой, которой он любил резать тухлое мясо и скармливать животным. Ага! Как же! Нашёл дурака! Я сбежал от тебя не для того, чтобы снова попадаться в расставленные сети. Ты сначала поймай меня, а потом издевайся, мучай, делай всё, что подсказывает тебе сердце. А оно ещё есть у тебя? Или ты давно продал его за деньги, как сейчас моего брата? О, ты недорого запросил за него. Подумаешь, сердце! А в чулане висит среди вещей забытая душонка. Ты её ещё не продал? Так поспеши! Знаешь что? Ты жалок, мучитель! В тебе деньги, словно крысы, прогрызли огромную дыру. И из неё вылезает слежавшаяся вата. Игрушечный человек, тряпка!

– Су-у-у-ка-а!!!

Лай, словно вопль отчаянья, проносится над рынком. Вопль с такой болью и скорбью, что многие люди невольно поворачивают головы.

Горе животного, у которого продали или убили родственника, несравнимо ни с каким другим страданием. Горе переполняет, вырывается наружу и душит, заставляя сгибаться пополам и закрывать морду лапами. Только легче от этого не становится. Тогда ты разгибаешься, как сейчас я, и с надеждой всматриваешься в клетку с животными. И снова видишь, что все собаки на месте, а братика нет!

Жизнь теряет смысл. Краски на её пергаменте тускнеют, а потом исчезают. Мир превращается в склеп, в котором похоронены лучшие чувства. Для кого теперь жить, да и зачем?

Хотелось поскорее покинуть это враждебное место, не смотреть на продолжение трагедии, но это было невозможно. Оставалось ещё два брата. Эти постарше. Уже понимают, что творится вокруг, и злобным лаем пытаются отпугнуть покупателей, старающихся погладить животных. Сами они животные, живодёры чёртовы. Не люблю быть проданным, а особенно не люблю наблюдать за тем, как это происходит. Уууу…Гады! Уйти – нельзя, смотреть – противно, что остаётся? Жалобно выть и метаться в поисках понимания. Жаль, что в собачьем языке так мало слов. Пока объяснишь проходящей мимо дворняге, в чём дело, язык отвалится. Так, ну где же хоть кто-нибудь, мать вашу?!

Надежда на спасение таяла с каждой минутой, на рынке начинало темнеть, и я, гонимый страхом, вернулся к клетке. Чёрт! Она была уже пуста. И продавец испарился. Так хотелось его покусать напоследок, но теперь уже поздно. Всё тщетно. Никто не помог и не поддержал. Всем было всё равно. Продавать людей закон запрещает, животных – пожалуйста. Над ними даже опыты делают. А когда их собирается в одном из дворов слишком много, начинают отстреливать. Есть в этом что-то неестественное для природы. Нарушение всех мысленных законов – моральных, религиозных и писаных. Годами трудились. День и ночь корпели, стараясь соблюсти справедливость, ну и где теперь она, а? Продули вы всё своё человеческое, милые мои! Да поди объясни им…

Итак, через пару часов их продали. Не дворняг, но и не чистых породистых собак. Продавец лукавил, подсунув покупателям липовые паспорта. Жулик. И не стыдно ему? Надеюсь, старшие братья попали в хорошие руки, чего не скажешь о младшем. Его унёс тщедушный казах с бутылкой водки за отворотом потёртой кожанки. Делать нечего, побрёл по узкому проходу мимо бесконечных клеток. На выход.

Сколько печальных и обездоленных животных! Они с тоской смотрят на меня. Ругаются, воют, поют странные песни. Наверное, сходят с ума. Некоторые прижимаются к клетке и умоляют спасти, но я прохожу мимо, понимая, что ничем не могу им помочь. Им суждено гнить в этой сырой клетке и терпеть надругательства людей. Вот один мужчина бьёт породистую сучку. Я знаю, что у неё вторую неделю болит зуб и она воет, но хозяин не внемлет её просьбам, он не понимает её и знай лупит день ото дня. А вон тот поросёнок в дальней правой клетке – он давно простыл и скоро умрёт. Кашляет и мочится под себя. Хозяина рядом нет. Ему наплевать на умирающего. И таких тут полным-полно, если на месте животных представить людей….

Я закрываю глаза.

Люди в клетках. Они похожи на бездомных, истекающих кровью, кашляющих и справляющих нужду под себя. Тут всё провоняло мочой и запахом смерти. Страшные лица, страшное место. На лицах скорбь умершего чувства. Отчаянье. В глазах – осколки битого стекла, на теле – следы от ушибов. Они чешутся и кричат. Сумасшедшие.

Снова открываю глаза. Животные, животные, кругом животные в клетках, взаперти, в заточении. Кто-то дал право лишать животных свободы. Они даже не задумываются, прежде чем посадить кого-то на цепь. Так правильно – думают люди. Ошибаются? Ну конечно. Ни одно животное не терпит неволи. Некоторые свыкаются, но в каждом животном внутри всегда остаётся первозданный инстинкт, исключающий всяческие ограды и решётки.

