3

3

Дорога, по которой ехал джип Милта Шентона, казалась пустынной и опасной. Грязно-серые покосившиеся ставни на оштукатуренных домах, нависавших над узкими тротуарами, были наглухо закрыты. Единственным живым существом поблизости от Шентона была бездомная кошка, кравшаяся вдоль фасада здания. Сержанту казалось, что единственным доносившимся до него звуком был стук его собственного сердца.

Впереди Шентон увидел сине-белый Т-образный дорожный знак «Париж — Итальянские ворота», тот самый, который накануне ночью видел Дронн. Вдруг над головой Шентона со скрипом открылось окно. Он резко повернулся на звук, сбрасывая предохранитель карабина. Затем раскрылось еще одно окно, и еще одно. Откуда-то до него долетел женский голос: «Лез америкен!» Краем глаза он увидел, как к машине бросились, стуча шлепанцами, мужчина в рубашке и две женщины в халатах. Мужчина обхватил сержанта из Мэриленда и слюняво расцеловал в обе щеки.

Шентон так и не понял, откуда они все взялись, но через несколько секунд буквально каждое здание изрыгало толпы счастливых, вопящих парижан. В считанные минуты пустынные улицы заполнились плотной, ликующей, непроходимой людской массой. Там, где всего мгновение назад сержант с опаской ощущал свое одиночество, теперь он увидел, что пробиться на джипе через многоголосое море лиц, преграждавшее дорогу, было почти невозможно.

И так было повсюду.

На маршрутах продвижения 2-й бронетанковой толпы сходили с ума. Когда они поняли, что солдаты в американских касках и униформе были их согражданами; когда увидели лотарингские кресты на «шерманах», а на башнях такие названия, как «Вернон» и «Сен-Сир», их радость перешла в какое-то безумие. Девушки и дети свисали с каждого танка, бронетранспортера, машины, словно гроздья винограда. Водители джипов порой рисковали оказаться раздавленными роем людей, прыгавших на них, чтобы поцеловать, потрогать, сказать что-то. Толпы на тротуарах бросали в них цветы… и спелые помидоры, морковку, редиску и вообще все, что могли предложить. Они преследовали колонны пешком и на велосипедах; они накатывались им навстречу крикливыми волнами.

Находившийся в танке «Эль Аламейн» лейтенант Туни обнаружил, что так много людей карабкаются на гусеницы его машины, ныряют в башню, загораживают дорогу, что ему пришлось стрелять из пулеметов в воздух, чтобы расчистить дорогу. Капитану Жоржу Бюи — с покрасневшими глазами, измученному двумя бессонными ночами — его танк казался «магнитом, проходящим через кучу стальных опилок». Жан Рене Шампьон, француз из Мексики, на своем танке «Морт-Омм» добрался до площади Шатле в 8.30. Там он находился в течение «пяти наиболее памятных часов» в его жизни. Люди пели, танцевали, плакали, передавали солдатам вино и шампанское, буквально завалили машины его взвода, так что их не было видно. Девятнадцатилетний Леандр Мадори, корсиканский крестьянин, никогда не бывавший в Париже, разглядывал толпы из своей полугусеничной машины и без устали повторял: «Боже мой, какой он огромный!»

На пути продвижения 4-й дивизии американцев прием был не менее бурным. Капитану Бену Уэллсу из УСС, больному, усталому, покрытому испариной из-за сысокой температуры, казалось, что «волна людских эмоций подхватила нас и потащила в самое сердце Парижа… Было такое впечатление, будто пробираешься наощупь во сне». Стоя по щиколотки в цветах, Уэллс наклонился, чтобы обнять почтенную седовласую женщину, тянувшуюся поцеловать его. «Слава богу, вы здесь, — сказала она. — Теперь Париж опять будет Парижем». Через три недели сын дипломата Уэллс встретился с ней официально. Она была внучкой Фердинанда де Лессепса, построившего Суэцкий канал.

