3. Утопия выбрала не ту страну

3. Утопия выбрала не ту страну

Антитоталитарная сущность России опирается еще на один столп. Мы литературоцентричный народ, причем не только в интеллигентской толще, но и – со времен усвоения народом Псалтыри – вплоть до придонных слоев[22]. Русская литература менее всего готовила своих читателей к тоталитаризму. В ней нет ни одного образа сверхчеловека, чье призвание – распоряжаться массами. Невозможно себе представить, чтобы знаменитую книгу «Герои и почитание героев в истории» написал бы вместо Томаса Карлейля (1795–1881) какой-нибудь русский автор (кстати, едва ли не главный из героев в ней – вышеупомянутый Оливер Кромвель). А вот на стороне «маленького человека» русская литература была всегда, как, может быть, ни одна другая литература в мире. Само наличие темы «маленького человека» достаточно ясно говорит о встроенной гуманности общества, породившего эту литературу. В ней был негативизм, порой была легкомысленная «жажда бури», но пафоса подчинения («дайте мне начальника, и я поклонюсь ему в огромные ноги»), восторга перед властью не было никогда. После довольно долгих колебаний большевики записали классиков русской литературы в свои предтечи, можно даже сказать, посмертно приняли их в Союз писателей СССР. В условиях обязательного школьного образования это было неосмотрительно с их стороны.

Мирно укоренить у нас утопию, придуманную на безжалостном Западе, нечего было и думать. Запредельные усилия по силовому внедрению утопии в совершенно неподходящую для этого замысла страну как раз и были советской разновидностью тоталитаризма.

При ослаблении этих усилий тоталитаризм, так и не набравший инерции, заглох. Внедренцы первой волны особенно остро ощущали чуждость русской культуры своим идеям, отсюда лозунг «организованного упрощения» и «понижения» культуры», с которым выступали Н. И. Бухарин, А. К. Гастев, М. Ю. Левидов и пр. Их главный вождь, В. И. Ленин, на XI съезде РКП(б) в 1922 г. выказал редкую прозорливость, сказав: «Бывает так, что побежденный свою культуру навязывает завоевателю. Не вышло ли нечто подобное в столице РСФСР и не получилось ли тут так, что 4700 коммунистов (почти целая дивизия, и все самые лучшие) оказались подчиненными чужой культуре?» Насчет «завоевателя» и «чужой культуры» сказано очень точно и откровенно[23]. И провидчески: побежденная (якобы) культура действительно победила – только, к сожалению, много позже. История поспешает медленно.

Несмотря ни на что, мы остались народом, с которым категорически невозможно построить «бодрый новый мир», страшное видение писателя Олдоса Хаксли. Коль скоро названо это имя, добавлю: литературное чувство меры Хаксли не разместило бы «Центральнолондонский инкубаторий и воспитательный центр» в его родной Англии, если бы писатель не чувствовал ее мощный тоталитарный потенциал[24]. Как и Джордж Оруэлл, как Энтони Берджесс. Его остро ощущали в Соединенных Штатах и старались обнулить своими романами-предупреждениями Синклер Льюис, Рэй Брэдбери, Курт Воннегут и многие другие. Бог миловал эти страны. Совсем неизвестно, не оказался ли бы опыт, начнись он там, успешным.

Мы же прошли через этот опыт и вышли из эксперимента сами. А вот смогла ли бы, к примеру, Германия одолеть свой тоталитаризм сама – большой вопрос. Гитлеру, чтобы стать полным хозяином страны, не потребовались пятилетняя гражданская война и террор чекистского образца. За считаные месяцы он радикально изменил свою дотоле демократическую страну (по крайней мере, политические партии существовали в ней к 1933 г. уже лет семьдесят) при полном восторге ее населения. Германия, если кто забыл, – страна «западной цивилизации».

Тирания никогда не чувствовала себя в России до конца уверенно. Милан Кундера, чешский эмигрант, а точнее, перебежчик, ибо был членом компартии Чехословакии (вступив в нее в 1948 г., сразу после захвата власти коммунистами, – уж не из шкурных ли, боюсь вымолвить, соображений?), года за два до начала перестройки в СССР сочинил статью «Трагедия Центральной Европы». Статью напечатали «Нью-Йорк таймс», «Ди цайт», «Монд» и другие обожающие Россию издания. Говоря о послевоенном «разрушении Центральной Европы», Кундера называл двух виновников. Первым был «советско-русский коммунизм», а попросту говоря – Россия. Не СССР, а именно Россия. СССР, по утверждению Кундеры, являл собой вполне органичное воплощение «русских черт». Вторым виновником был Запад, позволивший плохой России сделать свое черное дело. Русским Кундера отказывал в праве считать себя жертвами коммунизма. В полемику с ним вступил Иосиф Бродский, напомнивший неприятные для Кундеры вещи: «К чести западного рационализма, призраку коммунизма пришлось, побродивши по Европе, отправиться на восток. Но нужно также отметить, что нигде этот призрак не встретил больше сопротивления, начиная от «Бесов» Достоевского и кончая кровавой баней Гражданской войны и большого террора, чем в России… На родине же г-на Кундеры призрак устроился без таких проблем… Кундера и многие его братья восточно-европейцы стали жертвами геополитического постулата, придуманного на Западе, а именно концепции деления Европы на Восток и Запад… Вторая мировая война была гражданской войной европейской цивилизации» (J. Brodsky. Why Milan Kundera Is Wrong About Dostoevsky? // Cross Currents. № 5, 1986)[25].