Не важно, куда идти. Главное, двигаться – в этом кроется глубокий смысл собачьей жизни. Если идти несколько часов подряд и не останавливаться, можно обрести внутри себя особый покой. Взгляд должен уходить в пространство. Это как желание пройти через туман, нащупать опору, которой нет и никогда не будет. Ты вытягиваешь лапу и подаёшься всем телом вперёд, стараясь нащупать её. Идти, зная, что где-то за этим туманом тебя ждут. Ты нужен. Братья твои не распроданы и есть хоть кто-то, кто любит тебя и не желает скорой смерти.

Движение наполняет жизнью уставшие ноги. Или лапы – у кого как. Я посмотрел на свои. Исцарапанные и опухшие, они едва подчинялись мне. В желудке было пусто. Вот тебе и долгожданная свобода! В соседних дворах сидят откормленные и довольные своей жизнью псы. Мне мимо них не пройти. Разорвут к чертям собачьим. Нет уж! Что же остаётся – голодать? Я оглянулся в поисках мусорных баков.

Вокруг все люди без умолку пытались доказать друг другу, что они ещё живы. Не физически – это и так понятно, а в другом – совершенно другом смысле. Их глаза, повадки говорили о многом. С уверенностью можно было бы назвать их страшным словом «зомби». Может, так оно и есть, кто знает? А может, я всё это выдумал, а виной всему мороз, который сковывает и обездвиживает. У меня-то кровь бегает лучше. Поэтому я не хожу, как они, а бегаю словно ненормальный, у которого только одно на уме. Еда. Мне очень хотелось что-нибудь съесть.

И вот останавливается передо мной упитанный мужчина в дорогом пальто, но с авоськой. Интересно, где он её достал? Времена СССР, по слухам, давно кончились. Может быть, раскопал в чулане, нашёл на улице или отобрал у сердобольной бабули? Не важно. Мужчина, чуть прихрамывая, остановился рядом. Склонился и протянул мне тёплый кусок мяса. Я впился в него зубами без промедления, стараясь удерживать благодетеля в поле зрения. Кто его знает, может, он решит пнуть исподтишка?

Думаю, многим знаком такой взгляд, когда кормишь кого-то. Животное питается в страхе. Оно давится, кашляет и старается поскорее разделаться с пищей. Ожидание подвоха нарастает с каждой секундой. Во взгляде животного читается сумятица чувств. А человек смотрит так на него и протягивает руку, пытаясь погладить. И тогда животное дёргается, вырывается и бежит с куском мяса прочь. То же самое случилось и со мной. Отбежав на несколько метров, я отправил остатки курицы в судорожно сжимающийся желудок и затравленно посмотрел на мужчину. Чего тебе надо? Решил накормить? Спасибо, конечно. Ты меня здорово выручил, а теперь чего тянешь руку? Я непроизвольно оскалился и гавкнул на него. Мужчина отпрянул.

– Тупое животное.

Извини. У меня это получается на уровне инстинктов. Я не понимаю твоих слов, не врубаюсь, как говорил мой младший братец. Звали его, кстати, Шарик. Хотелось бы, чтобы он вырвался из рук этого пройдохи. Вдвоём было бы легче.

Отпив из зелёной бутылки мутноватой жидкости, мужчина выругался и стал говорить о своём доме.

– Там тепло. Там мои детишки, жена, понимаешь? Их всех надо охранять. Ты, я вижу, породистый. Как тебя – Полкан?

«Сам ты Полкан» – хотел прорычать я в ответ, но вовремя вспомнил, что не знаю его языка. На самом деле понять их несложно. Не то чтобы я разбирался в его тарабарщине, скорее догадывался. Мужчина хотел меня превратить в раба – настоящего, общепринятого. Я должен был лаять на всех и вся и проявлять себя героем, а он меня по негласному договору должен кормить. Я знал, как это бывает, от своих соплеменников. Сначала присваивают кличку, потом накидывают удавку и наливают в миску супа. И вот ты сторожевой пёс. Конечно, мне хотелось разорвать этот порочный круг и сказать мужчине гордое «Нет», но вместо этого я завилял хвостом и согласился.

Кормили меня три раза в день, как на убой. Я наедался, словно последний раз в жизни, и потом частенько икал, разгуливая вокруг будки. Цепь оказалась длинной. К примеру, мне можно было выйти к железным воротам, поднырнуть под них и оказаться на улице. Лаять на прохожих мне не нравилось. Так обычно делают дураки или кого мучают головные боли. У меня же ничего не болело. Если не считать огромного пуза, которое я набивал едой. Бездомные псы, не имеющие хозяина, с опаской и завистью пробегали мимо. Я им ничего не говорил. Не кричал, не злился. Зачем? Я сам был таким же, как они, и отлично понимал их душевное состояние.