Но из всех впечатлений от продвижения по этому маршруту ничто так не запомнилось этим людям, как чисто эмоциональное воздействие сотен тысяч торжествующих, переполненных благодарностью парижан, окружавших их. Майор Фрэнк Бёрк из Джексона, штат Миссисипи, погрузившись в людское море, подумал, что это, «несомненно, счастливейшая сцена, которую когда-либо видел мир». У Бёрка осталось впечатление, что это были «целых пятнадцать миль ликующих, исступленно счастливых людей, ожидавших своей очереди, чтобы пожать вам руку, поцеловать вас, одарить едой и вином».

Прелестная девушка обвила руками шифровальщика Брюса Райна и всхлипнула: «Мы ждали вас четыре года». Точный во всем вирджинец заметил: «Но Соединенные Штаты участвуют в войне только три года».

— Ну так и что? — ответила девушка. — Мы знали, что вы все равно придете!

Повсюду на их пути счастливые, благодарные французы бросали американским солдатам, что у них было. Лейтенант Ли Ллойд из Алабамы заметил у своей машины женщину, вопившую: «Сувенир! Сувенир!» Вдруг она обернулась к стоящему рядом мужчине и выдернула у него изо рта трубку. Быстрым движением она сунула ее Ллойду. Прежде чем алабамец успел вернуть трубку, машина покатила дальше. Ллойд видел удаляющееся в толпе изумленное лицо мужчины. В конце концов, придя в себя и смирившись, мужчина заулыбался.

Хорошенькая девушка с тарелкой прохладного свежего винограда подбежала к лейтенанту Джону Моргану Уэлчу. Какой-то немец, пояснила она, забыл его в ее лавке. Когда Уэлч начал есть, наблюдавшая за ним красивая женщина заметила: «Это первый виноград, который я вижу за четыре года». Устыдившись, Уэлч предложил ей присоединиться.

— Нет, — ответила она. — Сегодня, молодой человек, все для вас.

* * *

Среди бури восторгов, бушевавшей на ведущих к центру города улицах, необычные вещи происходили и с гражданскими. Поль Бертран, художник по декорациям, неотрывно следивший за джипами 2-й бронетанковой, не верил своим глазам. Если американцы, думал он, смогли создать такую машину, то «победа в войне обеспечена». Подобно французам, в восточной части города сбегавшимся навстречу американским солдатам, чтобы проверить свои знания в английском, Роберт Миллер, американский адвокат, застрявший в Париже после Пёрл-Харбора, подскочил к проезжавшим мимо его дома на площади Мюэтт солдатам 2-й бронетанковой, лепеча по-французски слова приветствия. Они ответили ему недоуменными взглядами: все они были испанцами.

Восемнадцатилетняя Колетта Массиньи была уверена, что освобождение наступит именно в этот день. Она надела специально припасенное для этого случая голубое шелковое платье и отправилась на поиски освободителей. На улице Понп под наглухо закрытыми ставнями она увидела причудливую машину, в которой сидели трое в касках. Она подъехала к первому в своей жизни джипу и заговорила с его пассажирами. Они посмотрели на нее с таким же недоумением, с каким испанцы встретили Миллера. «Вы американцы?» — спросила она по-английски. «Черт побери, конечно, милая», — ответил водитель. Колетта бросилась ему на шею. В этот момент десятки людей, наблюдавших за ними из-за ставен, хлынули на улицу. Джип был буквально погребен под грудой человеческих тел. И тут над головой Колетты с шумом распахнулись деревянные ставни еще одного окна. Из окна высунулся молодой человек с серебристой трубой в руках. Полились сильные, волнующие звуки «Марсельезы». Колетта подумала, что вряд ли когда-либо услышит более прекрасное исполнение этой мелодии.

