1. Где наступательная идеология?

1. Где наступательная идеология?

Буду признателен, если услышу объяснение такой загадки. За последние годы с разных высоких трибун нечасто, но звучали полностью адекватные оценки демократических перемен, преобразивших нашу страну. Как ни поразительно, они не были подхвачены якобы «управляемой» российской прессой, предположительно ловящей каждое слово начальства. Видимо, когда речь идет любимом поражении, эта пресса не может поступиться принципами. Намеки властей всякий раз оказывались настолько непривычны для журналистского сословия, что их и не подумали подхватить. Приведу несколько цитат.

«Россия за последние 15 лет совершила чудо. Еще два десятилетия назад казалось, что вырваться из тоталитарной западни невозможно в принципе. Россия вырвалась…» (Борис Грызлов. Политический доклад на V съезде «Единой России» 27 ноября 2004 г.).

Судьбоносным видит тот же период и Владимир Путин. На траурном приеме в связи со смертью Бориса Ельцина он напомнил, что в годы правления первого российского президента удалось «побудить к поистине историческим переменам Отечество и преобразить тем самым мир». Проигравшим не дано преобразить мир, это удел победителей.

Процитирую вице-спикера Государственной думы Олега Морозова: «Сейчас в российской политике два лагеря: один – это партия исторического успеха, другой – исторического поражения». То есть «Единая Россия» устами одного из своих идеологов отметает идею поражения.

Под партией исторического успеха О. В. Морозов имеет в виду, естественно, «Единую Россию». Этой партии сам Бог велел заряжать страну оптимизмом. Ее положение удобно тем, что на ней нет ответственности за неизбежные ошибки и упущенные возможности девяностых, ибо в своем нынешнем виде она сложилась позже. Но при этом «Единая Россия» просто обязана быть открытой наследницей победоносной демократической (антикоммунистической) революции 1989–1993 гг., любой иной вариант поставил бы ее в идеологически двусмысленное положение.

Очень плохо, что эта революция до сих пор не объявлена революцией и предметом гордости. Ее можно объявить, впрочем, и реставрацией, поскольку страна вернулась к цивилизационному выбору, которым недвусмысленно отмечен весь путь исторической России между Х и XX вв., между Крещением и 1917 г., вернулась к своему «я». Революция или реставрация – она была совершена не в подражание чьему-то образцу. Семьдесят советских лет на фоне двенадцати веков русской государственности – краткий эпизод, страшный сон. Хоть он и заслоняет нам сегодня почти всю остальную нашу историю, но это ненадолго. Эпизод, слава богу, позади, страница перевернута.

Почему наследники победы обозначают свою идеологическую позицию лишь редкими намеками, разумеется, понятно – они опасаются дополнительной поляризации общества, не хотят оттолкнуть часть избирателей (хотя привлекли бы другую часть). Срабатывает инерция, срабатывает страх перед словами. Поляризация, противостояние, раскол – сильные слова. Но они обозначают явление, нормально присущее любому обществу. Достаточно посмотреть, как ликуют одни и рыдают другие наутро после выборов в большинстве европейских стран. Раскол по множеству поводов налицо и в России, не надо себя обманывать. Беспрерывные атаки в оппозиционной прессе, особенно сетевой, на «правящий режим» – это ли не свидетельство вполне реального раскола?

Воздействие атмосферы пораженчества столь велико, что демократическое и либеральное экспертное сообщество России «не приметило слона». Чудо преображения России осталось им практически неотрефлексированным. Всякая реставрация, как и всякая революция, обязана громко и уверенно декларировать свою правоту и свою неизбежность. Колеблющийся идеолог напоминает человека, который свой ответ на вопрос, кто он и чем занимается, начинает словами: «Видите ли…» Уклончивость власти воспринимается не как ее разумная осторожность, а как дефицит чувства исторической правоты. Да он и реально налицо, этот дефицит. У миллионов людей он трансформировался в подорванную веру в себя, преуменьшенную самооценку, пониженное самоуважение, чувство неуверенности. Но когда дух нации низок, она подобна организму с разрушенной сопротивляемостью, что по-научному зовется иммунодефицитом. Когда он высок, никакие трудности не страшны, любые цели достижимы.

Сегодня дух нации ниже, чем был 15 лет назад, как это ни дико звучит. Перенесись кто-то из нас сегодня в первую половину 90-х, он схватился бы за голову: как нам удалось это пережить? А удалось потому, что бывшие преподаватели научного коммунизма и отставленные от власти либералы еще не успели тогда внедрить в массовое сознание миф о «поражении России». Большинство российского народа еще жило с ощущением победы над коммунистическим монстром и с верой: «Еще немного, еще чуть-чуть.» Напомню, в самой тяжкой фазе «шоковой терапии», на фоне кризиса привычного миллионам образа жизни, обесценивания вкладов, остановки предприятий ВПК (т. е. половины промышленности), немыслимых цен в коммерческих магазинах и пустых прилавков во всех прочих, в стране прошел референдум о доверии курсу Ельцина (25 апреля 1993 г.), и президент получил 58,7 % голосов. С нынешним уровнем духа мы девяностые годы не одолели бы.