Да-да, у нас, как и у людей, имеется душа, мы видим сны и столь же морально ранимы, как люди. Это только неграмотные считают нас недалёкими, на самом деле некоторые собаки блещут таким умом и чувствами, которым могли бы позавидовать многие двуногие. Но, думаю, хватит хвастовства. На самом деле среди собак тоже есть «зомби» – этакие роботы без души и всего прочего. Лают, кусают и злятся на всё на свете. Да, я с такими был знаком и не раз улепётывал. Разговаривать с ними бесполезно. Кстати, их часто сажают за свой буйный нрав на короткую цепь. И если приглядеться, можно увидеть парочку таких собак за дорогой.

Остановившись в чуть приоткрытых воротах, я вгляделся в толпу. У торгового центра кого только не увидишь, здесь были все:

дети – шустрые, крикливые, с излишне громкими вопросами, адресованными своим родителям. Последние обычно говорили им всякую детскую чушь;

дамочки в лопающихся на бёдрах мини-юбках, высоких сапожках и маленьких курточках, которые скорее не закрывали, а открывали их голые животики;

нетрезвые школьники, поливающие матом друг друга, сбежавшие с уроков, чтобы отведать «взрослой жизни», школьники, пытающиеся вести деловые споры о тех вещах, в которых ещё не разбираются;

уличные кидалы с печатью скорой смерти или тюрьмы на бледных исступлённых лицах, выпрашивающие у прохожих мелочь и выискивающие пьяных субъектов, которых можно было бы обобрать до нитки;

пёстрые компании попсовых девчонок и мальчишек, у которых кончились деньги на продолжение вечеринки в клубе и которые решили взять горячительного в ближайшем торговом центре;

ну и все остальные: военные с голодными взглядами, полицейские с дубинками и автоматами наперевес, охранники, согнувшиеся под тяжестью вечностояния, дети в разбитых тележках, заносчивые малолетки на санках, громко спорящие о своих проблемах на людях, влюблённые пары, которым всё по барабану, торговцы законным и незаконным товаром, то и дело открывающие капоты своих дешёвых машин для покупателей, гитарист с вокалистом в обнимку с полупустой пластиковой бутылкой пива… А! Чуть не забыл своих коллег. Я насчитал восьмерых. Трое из них бегали за смазливой сучкой, остальные выпрашивали у людей еду. Как же я понимал последних!

– Полкан, привет!

Меня выводит из задумчивости детский весёлый голосок. Говорит, кажется, девочка. Ух, и непоседа же она! Подняв тяжёлую голову и склонив её набок, наблюдаю за малышами, замершими около меня. Их всего двое – мальчик и девочка. Зато проблем и крику, как от десятка взрослых. Хозяин злится, когда те без спросу выходят из дома. Что ж, делать нечего. Приподнявшись, задумчиво иду к ним, скалюсь и, пару раз гавкнув, смотрю, как отреагируют.

– Фу, какой злой, мы же хотели просто поиграть!

Поиграть? После этого слова меня обычно начинали дёргать за хвост, уши, кидаться палками и всячески издеваться. Что значит поиграть? Помучить? Тогда я против! Играйте сами с собой, если уж так хочется насилия. Меня в детстве достаточно помучили в клетке. Я, знаете ли, устал от этого. И теперь на каждый пинок непроизвольно отвечаю лаем, а то и стараюсь укусить обидчика. Нет, конечно, детей хозяина я люблю и понимаю, но вот самого хозяина – нет. Он любит учить. Даст еды, объяснит, что от меня хочет, ткнув куда-нибудь мордой, и ждёт, когда я соображу, что надо делать. Всё бы ничего, в голове у меня не опилки, да вот только за каждое недопонимание – пинок под зад или лишение пайки. От горя поневоле начинаешь выть и напрашиваешься на очередной пинок. Незаслуженно, конечно. А по вечерам от бессилия подгибаются лапы, и я валюсь на чуть растаявший снег и чувствую, как слёзы начинают скатываться с глаз. Всё почти как и у людей. Главное тут, чтоб никто не увидел. Я ведь сторожевой пёс, а потому должен быть сильным. Сильные не плачут!

Совсем забыл про детей. Задумался малость. Со мной такое бывает в последнее время. Как только потерял свободу стал мечтать о том, чего лишился вместе с ней. Конечно, я потерял своё детство. Дети, дети, дети… Как им втолковать, что мне сейчас не до игр? У меня нет настроения, желания и всего остального. Паршивцы в предвкушении насилия потирают руки. Снова сверкнув в их сторону недружелюбным взглядом, гавкаю и угрожающе приближаюсь к ним.

– He-а, он сегодня не в настроении, пойдём в дом.

Надо же, угадали!

– А я хочу поиграть!

Смотрите, настырный какой. У меня антипатия на злость, я вообще по натуре добрый, ну если только доведут…

Приходится снова лаять. Вся надежда на хозяина или на его жену. Ну же, выйдите кто-нибудь, помогите мне! Мне не хватает рук, чтобы справиться с этими сорванцами, а лапы и зубы пускать в ход не хочется.

