44

44

Дитрих фон Хольтиц стоял перед зеркалом в спальне и рассматривал жесткий, врезающийся в шею воротничок. Было очевидно, что в Париже он поправился. Со времени своего приезда в город он впервые надевал рубашку с жестким воротничком. Позади него на кровати лежал только что отутюженный белый китель, который он через несколько минут наденет к серым форменным брюкам с красными генеральскими лампасами. Фон Хольтиц лишь однажды надевал этот китель — на прием после взятия плацдарма в Анцио, когда отмечал присвоение звания генерал-майора. В этот вечер он надел его для другого приема, своего последнего на многие годы вперед. На втором этаже «Мёриса» в одной из комнат его служебного номера коллеги давали прощальный ужин.

Почти никто из немцев в отеле «Мёрис» не питал иллюзий относительно ожидавшей их участи. На протяжении всего дня на огромной карте Парижского района в кабинете Хольтица красными булавками отмечалось совершенно непредвиденное и молниеносное продвижение союзников. Теперь эти булавки были воткнуты у самых ворот города. Вечерняя оперативная сводка из штаба Западного фронта о положении на всем фронте в целом была не менее удручающей. Из нее Хольтиц узнал нечто, чего не знал Бобби Бендер. Американцы совершили прорыв через Сену в районе Сана и беспрепятственно углублялись в немецкие тылы. Чтобы остановить их, в Ножан-сюр-Сен и Труа были направлены две дивизии — 26-я и 27-я бронетанковые СС. Подкреплений Хольтиц уже не получит.

Завязывая черный галстук перед овальным зеркалом, Хольтиц подумал, что через несколько часов, может быть, на рассвете придут союзники, придут убивать. Даже майор люфтваффе, столь грозный во время их утреннего разговора, так и не появился в штабе. Хольтиц с горечью думал об этом майоре, о Гитлере, Йодле, Моделе. Вместо подкреплений для защиты города они посылали ему лишь слова и пневматические буры 813-й саперной роты. Оказавшись неспособным оборонять Париж, ОКВ вместо этого решил насладиться его разрушением.

Теперь все они ждали от Хольтица лишь одного: приказа взорвать мины, столь тщательно расставленные Вернером Эбернахом.

Завтра к вечеру, размышлял покоритель Севастополя, он будет либо погребен под обломками отеля, либо окажется в плену. Тем майским утром, когда он выпрыгнул из своего «юнкерса» в аэропорту Роттердама, он мечтал о другом конце для себя, для Германии. И тем не менее or? сознавал, что сам, послав Нордлинга к союзникам, способствовал наступлению именно такого конца.

Взяв одеколон, который десять дней назад принес ему капрал Майер, Хольтиц растер виски: в этот горестный вечер он по крайней мере постарается выглядеть бодрым перед подчиненными. Он поставил изысканно выполненный флакон на место. Поскольку он редко им пользовался, то только сейчас заметил название одеколона — «Парижский вечер».

Затем, словно капитан, приготовившийся пойти ко дну вместе со своим кораблем, Хольтиц вышел из комнаты и спокойно отправился на прощальный ужин.

* * *

В другой комнате отеля хорошенькая темноволосая девушка скользнула в черное шелковое платье, сверкающее серебряными блестками. Определенно, думала двадцатитрехлетняя Цита Креббен, глядя на себя в зеркало, это последнее платье, сшитое ее парижской портнихой, было потрясающим.

Секретарша из Мюнхена была одной из немногих немок, остававшихся в Париже. Элегантность и регулярные хлопоты парижской портнихи делали ее очаровательной женщиной. Через несколько минут, когда она вошла в освещенную свечами комнату, где собрались подчиненные Хольтица, все глаза устремились в ее сторону. Сам фон Хольтиц наполнил бокал кордонружем и предложил тост «за здоровье всех прекрасных немок, чья солидарность в ходе этой войны смягчала ее тяжелые удары».

Все присутствовавшие подняли бокалы. «Волнующий момент», — подумал граф Данкварт фон Арним. Он изучал лица собравшихся: фон Унгер, как всегда холодный и держащий дистанцию; Яй, бодрый даже в этот последний вечер; Клеменс Подевилс, заезжий военный корреспондент, унывающий оттого, что попал в этом городе в ловушку; школьный товарищ Арнима капитан Отто Кайзер, преподаватель литературы из Кёльна, самый мрачный из всех собравшихся. В тот день Кайзер показал Арниму сорванный со стены около «Комеди Франсэз» плакат Сопротивления. Это был прямой лозунг Роля «Каждому по бошу».