30

30

Лейтенант Сэм Брайтмен из отдела печати штаба Верховного командования разглядывал насквозь промокших людей, заполнявших улицы Рамбуйе в 30 милях от Парижа. Танки, джипы, грузовики, французские солдаты, американские, бойцы ФФИ, репортеры и простые французы толпились за окнами ресторана при гостинице «Гран Венёр» в Рамбуйе. «Не хватало только де Голля, — подумал Брайтмен, — и у немцев будет самая лучшая цель со дня „Д”».

На лице Брайтмена витала улыбка. У его локтя стояло сокровище, столь редкое в этом городе, в котором и без того скудные буфеты уже были полностью опустошены дружелюбными оккупантами. Это была бутылка холодного рислинга. И вот теперь хорошенькая официантка подносила ему тарелку разогретых консервов. Подойдя к столу, она вдруг вскрикнула и выронила тарелку, перевернув бутылку Брайтмена. Пока Брайтмен созерцал, как драгоценное вино выплескивается на пол, официантка, как завороженная, уставилась в окно и со слезами на глазах непрерывно повторяла: «Де Голль, де Голль, де Голль».

Шарль де Голль действительно только что прибыл в Рамбуйе. Здесь, на пороге столицы своей страны, в авангарде армии, которой предстояло ее освободить, этот одинокий человек сделал предпоследнюю остановку на долгом пути к дому из изгнания, начавшегося в июне 1940 года. Его помощнику Клоду Ги на всю жизнь запомнилась сцена в тот августовский вечер. Не все в Рамбуйе, как официантка из «Гран Венёр», узнавали одинокую фигуру де Голля. Когда он проходил, сотни людей выкрикивали имя де Голля, но, не зная его лица, не могли понять, кому аплодировать.

Де Голль со своими спутниками направился прямо в «Шато де Рамбуйе», в котором двери, и простыни, и даже столовые приборы все еще были проштампованы надписью «Французское государство» — символом бывших хозяев, вишистов. Там, в полутемном торжественном зале, где отрекся от престола Карл X, где пировали короли, императоры и президенты Франции от Людовика XVI до Наполеона и Пуанкаре, Шарль де Голль и три его верных помощника уселись за стол и вскрыли на ужин банки холодного пайка. Поужинав, де Голль вызвал Леклерка. Он сгорал от нетерпения, стремясь побыстрее попасть в Париж. Теперь на счету был каждый час.

Изучив разведданные, поступившие от оперативной группы Хемингуэя и от десятков агентов ФФИ, просочившихся через немецкую линию фронта, Леклерк принял важное решение. От своего американского начальства он получил приказ двигаться строго вперед по кратчайшей дороге до Парижа, минуя Рамбуйе и Версаль. Однако за последние сутки, как сообщала разведка, немцы подтянули в этот район еще 60 танков и расставили минные поля. По собственной инициативе Леклерк решил сделать крюк в 17 миль на восток, к Арпажону и Лонжюмо, и войти в столицу с юго-востока через Орлеанские ворота. Он не позаботился о том, чтобы согласовать свои планы с вышестоящим начальством из V корпуса; через несколько часов это упущение вызовет горькую и раздраженную реакцию.

Теперь же, в «Шато», Леклерк изложил свой план наступления де Голлю. Оба понимали: время не ждет. Мощь противостоявших немецких частей быстро возрастала. То, что 24 часа назад представлялось как прогулка, теперь грозило перерасти в битву. Но, что было еще хуже, если бы не удалось быстро преодолеть сопротивление, Леклерк мог застрять на дороге к Парижу, а тем временем немцы успели бы разделаться с восставшими и подтянуть подкрепления. Де Голль, в глазах которого читалось нетерпение, изучил план молодого командира и после довольно долгих размышлений дал свое благословение.

Затем он посмотрел на Леклерка. Де Голль испытывал особые симпатии к этому искреннему и пылкому пикардийцу. Для всегда сохранявшего дистанцию лидера Свободной Франции Леклерк был почти как сын. «Счастливчик», — пробормотал он. Наступила долгая пауза. После чего он добавил: «Спешите. Мы не можем позволить себе еще одну Коммуну».