В дверях дома наконец-то появился хозяин. Слава полному желудку! В руках у него, правда, початая бутылка водки. Жаль, что не косточка. Впрочем, сегодня можно и напиться. Ровно три года прошло с тех пор, как я сбежал из клетки.

– О-о-о, сторожишь моих деточек? И правильно! Молодец, Полкан. У нас сегодня день рождения, гуляем. Полкан! Хочешь косточку?

Почувствовав в глазах хозяина излишнюю доброту, дважды гавкаю. Он уходит в дом и через минуту возвращается без бутылки. В руках покачивается барская кость.

– Лови!

Он бросает её прямо в будку. Я прыгаю от ворот в сторону своей будки и жадно хватаю кость зубами. Начинается славное пиршество. Дети, увидев меня за более важным делом, отходят к отцу.

– Пойдёмте, пойдёмте все в дом, скоро принесут торт!

Радостные возгласы детей прошивают пространство. Я остаюсь

один на один с костью. Хозяин меня редко гладит, но кормит отменно. Порой ночью становится так грустно, что начинаешь чесаться о забор. Не оттого, что на теле появились блохи, а оттого, что не хватает любви. Да, грустно всё это….Выплюнув обглоданную кость, я падаю на истлевшие доски и молча прислушиваюсь к радостным крикам, доносящимся из дома. И чего они там устроили? Орут как резаные. Психи хреновы. От волнения или оттого, что давно не мылся, зачесался правый бок. Ну вот, приехали. Приподняв зад, потёрся о будку. Сладко зевнул и, снова растянувшись, провалился в сладкую дрёму.

Мне снилось детство. Мне было меньше месяца. Молодой человек, которого многие называли почему-то «Дедушка», взял меня в свой дом. Поначалу я никак не мог привыкнуть к просторной трёхкомнатной квартире на пятом этаже многоэтажного дома. А потом освоился. С радостным лаем носился по комнатам и вместе с его мамой смотрел телевизор. В основном мне нравились телепередачи о животных или юмор. В последних люди так забавно кривлялись, что походили на малышей, у которых отобрали соску или утащили игрушечный автомобиль.

Потом меня научили стойко выносить водные процедуры и справлять нужду только на улице. «У нас дома и так неприятные запахи. Превратили квартиру в чёртов склад! Ну, куда нам столько еды? Мы что, готовимся к концу света?» – любила повторять его мама, уперев руки в бока. Её сын раньше занимался торговлей. Потом его бизнес прогорел. Магазин пришлось закрыть, а все остатки еды затащить в дом. По ночам мне нравилось подкрадываться к огромной куче провизии и вслушиваться в странные шорохи, доносящиеся из самого центра. Привидения там живут или обычные мыши – я не знал, но был твёрд в стремлении когда-нибудь во всём разобраться.

И вот, когда Максим ушёл на поиски новой работы, а тётя Наташа заперлась в зале, чтобы насладиться изощрёнными историями Малахова, я, виляя хвостом, уверенно направился в сторону лоджии. Сначала я, как обычно, прислушался, но, не услышав ничего подозрительного, принялся разгребать завалы. Чего здесь только не было: крупы, соки, чипсы, пиво, консервы, печенье, сушёная рыба, всяческие сладости… От разрозненных запахов мой нос превратился в наркомана, словившего кайф. Да, запахи были манящие и в то же время неизведанные. Они тянули и тянули меня в самую глубь припасов. Так, что там за большой коробкой? Да это же… И тут огромная куча продуктов покачнулась и медленно, но уверенно стала падать. Я вовремя отскочил в сторону и стал свидетелем того, как раскрываются от удара пакеты с мучными изделиями и сахаром, вываливается из банок консервированная селёдка, растекаются коробки лопнувшего сока… И пока я в замешательстве бегал вокруг, появилась тётя Наташа. Поджав уши, я был готов к худшему, но она просто схватила меня за шиворот и выкинула за дверь.

Там я с час, если не больше, скулил. А потом появился сосед с заспанной физиономией и забрал меня к себе. Дома у него стоял похожий кавардак. К тому же у него было очень грязно и воняло помоями. В огромных клетках прямо в зале, в нарушение всех санитарных норм, сидели животные. В основном тут были собаки и кошки. Из дальнего же угла, правда, изредка доносилось хрюканье. Поросёнок? Я подошёл к смердящей клетке и поздоровался лаем с розовым созданием, на мордочке которого царила неописуемая грусть.

– Эй, ты как? – спросил я его.

Поросёнок в ответ лишь невнятно что-то прохрюкал и уткнулся носом в грязные прутья клетки.

– Тебя вообще тут кормят или как?

– Пло-хо…

– Не понял?