* * *

Во время счастливого марша случались и трагедии. Лейтенант Ив Чампи из 2-й бронетанковой, сидевший в машине, которая двигалась в колонне через Орлеанские ворота, увидел, как пожилой немецкий солдат на велосипеде — его обмундирование было в лохмотьях, вещи кое-как затолканы в рюкзак — вдруг направился наперерез их быстро идущим машинам. Колонна проехала по нему. Оглянувшись, Чампи увидел «размазанное по мостовой красное пятно — все, что осталось от человека, который еще мгновение назад был жив».

В общем и целом на начальном этапе наступления противник сопротивления почти не оказывал. Окопавшись в своих опорных пунктах, в окружении ФФИ, немцы перешли к обороне и в полной готовности ждали, когда освободители города попытаются их оттуда выбить. Время от времени с этих позиций раздавались выстрелы, разгонявшие возбужденных парижан, как стаи перепуганных голубей, после чего освободители города оставались на его улицах одни.

К восьми часам первые подразделения подошли к центру города. Капитан Жорж Бюи, в изнеможении клевавший носом в башне своего танка, почувствовал, как заглохли моторы. Бюи автоматически поднял голову и выглянул наружу. И тут же пережил «самый сильный в своей жизни шок»: прямо перед ним, приветливо сияя на солнце, был Нотр-Дам. Капитан Билли Бьюнзл из 38-го разведывательного батальона наткнулся на танки Бюи на короткой боковой улочке по другую сторону Сены. С радостными воплями обе колонны, французская и американская, помчались наперегонки, соревнуясь за честь первыми въехать на площадь Нотр-Дам. Они финишировали одновременно. Только теперь Бьюнзл сообщил по радио своему командиру полковнику Сайрусу А. Долфу, что он в Париже. «Откуда вы знаете, черт возьми?» — спросил старый профессиональный солдат Долф. «Какого дьявола, полковник, — ответил Бьюнзл, — я смотрю прямо на Нотр-Дам!»

* * *

Повсюду вдоль дорог, по которым вступали в город войска, стояли женщины Парижа, стройные, загорелые и — для этих мужчин, прошедших с боями до Парижа из самой Нормандии, — почти невероятно красивые. Рядовой первого класса Марсель Рюфен из Чадского полка 2-й бронетанковой хвастался по их поводу всю дорогу до столицы. Теперь, свешиваясь из своей машины «Люневиль», Рюфен перецеловывал их десятками, пока, как показалось его товарищам, его лицо не стало «похожим на красный гриб». У находившегося на борту «шермана» «Викинг» капрала Люсьена Давантюра сложилось такое впечатление, что парижанки просто штурмуют его танк. Он установил порядок допуска в свою башню: вначале — самые красивые! Рядовой первого класса Чарли Хейли из 12-го полка наблюдал за светловолосым парнем, который хотел выяснить, скольких девушек он сможет облобызать. «Он перецеловал, должно быть, тысячу», — с благоговением подумал Хейли.

Для бойцов 2-й бронетанковой еще более трогательным, чем дикий рев толпы, было неожиданное воссоединение с семьей и друзьями. Со своей полугусеничной машины «Ларш» Жорж Бюше наблюдал, как на улице Бурдонне какая-то женщина бросилась под пули и повисла на приближавшемся пехотинце. «Мой сын, мой сын», — всхлипывала она. Около площади Шатле капрал Жорж Тиолла внезапно увидел перед своим танком два знакомых лица. Всего в пятидесяти ярдах, крутя педали двухместного велосипеда, к нему подкатывали его родители. Майор Андре Грибиу благодарил бога за то, что в его джипе оказался ящик с пайком, когда он нашел своих родителей в Версале. Он их едва узнал: его мать похудела почти на пятьдесят фунтов, а отец — на тридцать пять.

Около Орлеанских ворот обезумевшая женщина кружила у колонны «шерманов». У каждого танка она задавала один и тот же вопрос: «Где можно найти полк в черных беретах?» Это была мадам Бовера, искавшая одного из своих двух сыновей.