– Пло-хо… – повторила худосочная сучка того же окраса, что ия – серого с чёрным вкраплением. И хотя моя порода никак не относилась к пуделям, я её почему-то принял за свою. Нет, слов как таковых в общепринятом смысле я не слышал. Только лай, но в моей голове он преображался в так называемую английскую речь. У них тоже одно слово могло много что значить. К примеру, их fack. Это могло значить и то, что всё, мол, хреново, и то, что голова болит, или, скажем, я удивлён и тому подобное. У нас же всё построено на однотипном гавканье. Только оно бывает протяжным и коротким. Короткое – это утвердительное, а длинное – отрицательное. Так вот, прежде чем гавкнуть, надо ещё прочувствовать то, что хочешь сказать, вложить в это душу, так сказать. А потом произнести. Обычно собаки понимают друг друга плохо. Это происходит от несвязного гавканья. Не хотят они чувствовать, и всё тут. Ну и шут с ними.

Короче, поросёнка я не понял, но пуделиха рассказала всё о его несладкой жизни, а заодно о своей и всех окружающих. Чрез пять минут я был готов уже с боем вырываться из «страшного места», как назвала его пуделиха, но было уже слишком поздно. Меня пинком загнали в клетку с незнакомой сукой и сказали зловещее fack. Что в данной ситуации я воспринял как призыв к размножению. Ну, что делать? Я зевнул и, поджав хвост, подошёл к сучке. На вид она была ничего – длинные стройные лапы, пушистый хвост, упитанная задница, да и мордашка тоже вроде бы ничего. Я обрадованно завилял хвостом и подошёл поближе. Через секунду получил смачную оплеуху. Но вскоре мы подружились и через неделю среди ночи устроили «затяжные качели». Так у меня появились новые братья. К сожалению, смешанной породы, но всё лучше, чем ничего. Самка оказалась девственницей. У неё, конечно, были возможности закрутить роман с другими собаками, но она решила спариваться только со мной, отдавая дань моим знатным корням и особому положению. А может, ей нравилось моё хозяйство? Кто его знает…

На рынок я попал примерно через год. Туда попадали все без исключения. Просто у моего нового хозяина была привычка периодически уходить в запой. Находясь под влиянием алкоголя, небритый черноволосый мужчина с загорелой кожей любил пинать ногами клетки и материться. Иногда приходили его черномазые дружки и в шутку предлагали трахнуть всем вместе бедного поросёнка. Последний от страха забивался в дальний угол и делал лужу. Впечатлительный. Так проходили дни и недели. Пока хозяин, наконец, не трезвел и не относил нас на рынок. Там и начиналось самое противное. Смотреть на страшных убогих людей, заглядывать им в глаза и мысленно спрашивать: ты мой новый хозяин, или ты? Неведение. Когда не знаешь, какому козлу ты достанешься, начинаешь терзаться бесконечными вопросами. В конечном счёте, они здорово угнетают.

Конечно, всё свободное время я не сидел сложа лапы, а долго и упорно грыз зубами ветхую клетку, которая в нескольких местах изрядно проржавела и уже через неделю стала поддаваться. Пару зубов я, конечно, сломал, не спорю, но зато выбрался на свободу. Эх, свобода, свобода… От таких мыслей сон быстро заканчивается.

Обычно сон у меня чуткий. Чуть заслышав шорох, сразу же просыпаюсь, но сегодня всё не как всегда. Шершавая грубая ладонь легла мне на голову. Сначала она ощупала мою шерсть. Позволила ощутить её тепло, прочувствовать доброту владельца ладони. А потом меня стали гладить. Ох, как давно меня никто не жалел! Все только били и издевались. И вот момент счастья настал, обескуражил, застал врасплох в счастливое время между сном и явью. Когда есть возможность думать, но нет возможности шевелиться. Что-то внутри меня приказывало немедленно вскочить и вцепиться в руку. Ведь она чужая – я понял это по запаху и по многим другим факторам. Я осознал это даже во сне. Но мне не хотелось наносить вред тому, кто меня гладил. Ведь я так долго ждал этого…

Мне хотелось проснуться у благодетеля на руках. Ощутить его любовь всем телом. От этих мыслей щёки вдруг порозовели. Или это только мне показалось? Не важно. Я начинал просыпаться. Веки медленно поползли вверх, и я увидел его – уставшего, сгорбленного и небритого. Мученический взгляд незнакомого мужчины задержался на моих ушибах и ссадинах. Он гладил каждую лапу, что-то тихо, ласково шептал, а потом тяжело вздохнул и грустно посмотрел в сторону дома. И только теперь до меня дошло. Он ведь находился у нас во дворе, он прошёл внутрь и сейчас гладил меня – сторожевого пса, который обязан предотвращать всяческие такие попытки. О ужас! Мне показалось, что шерсть на спине встала дыбом. Липкий страх прокрался в уставшее собачье сердце и неожиданно взорвался.

Я подскочил как ужаленный и изо всех сил разразился лаем на незнакомца. Это был всего лишь инстинкт, я не желал ему зла. Нет. Конечно, нет. Потом осторожно посмотрел в сторону дома. В дверях стоял хозяин и сверлил меня злобным взглядом. Значит, он всё видел. Всё, что происходило, от начала до конца. Новая волна ужаса окатила меня. Сердце защемило. Пульс подскочил, и всё, что я мог сделать, – это продолжать лаять на незнакомца. Тот уходил не спеша. Он меня совсем не боялся. И это плохо. Хозяин понял, что мне грош цена и все прошедшие годы он зря меня кормил и тратил на меня время.

Сначала он казался вполне спокойным и адекватным, но вскоре обезумел. Бросив бутылку водки на заснеженный двор, хозяин сбежал по ступеням вниз и стал бить ногами прогнившую будку. Я вжался в самый дальний её конец и вцепился зубами в торчащий из-под земли корень дерева. Так я и знал! Вскоре он схватился за цепь и стал пытаться силой вытащить меня наружу. Я держался как мог, зная, что и без того строгий хозяин в пьяном угаре может зашибить.

– Давай вылезай! Вылезай, падла! – кричал он как ненормальный. – Ну, чего упираешься? Думаешь, я тебя буду жалеть? Этот вор стащил у нас фамильные драгоценности, понимаешь? Да ни шиша ты не понимаешь, ты же безмозглая скотина! Охранять, понимаешь?! Ох-ра-нять! Вот и всё, что должен был делать, а ты впустил его во двор. Пока он нас грабил, мирно похрапывал, сволочь! Зачем я, по-твоему, кормил тебя всё это время?!

Из всех его слов я понял лишь «охранять», «кормить», да, пожалуй, «безмозглая». Эти слова он часто употреблял в своём лексиконе. Сложить всё это воедино оказалось несложно.

Когда он при очередном рывке не удержался на ногах и рухнул в снег, на улицу выбежали дети и его женщина. Последняя, казалось, не была удивлена происходящим. Она сочувственно посмотрела в темноту будки и помогла мужу подняться. Тот с пьяным матом, отмахиваясь от жены, побрёл в сторону дома.

В голове, словно пчёлы, роились всевозможные мысли. Они раздирали меня на части. Из них самыми важными были: «Кто приходил ко мне?» и «Почему я его не покусал?». Эти два вопроса особенно терзали меня.

Жизнь превратилась в кошмар. Кормить меня перестали, участились побои. Будку сломали, и теперь я спал на улице, ощущая, как моё тело медленно отдаёт остатки тепла мокрой от снега земле. Я перестал быть востребованным и нужным. Меня не отпускали, но и рады тоже не были. Держали по старой любви или нелюбви. В общем, хозяин дома сильно запил, и жена его собрала вещи и вместе с детьми уехала к родственникам. Остался я да вечно пьяный хозяин, от которого разило всякой гадостью. Меня он не замечал. Иногда, проходя мимо, даже наступал. О чём, конечно, жалел. Я его нещадно кусал, но мужчина, казалось, не чувствовал боли. Он был каким-то отстраненным, будто высадился на другой планете и сейчас проходит адаптацию к новому месту жительства. А впрочем, видя, как он спивается, мне стало отчётливо ясно, что жить он не собирается. А мне вот хотелось, и даже очень.

Морозы крепчали, и помощи ждать было не от кого. Уйти мешала мне длинная цепь. Предстояло перейти дорогу, а ведь она будет волочиться сзади, что делать? Собрав лапами цепь в одну кучу, я широко разинул пасть и постарался взять её зубами. Данный финт получился не сразу. С десятой или одиннадцатой попытки. Уж больно широко пришлось разинуть пасть. Потом, приоткрыв массивную дверь, я проскользнул на улицу.

Стояла тихая ночь. Звёзды высыпали наружу, словно светлячки. Подняв морду, я посмотрел на них и тихо заплакал. Слёзы катились по саднящей шее. Пасть тряслась. Лапы ныли от побоев и хотелось неудержимо есть. Делать нечего. Стал осторожно переходить дорогу. Меня тут же чуть не сбила машина. Чёртов лихач! Я хотел разразиться лаем, но вовремя вспомнил про цепь. Собирать её на дороге совсем не хотелось. Конечно, я направился к торговому центру. Он был круглосуточный и по ночам там кто-то запускал фейерверки. По крайней мере, хлопки, что я слышал, очень походили на те, что раздавались под Новый год.

Мне было холодно. Враки это всё, что собаки не мёрзнут. Мёрзнут, ещё как! Из пасти сочится слюна и падает под лапы. Те давно окоченели. Породистых собак иногда одевают. Меня же грела весьма пощипанная шерсть, но толку от неё было мало. Мне пришлось прибавить темп в сторону центральных дверей. Наверняка тот мужчина, что меня гладил, ошивается поблизости. Надо бы его найти и во всём разобраться. Пока трусцой бежал к дверям, совершенно забыл про собак. Я ведь нездешний, чёрт! Это при хозяине можно быть храбрым и ничего не бояться, а тут я на чужой территории, а за это кусают, а порой и вовсе убивают. Что же это я? Оглядевшись по сторонам, ничего подозрительного не заметил и тут вдруг столкнулся с ними нос к носу. Их было шестеро. Огромные и откормленные псы. Видать, их кто-то прикармливал из служащих торгового центра. Тишина опустилась на нас словно туман. Сладковатый запах моей крови из ран так и намекал на предстоящую расплату…

– Гав!