Но самой трогательной была встреча у капрала Люсьена Давантюра. Давантюр знал, что его брат уехал в Париж, чтобы избежать депортации в Германию. На всем пути в Париж водитель «Викинга» посылал в окружавшие танк толпы записки, адресованные брату. В центре Парижа, у моста Пон-Нёф, когда 75-миллиметровая пушка «Викинга» смотрела прямо на универмаг «Самаритен», Давантюр заметил человека, медленно пробиравшегося вдоль колонны танков. Человек подошел к его машине, и Давантюр заморгал, не веря своим глазам. Это был «невероятно тощий, в слишком большой для него полицейской форме с повязкой ФФИ на руке» его собственный брат, которого он не видел три года. Братья, символизировавшие собой две части сражающейся Франции, попали в объятия друг друга, как будто их «притянуло электрическим током». Их встреча была короткой. Через несколько минут «Викинг» получил приказ двигаться дальше. Брат Давантюра попытался втиснуться в танк, но понял, что там нет места. Капрал запрыгнул в машину, захлопнул крышку люка и выставил перископ; он остался в темноте один со своими слезами. В наступавшей следом за танком группе пехотинцев прибавился еще один человек. Это был брат Давантюра в полицейской форме.

Не все встречи были столь радостными. В 16-м районе Робер Пербаль из лотарингской деревни Ромба узнал от проходящей мимо землячки, что его отец был депортирован два года назад. Бледный молодой человек подошел к машине лейтенанта Анри Карше, на минуту остановившейся по пути в город. «Извините, — спросил он, — вы случайно не знаете Люсьена Луазо? Мы ничего не слышали о нем с тех пор, как он ушел к де Голлю три года назад». Карше молча посмотрел на парня. «Да, — ответил он, — я знал Люсьена Луазо. Он был моим лучшим другом». Затем, задержав взгляд своих мягких карих глаз на молодом человеке, он добавил: «Он был убит в Бир-Хакейме». Парень побелел и исчез.

Для десятков бойцов 2-й бронетанковой телефон, который они столь чудесным образом обнаружили накануне, стал той первой ниточкой, которая связала их с семьями. Рядовой первого класса Жан Ферраччи нацарапал имя и номер телефона своей сестры на маленьких клочках бумаги и раздавал их в толпу каждый раз, когда его машина останавливалась. К полудню десятки людей звонили ей, чтобы сообщить о возвращении брата. Сержант Пьер Лель, командир танка «Монфокон», заскочил в бистро у площади Шатле, чтобы позвонить невесте, которую не видел и о которой ничего не слышал четыре года. Услышав ее голос, Лель поначалу онемел и смог выговорить лишь два слова, столь же прекрасных сколь и банальных: «Жё тем»[31]. Потом уже он сообщил ей, где находится, и она бросилась его разыскивать.

У немногих американских солдат в этот день тоже были своего рода воссоединения. Лейтенант Дэн Хантер был в числе первых американцев, оказавшихся в центре города. Ему поручили реквизировать «Пти-пале», чтобы устроить там центр для допросов коллаборационистов. Перепуганный смотритель этого музея на Елисейских полях сказал, что этого делать нельзя: в здании находилась драгоценная коллекция произведений искусства. «Вывезите ее», — приказал Хантер; его подразделение должно прибыть в пять часов. Невозможно, умолял смотритель, коллекцию нельзя вывезти так быстро. Это особый дар, сообщил он, переданный Франции одним из его соотечественников-американцев, человеком по имени Эдвард Так. Хантер рассмеялся. Он велел смотрителю вывозить коллекцию, а всю ответственность брал на себя: Эдвард Так был его двоюродным братом.