– Здорово! – говорю им в ответ с дрожью в голосе. Цепь при этом вывалилась из замёрзшей пасти. Теперь будет легче общаться. Псы попались не безмозглые. Кусают не сразу – уже хорошо.

– Га-а-ав?! – что означало: «Как здесь оказался?!»

– Хозяин выгнал.

Одна из собак, стоящих чуть впереди, – наверное, вожак, – понимающе кивнула. Или это мне показалось? Собаки ведь не кивают. Это прерогатива людей. Да и ладно! Ситуация тем временем накалялась. Мы все понимали, что я на чужой территории. Есть ведь нейтральная полоса. По ней и надо продвигаться, наталкиваясь то и дело на отголоски запахов собачьей мочи – это были своего рода ориентиры. Я же хамски решил пройти по их земле. Вожак выжидающе оскалился и сделал решительный шаг вперёд.

– Постойте, постойте, ну нельзя же просто так…

И тут мне в зад вцепилась одна из собак, которая незаметно подкралась сзади и которую я слишком поздно заметил. Потом налетели ещё две. Стали рвать. Невыносимая боль пронзила замёрзшее тело. Я всеми силами старался вырваться, но все попытки были тщетны – мешала пресловутая цепь. Одна из собак удерживала меня за неё, остальные рвали. Когда в глазах потемнело, я услышал фейерверк. Потом одна из собак упала замертво. Из головы её хлынула кровь. Собачьи ангелы! Да её убили! Меня тут же отпустили. Псы в растерянности озирались. Я и сам заметил чёрный фургончик не сразу. Трое мужчин в серой форме выскочили из него и нацелили на нас какие-то приспособления. Чуяло моё собачье сердце, что это никакие не фейерверки. Тут по ночам, оказывается, отстреливали собак, и теперь я попал в один из таких рейдов. Подобрав живо цепь, я первым ринулся в сторону. Выстрел перебил мне правое ухо. Слёзы брызнули из глаз. Я, петляя, бежал прочь – к заднему двору торгового центра. Сзади слышались бесконечные выстрелы и задыхающийся скулёж раненых псов…

Я бежал без оглядки, стиснув зубы и поджав хвост. Преследователи приближались. С каждым их криком страх подстёгивал меня словно плетью. Задыхаясь, я скулил и надеялся только на свои лапы. Люди, дороги и машины слились воедино. Страх вытеснил из головы все мысли. Остались только инстинкты. И они повелевали мне бежать и бежать. Лапы подкашивались. Меня мотало из стороны в сторону, но я упорно продолжал отрываться от своих преследователей. Свора собак была уверена, что это моих рук дело. Что я на них накликал беду. И теперь они бежали за мной, всё так же надеясь разорвать меня на куски в ближайшей подворотне. А ещё эти люди на фургоне! Судя по визгу шин, они ринулись прямо за нами. Ну и в переплёт я попал! Неужели всё и вправду из-за меня? Собаки были уверены, что вскоре настигнут свою жертву. Предвкушая расправу, они громко лаяли вслед.

Я давно перестал оглядываться и сосредоточился только на своей цели. Ей оказалась брешь в заборе, опоясывающем торговый центр. Я поднажал. Случайная проезжающая машина чуть не сбила меня, когда я пробегал перекрёсток. Визг шин и громкий сигнал пробили с головы до лап. Редкие прохожие шарахались в стороны. Малолетняя ребятня из тех, что любит гулять по ночам, подобрав камни и палки, стала швырять в меня. Покой их мирного существования был нарушен, и они мстили за это. Миром правит зло. Везде и повсеместно – в каждой душе человека. Однако в животном мире насилия было не меньше, а даже больше. И знание это угнетало меня. И всё же я не отчаивался. Через несколько секунд стрелой ворвался в брешь в заборе. Поцарапал лапы, пузо и шею. И всё же я вырвался на свободу! Как пушечное ядро, влетел в незнакомый двор и, сделав ещё несколько судорожных шагов, обессиленно упал в торце пятиэтажного дома. Однако перевести дух мне не дали.

– Смотри, какой пёсик, – грубый мальчишеский голос ворвался жалящим импульсом. Он говорил, нет скандировал: «Слышишь? Нет, ты слышишь? Твою мать! Да тебя же убьют! А ну, подымайся!». «Оставь меня!» – сказал я мысленно голосу и почти отключился. Оставил инстинкты охранять израненное тело.

– Слушай, да он с цепью прибежал. Видал, какая длинная? – другой, более писклявый голосок попытался ворваться в сознание. Однако был варварски блокирован. Да идите вы!

– А давайте схватим его за цепь и…

– Но он же болен, – попытался возразить владелец первого голоса.

– Ты что, доктор, блин?! Он же издохнет к утру. Всю ночь будет скулить под окнами, а потом от него будет разить, как от мешка с дерьмом. Ты этого хочешь? Я не хочу! Я так уже один раз промаялся, когда собаки скулили под окнами…

– Ладно, уговорил…

Я с ужасом ощутил, что меня куда-то тащат за цепь.

– И куда мы его денем?

– На стройку. Оттащим туда и бросим подыхать.

– Но так негуманно.

– Эй, доктор, тогда добьём этого гада там же, идёт?

До меня вдруг дошло, что ещё немного – и мне уже ничто не поможет. Разлепил сначала веки. Увидел ночное небо, проплывающие мимо деревья. Потом скосил взгляд на троих мальчишек. Им было лет по семь, не больше. И откуда у них столько злости? Тут подо мной кончился асфальт. Я понял это по ощутимым ударам. Тащили по битому камню. Что, уже стройка? Я увидел огромный мрачный недостроенный дом и склонившийся над ним кран. Внутри всё похолодело.

– Всё, бросай его!

Мальчишки обступили меня. Двое. А где третий? Он появился сверху с большим булыжником в руке.

– Ну, как я и предложил, добьём мразь!

Он замахнулся, и у меня перед глазами промелькнула вся собачья жизнь. Я не успел испугаться и что-либо сделать. Была только мысль, что вот оно – избавление. Рука с камнем полетела ко мне… Моя голова, израненная в нескольких местах, ещё одного удара не перенесёт. Что ж, умирать, так с боем! И я дёрнулся в сторону. Удар пришёлся по цепи. Она звякнула и разъединилась прямо рядом с шеей. Почти свободен! Уже кое-что. Я неуверенно поднялся. В голове всё кружилось.

– Смотри, он уходит, бей его! – завопили ребята, и я припустил. Спотыкаясь и припадая на передние лапы, побежал подальше от этого дома и окружающих. Лишь бы не слышать их голосов, лишь бы не

видеть людей. Они уже все представлялись мне тиранами, убийцами, палачами. В длинных капюшонах и красно-чёрной одежде. У палачей хоть были отточенные топоры, и своё дело они знали – лишали жизни быстро и почти без боли. По крайней мере, так рассказывали собаки. А эти малолетки…. О ужас, куда катится мир? С трудом я перебрался через переезд и, минуя железную дорогу, вышел в глухие места. Шёл я всю ночь, а под утро не выдержал и упал без сознания.

Очнулся оттого, что меня клевали вороны. Подумали, что уже труп, сволочи! Я рявкнул на них и попытался подняться. Это мне далось с трудом. Вороны отстранились, но бросать свою жертву не спешили. Солнце уже палило нещадно. Кое-где стал таять снег. Добрый знак. Поплёлся мимо гор мусора. Где я, на свалке? Что ж, это то место, где частенько оказываются такие, как я. Но пока есть силы, буду идти. Вперёд. Только вперёд. Вороны, которые, кстати, куда-то исчезли, ждут моей смерти. Но я буду идти. Буду! Где они? Я неуверенно поднял голову к ясному небу и обнаружил парящих надо мной тварей. Так, главное – их не бояться и не останавливаться. Ох, как хочется есть! Живот судорожно сжался. Всё бы отдал за косточку, хоть самую маленькую. Малюсенькую!

И тут я остановился. В одной из куч мусора лежала собака. Мёртвая. Её глаза были закрыты, а в груди зияла дыра. Парочка ворон терзала тело. Падальщики. Чёртовы падальщики! Я зашёлся лаем и побежал к ним. Отогнал от тела и грустно посмотрел на собаку. Это была та самая пуделиха из дома, где меня держали. О, собачьи ангелы! За что же это? Я взвыл и издал стонущий звук. На большее меня не хватило. Я снова взглянул на неё, и в голове помутилось. Я представил себя на её месте и отшатнулся. Попятился назад и натолкнулся на ворону. Стерва клюнула меня в бок. Я, как ошпаренный, побежал в сторону. Потом, обессилев, пошёл…

Я возвращался. Назад – куда же ещё? Теперь моя цель – добраться снова до торгового центра. Дойти любой ценой. Я понимал, что через дворы мне не пройти. Так хоть дойти куда-нибудь. Дойти. Как мне это знакомо… Я снова шёл, и лапы отваливались от усталости. Во рту пересохло до такой степени, что язык с трудом проворачивался в глотке. Голова кружилась, и желудок прилип к брюху. Конец близок? «Ещё немного, ковбой!». Кто это сказал? Кто, вашу мать?! Я обернулся, но никого не увидел. Похоже, одолевают галлюцинации. Это от обезвоживания. Наверно.

Через дорогу я уже полз. Идти попросту не мог. И там, на обочине, я понял, что умираю. По-настоящему и навсегда. Глаза стали медленно закрываться, и я снова почувствовал тепло знакомых рук. Собачьи ангелы! Да что же это? Это те самые руки, но кто это? Я изо всех разлепил веки и увидел своего первого хозяина. Ну, вот и всё. Теперь можно умирать счастливым…