По пути в Париж майор Франклин Холкомб из морской пехоты завернул на улицу Университетскую, 72, в дом своей очаровательно эксцентричной тетушки Сильвии Шеридан, добровольной попечительницы русской колонии в Париже. Холкомб выбрал самую прямую дорогу: он вошел через окно на первом этаже. Старая дама величественно, с достоинством восседала в гостиной и читала книгу, когда туда ввалился Холкомб. Она взвизгнула, увидев его зеленую морскую форму, похожую по цвету на форму вермахта, но потом узнала Холкомба.

— Франклин! — закричала она пронзительным голосом, как школьная учительница, обращавшаяся к несносному ребенку. — Неужели тебя учили этому в морской пехоте — врываться в квартиру дамы через окно?

* * *

Не всех прибывших в этот день в Париж встречали поцелуями. В Корбее, что в 12 милях к югу от Парижа, из стоявшего в 50 ярдах от берега Сены дома, окна которого были закрыты ставнями, американский офицер пытался рассмотреть местность сквозь поднимающийся от реки густой туман. Это был лейтенант Джек Ноулз, тот самый, которому было приказано раздобыть своим людям галстуки для предстоящего «парада» через Париж. Весь парад Ноулза состоял в спуске к берегу, где ему было поручено организовать переправу через Сену. Поскольку с занимаемой ими позиции невозможно было что-либо рассмотреть, Ноулз и его взводный сержант «Торопыга» Стоун вышли наружу и начали осторожно спускаться к воде. Когда они приблизились к ней, немцы открыли огонь. Ноулз нырнул за дерево, кора и ветви которого уже были срезаны пулеметным огнем. Раненный в плечо и ягодицы, Ноулз услышал позади себя слабый стон: «Врача, врача». Это звал на помощь умирающий у самой Сены «Торопыга» Стоун, на шее которого все еще был повязан галстук, добытый им для «парада» в Париже.

* * *

В нескольких милях от этого места, на юго-западной окраине Парижа, неподалеку от склада торпед «Пилц» в Сен-Клу, только что появились первые колонны под командованием майора Франсуа Морель-Девиля, встреченные такими же громовыми овациями, как и другие части 2-й бронетанковой на другом конце столицы.

В этот момент мимо колонн Морель-Девиля по улице Дайи в сторону моста Сен-Клу с ревом пронесся джип. Макс Жиро из 2-й бронетанковой подумал, что «водитель, должно быть, торопится попасть в Париж».

Он угадал. Это был сержант Лэрри Келли, ирландец из Пенсильвании, торопившийся сдержать свое обещание стать первым американским солдатом в Париже. Он пересек площадь у начала улицы Дайи и с веселым гиканьем направил свой джип через мост. На другом его конце пожарник Жан Дави возвращался с похорон бойца ФФИ. В тот самый момент, когда Келли летел на своем джипе через Сену к Парижу, Дави вступил на мост с противоположного берега реки.

Когда Дави увидел странную автомашину, каски, форму, он сразу понял, что эти люди могут быть только немцами. Он вскинул к плечу свою новенькую винтовку «маузер» и выстрелил в упор, выпустив в приближающийся джип всю обойму. С шестью ранениями обливающийся кровью сержант Келли упал на мостовую, сраженный по ошибке всего в 50 ярдах от границы города, в котором он хотел быть первым американским солдатом.

* * *

Теперь, когда по всему Парижу наступающие войска оказались в пределах досягаемости для огневых средств опорных пунктов Хольтица, к счастливым воплям толпы стали примешиваться звуки перестрелки. Выстрелы эти были леденящим кровь напоминанием о том, что в Париже оставались в полной боевой готовности почти 20 тысяч немецких солдат, то есть почти столько же, сколько наступало союзников.

Лейтенант Пьер де ла Фушардьер из 501-го танкового полка с изумлением смотрел на пустую площадь Обсерватории, резко контрастировавшую с многолюдными улицами, по которым только что двигались его танки. Впереди послышалась стрельба. Ла Фушардьер выскочил из своего танка и подбежал к единственному попавшемуся на глаза парижанину — жавшемуся к двери старику.

— Месье, — спросил он, — где здесь немцы?